– Себастина, пусть подадут чего-нибудь согревающего молодому человеку и чего-нибудь посытнее, пока я буду одеваться! Найди экипаж, мы едем в Чернь.
– Слушаюсь, хозяин.
Хоть в чем-то господа из Скоальт-Ярда преуспевают! Например, они могут быстро распространить ориентировки.
Карета катится по мосту через Эстру. На той стороне остался Олдорн, а мы въезжаем в Клоповник. Серо и грязно, каменные дома в два-три этажа, целый лабиринт из переулков и улочек. Район пересекает с запада на восток железная дорога, построенная хинопсами десятилетия назад и с тех пор неоднократно обновлявшаяся. Говорят, когда они представили Императору чертежи и объяснили концепцию, он сказал, что они там у себя совершенно с ума сошли и не бывать такому никогда. Но вот они, рельсы, по которым регулярно ходят огромные страшные звери, источающие пар и дым, – локусы.
– Кто едет? – крикнул я кучеру, когда карета остановилась перед опущенным шлагбаумом, а гул приближающегося механизма усилился так, что невольно сжалось сердце.
– "Свистящий Том", мой тан!
Я улыбнулся – "Свистящий Том", старый знакомый! Первый большой локус, отбывший со станции КГМ и бесплатно везший первых пассажиров в Лужебург. До него по рельсам сновали маленькие и слабосильные механизмы, в которых не было душ. Тогда хинопсы еще не создали способ приживления души и строили безжизненные машины. Я был там в тот день и помню, какие чувства испытывал. Душа локуса громогласно взбрыкивала и ревела внутри стального брюха, она рвалась вперед, рвалась на восток, объявляя всему миру о том, что "Свистящий Том" отныне ходит по рельсам! Тогда казалось, что мир больше никогда не станет прежним. Даже я это понимал, хотя и был еще ребенком. Мир действительно преобразился, вступил в новую эпоху. Эпоху пара и угля, где народы двигаются вперед вместе с прогрессом. Прогресс принес нам облака черного дыма над Старкраром, пепельный снег, новые боевые машины на небе и воде, новое могущество и новые завоевания… Но "Свистящему Тому" нет дела до того, как мы использовали его братьев, он мчится по рельсам, как и тогда, целеустремленно и быстро, грохоча, шипя и свистя.
Чернь, Гарь и Глины – рабочие кварталы Старкрара. Те, кто живет в этих длинных домах, построенных для множества небольших семей, в основном честные подданные, но в одиночку сюда вечерами лучше не соваться. Местные очень не любят чужаков, особенно богатых. К счастью для последних, делать им в рабочих районах совершенно нечего. Фабрики и мануфактуры, принадлежащие ведущим мескийским промышленникам, стоят здесь же. Длинные широкие цеха. Трубы, чадящие день и ночь, покрывают все вокруг гарью и копотью. К северо-западу от Копошилки и Черни лежит Оружейный район. Его настоящее название Велинктон, но так его называют редко. Там находятся предприятия особой важности, фабрики и заводы корпорации "Онтис". Вся территория Оружейного подконтрольна одному человеку, Онтису Буру, главному оружейному фабриканту империи.
Площадь Пяти пальцев, как и все пять улиц, отходящих от нее, считается деловым центром Черни. На Пяти пальцах стоит покосившийся особняк районной управы и так называемый рабочий клуб, а на соседних улицах сосредоточилось большинство лавок и магазинов, банковское отделение, парикмахерские, несколько питейных заведений.
– Это не место для благородного тана, хозяин.
– Я не собираюсь здесь селиться, Себастина. Я только хочу зайти в один маленький ломбард.
Заведения и дома, принадлежащие самашиитам, по закону должны отмечаться особым знаком – красной вертикальной полоской на косяке или на другом видном месте. Когда-то на этом настояли последователи Все-Отца, и Императору, который не видел особой разницы между человеческими религиями, пришлось согласиться, чтобы только клирики перестали вопить через своих людей в нижней палате Парламента. На мой взгляд, ничего дельного эта полоска не привнесла. Она только напоминала самашиитам, что они чужаки в этом городе и этой державе.
Красная полоска украшает только один дом на Указательном пальце. Себастина легко обогнула меня и под звон колокольчиков распахнула передо мной дверь.
Небольшое, слабо освещенное, но чистое помещение. Застекленный прилавок, две керосиновые лампы на стене, а между ними образ Карима. Довольно уродливое монструозное существо, которого самашииты почитают своим богом. Благовонные свечки и сейчас тлеют перед образом, заполняя комнату приторно сладким запахом.
– Доброго дня.
За прилавком появился плотный мужчина среднего роста, на вид лет шестьдесят. Как и положено самашииту, он носит усы и бороду, а облачен в вещи строгого черного цвета. Волосы его разделяет ровный пробор ото лба и до затылка, и по этому пробору тянется длинная линия, нанесенная особой красной краской.
