Выходя из штабной палатки, Пан почему-то вспомнил неожиданное напутствие капитана и даже подумал, не померещился ли ему остановленный на полдороги жест и не послышалось ли поминание бога в устах офицера, который по определению должен быть атеистом и партийным человеком. Но затруднительную ситуацию разъяснил Успенский, едва они отошли от штабной палатки.
- У нас тут, после серьезных боев, и не такое услышать можно, - сказал старший сержант. - И бога поминают, и черта… даже Августа Бебеля и Первый Интернационал не забывают некоторые… и партийные, и беспартийные. Капитан Пешков-то, кстати, беспартийный, потому, в капитанах и простым ротным ходит до сих пор.
Пан призадумался. Он уже не раз слышал про тот бой на окраине города, в котором полегло больше трети бойцов батальона. Но подробности не вспоминал при нем никто из "стариков", прошедших через этот огонь и смерть. "Наверное, тогда было такое, что и вспоминать сейчас тяжело, - решил для себя Пан, - недаром же вон и бога поминают и до Бебеля добрались…"
У КПП, который изображала палатка поменьше штабной, поставленная здесь, что бы не гонять отдыхающую смену в казарму, Успенский переговорил с каким-то высоким, тощим, как жердь, сержантом из ветеранов, о чем-то посмеялся вместе с ним, а потом бодро зашагал через маленькую калиточку из колючки прямиком на трассу, которая вела к центру города, мимо сумрачных, кажущихся ночью зловещими, развалин.
Пан, к виду развалин привыкший, да к тому же обладающий неплохим ночным зрением, не идеальным, ноктоскопическим, но позволяющим ему легко различать разные предметы почти в полной темноте, шел вслед за сержантом по знакомой тропинке спокойно, а вот замыкающий их маленькую колонну Пельмень нервно озирался по сторонам, все время как-то странно дергая шеей, то и дело спотыкался на ровном месте, шумно сопел и шмыгал носом.
Выведя бойцов на трассу, прямую, когда-то ровную и чистую, а сейчас изрытую воронками и разбитую гусеницами танков и вездеходов, старший сержант остановился. Пан успел сместиться чуть левее, что б видеть противоположную сторону. Сделал он это чисто автоматически, но ободрительный взгляд Успенского заметить успел.
- Так бойцы! Мы, как и положено оккупантам и захватчикам, идем грабить и насиловать! Не забывайте об этом, ведите себя, как хозяева в этом городе. Особенно, ты, Пельмень. Пан, не стесняйся стрелять, если что покажется подозрительным, особенно, если не успеваешь у меня спросить.
- Так точно, - кивнул молодой снайпер.
- Я… это… - подал голос Пельмень, так и не научившийся за время службы спрашивать разрешения поговорить у старших по званию. - Не хочу никого грабить… ну, и насиловать…
- Да ты только переводить будешь, если кто-то что-то неправильно поймет, - вздохнув, пояснил Успенский. - И запомни, Валя, без моего разрешения - ни слова местным товарищам, даже если это будет просто "спасибо-пожалуйста", понял?
- Да… - промямлил Пельмен таким тоном, что Пану страстно захотелось отвесить ему сильного пинка, что бы он проснулся и начал отвечать по-человечески, ну, то есть, по-военному.
- Не нервничай, - улыбнулся старший сержант, заметив рефлекторное, но задавленное в зародыше, движение ноги Пана. - Мы же отдыхать идем. Лучше давай так, твоя сторона левая, моя - правая, Пельмень - посередке. И так - до освещенных мест.
- Слушаюсь! - ответил Пан, соображая, что даже сама дорога до города не такая уж безопасная, как хотелось бы верить, и, кажется, зря они потащили с собой в нагрузку Пельменя.
* * *
Первая неожиданность в этой ночной прогулке выскочила на них сама, когда сумрачные, недобрые развалины уже остались позади, а впереди - метрах в двухстах - маячила слабоосвещенная, но оживленная даже в такое время суток улочка, по которой медленно катили редкие автомобили и прохаживались пестро, разнообразно одетые люди.
Все это Пан успел оценить перед тем, как из-за дома, наперерез им, выбросился, другого слова не подобрать, низенький, кучерявый мужичок в клетчатом пиджаке и темных брюках, смуглый, горбоносый, размахивающий руками, как ветряная мельница. Эти-то пустые руки и спасли его от выстрелов Пана. Успел новичок сообразить, что лучше сейчас послушать, зачем подбежал этот человек, чем потом осматривать труп.
- Дефочка гуд, есть вери гуд, онли вас… - скороговоркой тараторил человечек, тараща глаза и руками пытаясь то ли изобразить прелести предлагаемых девочек, то ли разогнать злых духов непонятным непосвященным камланием.
- Не обращай внимания, Пан, - хладнокровно сказал старший сержант, грубо и сильно отталкивая назойливого человечка. - Сутенер это местный, думает, если первым предложит, то мы на его товар и клюнем…
- Какой товар? - не сообразил сразу Пан.
