Не правда ли, Иван? – обратился к новоиспеченному вельможе Павел совсем фамильярно, как в былые годы.
– Чудо! Чудо, ваше величество… Сейчас видно, какая высокая кровь течет в очаровательной малютке…
Слушает, улыбается сдержанно «бабушка», только не добрая улыбка на ее красивых нежных губах. Как змейка, скользнет – и нет ее…
– Да, скажите на милость, мой друг, что за фантазия пришла вам именно теперь явиться на представление? Времени иного нет? Мы тут делами занялись… а ты… Что так приспичило, мать моя?
Мария Федоровна угадывала, какие дела обсуждал муж со своим клевретом: новые милости, новые почести для этой… новой фаворитки, у которой, кроме красивого личика, ни бюста, ни фигуры… «Кошка ободранная», как порой в гневе про себя называла Мария Лопухину. Но сейчас не до того! Надо с другой рассчитаться, с невесткой, которая уже слишком загордилась…
Словно не слыша вопроса мужа, она больше раскрыла вуаль, одевающую личико и голову малютке, и таким простым, мягким тоном, словно в раздумье, заговорила:
– Как странно! Мне, правда, приходило на ум… Но так, мимолетно… А вот теперь и люди заговорили… Представьте себе, ваше величество: Толстой, увидя вчера девочку, был поражен. Александр – блондин? Глаза у него голубые, правда?
– Матушка, как меня зовут?! – начиная раздражаться, заговорил громче обычного Павел. – Сколько у тебя мужей, а? Не сосчитаешь ли? Она меня спрашивает, блондин ли Саша и какие у него глаза? Малиновые, матушка, малиновые!
– Нет, я не к тому… И у нашей… дочери богоданной, у княгини Елизаветы – глаза голубые, а волосы…
– Что? Что!!! – сразу поняв намек жены, крикнул Павел удушенным голосом, который от этого звучал совсем гнусаво и сипло, больше чем всегда. – Так ты полагаешь?
– Сохрани Боже… Я бы никогда… Но, услыхав намек… я вгляделась… И правда… Она… Малютка похожа совсем не на них… а скорее…
– На кого?.. На кого… Не мямли!.. Стой, давай сюда принцессу… Да, что-то сдается…
– Ну, конечно, вылитый портрет князя… Адама! – обрывая сомнения мужа, подсказала ему суровая бабушка.
– Да, да! Верно… Проклятье… Бери, унеси ее… Не то!.. Уйди скорее! Я покажу… Я проучу! Это даром не пройдет! – дрожа от припадка ярости, бормотал Павел.
Бабушка с малюткой быстро скрылась.
– Ростопчина ко мне! – бросил Кутайсову приказание Павел.
Мгновенно Кутайсов очутился в соседнем покое.
– Граф Федор Васильевич, его величество вас зовет! – мягко, льстиво обратился он к Ростопчину, которого ненавидел как опасного соперника. И тут же негромко по-русски добавил: – Мой Бог!.. Зачем только эта несчастная женщина пришла расстраивать его своими словами?!
Ростопчин слегка вздрогнул, хотел задать вопрос лукавому прислужнику, но времени не было. Он только кинул на себя взгляд в зеркало, поправил ленту, ворот камзола, волосы, подтянулся и торопливо двинулся к двери, словно шел навстречу скрытой опасности и нарочно бодрился, скорее хотел стать с ней лицом к лицу. Такое же чувство испытывали все, кого призывал Павел или кому приходилось по делам являться к государю.
Едва Ростопчин переступил порог, он увидел Павла в состоянии крайнего бешенства. Он бегал из угла в угол по кабинету, фыркал, выкрикивал проклятия и брань кому-то, то и дело узловатыми пальцами касался щеки, носа, невольная судорога искажала бледное лицо.
Увидя Ростопчина, Павел остановился перед ним, поглядел несколько мгновений и вдруг выкрикнул:
– Идите, сударь, напишите как можно скорее приказ: князя Адама Чарторижского, камергера и прочее и прочее, сослать, сдать солдатом в сибирские полки…
– Ваше величество! – начал было пораженный Ростопчин.