– Огромная честь принимать в моем скромном заведении благородного тана.
– Да, огромная, – согласился я, осматривая блестяшки под стеклом. Ничего достойного внимания, разная мелочовка и только. – Но, сдается мне, незаслуженная. Скажи, любезнейший, а что-нибудь настоящее здесь есть? Я понимаю, что это ломбард, а не ювелирный магазин где-нибудь в Садах, но все же.
– Могу предложить тану великолепные жемчужные подвески.
Жемчуг, конечно! Ничто не притягивает взгляды тани так, как блеск перламутра! Жемчужина – символ Луны, самое ценное украшение для тэнкрисов. Неудивительно, что он предложил мне это в первую очередь.
– Подвески – безусловно, хорошо. А если они из белого золота и усыпаны бриллиантами по четыре карата, то это и вовсе идеально!
Волнение, страх, сожаление. На его лице не отразилось ничего, но в душе все перевернулось.
– Мое имя Бриан л’Мориа, господин Брукхаймер. Вам известно, кто я?
– Да, мой тан, – тихо ответил самашиит. – Ваше имя известно всем в этом городе.
– Это очень плохо. Честные люди не должны даже догадываться, как зовут верховного дознавателя Ночной Стражи. Поговорим о подвесках. В ваших интересах быть откровенным, ибо от этого теперь зависит ваша жизнь.
Он не упорствовал и не лгал. Брукхаймер честно рассказал о том, кто принес в его ломбард и заложил четыре золотых подвески, украшенные бриллиантами. По закону должен был истечь определенный срок, прежде чем эти украшения могут появиться на витрине, но Брукхаймер не собирался их продавать просто так. У него были налажены некоторые контакты, по которым он мог бы сбыть товар и немного наварить с этого неплохую сумму.
– Скупка и перепродажа краденого. Пять лет каторги.
– Мой тан…
– Говорите, господин Брукхаймер, я слушаю.
– Этого человека звали Эмиль, совсем парень, картонесец, судя по произношению. Вихрастый рыжий, нескладный, будто весь из одних локтей.
– И откуда же у этого Эмиля такие, – я повернул ладонь так, чтобы золотые подвески сверкнули в тусклом свете, – прекрасные цацки?
– В моем деле интересоваться такими подробностями не принято, мой тан.
Как и все самашииты, этот превосходно умел держать невозмутимое лицо, даже признаваясь в преступлении. Большинство людей по-особому ведут себя, когда признаются в проступке. Мне всегда казалось, что, совершая преступления, человек договаривается с самим собой, чтобы в своем внутреннем мирке не считать проступок проступком. Так людям легче мириться с самими собой. Тэнкрисы не такие, когда мы совершаем преступления, мы не мучаемся совестью. Уверенность в своей правоте и безжалостность к своим врагам для нас естественны, как дыхание.
– Вы не собираетесь что-либо предпринимать относительно этого человека, хозяин?
– Нет, незачем.
– Он скупал краденое.
– Это может прозвучать расистски, но все самашииты не чисты на руку, если они менялы, ростовщики и содержатели ломбардов. Далее дискриминация по виду профессии – все ростовщики, менялы и содержатели ломбардов не чисты на руку. А между тем они тоже платят налоги. В конце концов, если бы этот человек был кристально честен, кто знает, сколько бы еще мы искали новую ниточку?
– Склоняюсь перед вашей логикой, хозяин.
– Но не поддерживаешь меня, не так ли?
– От слуги требуется абсолютная верность, старательность и безукоризненность, его мнение не имеет значения. У хорошего слуги вообще не должно быть мнения.
Порой мне кажется, что она перегибает.
– Подайте слепому ветерану, благородный тан! – хрипло провыл плешивый нищий в черных очках, протягивающий ко мне дрожащую руку.
– Куда мы теперь, хозяин? – спросила Себастина, отряхивая руки после того, как мягко отшвырнула попрошайку прочь.
– Зайдем в рабочий клуб.
– Это неподобающее место для благородного тана.
Я остановился и обернулся.
– Хозяин?
– Что-то странное витает в воздухе, тебе не кажется?
– Что, хозяин?
– Не знаю. Но, боюсь, что, когда я пойму, что мне сейчас показалось странным, будет уже слишком поздно.
– Заусенец?
– Возможно. Мы идем в рабочий клуб.
– В Старкраре есть множество мест, где ваше появление не нанесет столь уж большого урона вашей репутации. Салон мадам Пенелопы, например.
– Моей репутации не навредит даже пьянка с ратлингами под Последним мостом, Себастина. Не говоря уже о том, что столичная знать и сейчас при моем появлении становится похожа на чернослив – темнеет и морщится. Грязную работу тоже кто-то должен делать. Тузз.
– Ах, мы идем навестить господина Тузза! – без эмоций пробормотала она. – Прошу прощения за свою несообразительность.