- Женщинами торгует, - пояснил Успенский. - Тут, в городе, этих шлюшек - пруд пруди. Кто под сутенерами работает, кто сам по себе… ну, то есть, сама по себе. Привыкай, тут все продается, даже счастье…
Хорошо, что старший сержант был занят отпихиванием с дороги сутенера, и не видел, как густо покраснел Пан. Про женщин, торгующих своим телом, он только читал в книжках, да видел в кино, но вот что бы лично, нос к носу сталкиваться… Да еще и иметь возможность купить… Ух… что-то пересохло в горле от странного возбуждения, и Пан сказал:
- Какое ж это счастье, если продается…
- Правильно мыслишь, - похвалил Успенский, - плохое счастье, но вот для физиологии - годится, не все ж время онанировать, пока не воюешь…
- Это не по-человечески, эксплуатировать несчастных женщин, вынужденных торговать собой, это низко и… - подал голос Пельмень.
Но Успенский, в очередной раз покрепче оттолкнув назойливого сутенера, душевного порыва не оценил:
- Смотри, Пан, с кем поведешься, от того и наберешься. Чешет, прям, как замполит.
- В чем я не прав? - попробовал высказаться Пельмень, не понимающий, что с начальством вообще, а уж в армии тем более, спорить бесполезно.
- Тебе никто несчастных женщин за деньги не предлагает, - засмеялся Успенский. - А если и предложат, то у тебя денег нет. Пойдем, Пан, для начала выпьем по чуть-чуть… Ты как к этому? Не увлекаешься?
- Нет, только вот когда провожали… - Пан засмущался, не зная, как признаться, что на собственных проводах напился так, что с трудом очнулся уже в теплушке эшелона, двигающегося на восток.
- Да на проводах-то мы все гульнуть мастера… - не стал выяснять подробностей Успенский. - А в жизни-то тебе лишку нельзя никак, пропадешь на нашей снайперской работе.
Пан не стал отвечать, увлекшись рассматриванием улицы, на которую они вышли, отбившись от сутенера. Несмотря на поздний вечер, а может быть и благодаря ему, людей на тротуарах было много, а по середине улицы даже проезжали автомобили, водители которых неизвестно откуда доставали бензин, ставший стратегическим сырьем и дефицитом для частных лиц с первых же дней войны. К удивлению Пана, среди прогуливающихся было очень много мужчин вполне призывного возраста. Они фланировали неспеша по тротуарам, стараясь прижиматься поближе к домам, заложив руки в карманы, надвинув на брови или заломив на затылок широкополые шляпы, в каких на "материке" ходили разве что инженеры и ученые. Еще больше было женщин и - почему-то - молодых подростков, шныряющих между прохожими с ловкостью цирковых обезьян. Внимательным взглядом снайпера, пусть и начинающего, Пан отметил, что пестрота и разнообразие нарядов компенсировалась отнюдь не первой свежестью брюк, пиждаков, платьев и жакетиков, ботинок и туфелек на острых, длинных каблуках.
Упомянутые старшим сержантом продажные женщины легко бросились в глаза своим развязным поведением. Никто из них не прятался боязливо в сторонке, не прикрывал стыдливо лицо, наоборот, они выставляли себя напоказ, иногда приставая к прохожим, задевая их дерзкими шутками и смешками. И хотя Пан не понимал ни слова, так и не справившись до сих пор с военным разговорником, полученным уже по эту сторону океана, смысл того, что говорили проститутки улавливался легко.
К удивлению Пана ни негров, ни китайцев, которые, как говорили на политинформациях, преобладают среди городского населения, он сразу не увидел, и только через несколько минут смог вычленить несколько негритянок, даже, скорее, мулаток, среди проституток, да еще пара подростов с черной кожей сновала туда-сюда, толкаясь и обзываясь со своими белыми сверстниками.
- Не их район, - пояснил Успенский, когда Пан обратился к нему за разъяснениями. - Тут все живут отдельно. Один квартал для белых, другой - для негров, а уж китайцы вообще отдельно от всех поселились. Но в негритянский район мы сегодня не пойдем, да и вообще там нечего делать, в этой помойке…
- А как же интернационализм? - поинтересовался вновь не к месту Пельмень. - Мы же должны ко всем одинаково относиться…
- Это я должен ко всем одинаково относится, - ответил Успенский, - но вот смотрю на тебя и относиться хорошо начинаю к Пану. Догадайся - почему?
Пельмень засопел, громко шмыгнул носом, напрягся, но говорить ничего не стал, видимо, сообразив, наконец-то, что спорить с начальством - себе дороже.
- Пойдемте, ребята, для начала в бар, - скомандовал старший сержант, - ты, Пан, расслабься чуток, здесь поспокойнее, чем в развалинах, да и сразу заметно, если кто вооружен. Хотя, говорят, тут у каждого второго пистолет дома имеется.
- Да-да, я читал, что абсолютно официально разрешена продажа оружия, - поддакнул Пельмень, - вот только зачем людям все эти пистолеты?
- Я тоже думаю, зачем им оружие. если они им пользоваться не умеют? мв-то уже здесь прогуливаемся… - подмигнул Пану Успенский и поторопил, - давайте, давайте, двигайтесь, тут только в самом конце улицы приличное заведение.