Тетушка Тэг живет в маленькой современной квартире в чистеньком квартале. Его весь построили, по-моему, лет десять назад. В нем есть изогнутая торговая улочка с жуткой булочной и дома на шесть квартир, трехэтажные, с газонами между ними. Ее квартира в среднем. Тут не так… в смысле, не хотела бы я здесь жить. Все очень новенькое, чистенькое и модное, но без своего характера, и все комнаты прямоугольные, и потолки очень низкие. Думаю, тетушка Тэг выбирала жилье себе по карману и в районе, безопасном для одинокой женщины. Или, может, ей хотелось иметь собственное жилище, совсем не похожее на родной дом: с современной обстановкой и без волшебства. Она всегда, логично и разумно, ассоциировала магию, фейри и все такое с моей матерью, которая четырьмя годами старше нее. Поэтому тетушка Тэг не желала иметь с ними дела – так же, как с Лиз. Она живет сама по себе, с красивой, но невероятно избалованной кошечкой Хурмой. Хурма прыгает с подоконника на козырек над входной дверью, а оттуда на землю. А вот обратно ей этим путем не вернуться, она поднимается по лестнице и мяукает под дверью.
Мне квартирка сразу нравится и не нравится. Я восхищаюсь, как в ней чисто и опрятно, какие пышные коричневые диванчики (теперь они для меня низковаты) и голубые столики. И я вижу, что калориферы хорошо работают. Когда она их купила, незадолго до бабушкиной смерти, все мы ужасно восхищались таким новшеством. Но на самом деле я больше люблю старые вещи, тесноту и камины и подозреваю, что тетушка Тэг тоже, хотя ни за что не признается.
"Моя" комната здесь маленькая, в ней кровать и стеллаж с тетушкиными книгами по искусству. И на стене две потрясающие картины Хокусая – явно иллюстрации к сказкам. На одной два испуганных японца отбиваются от гигантского спрута; на другой те же двое со смехом прорубаются сквозь огромную паутину. Не знаю, кто они и как их зовут, но в них тонны индивидуальности, и я люблю лежать, разглядывая их и воображая другие их приключения. Мы с Мор рассказывали о них друг другу. Тетушка Тэг купила их в Бате вместе с кремово-коричневым марокканским покрывалом, которое повесила на стену в гостиной.
Я лежу и пишу, а Хурма мяучит под дверью, просит впустить. Если не открыть ей, так и будет орать. А если встать и дохромать до двери (каждый шаг – маленькая победа), она войдет, презрительно посмотрит, развернется и уйдет. Она черепаховой окраски, с белым подбородком и брюшком. Она видит фейри – конечно, в Абердэре, где они есть, а не здесь. Я наблюдала за тем, как она их видела и окидывала тем же пренебрежительным взглядом, что и меня, но все равно присматривала, чтобы мы ничего не натворили. Тетушка Тэг нарисовала, как она лежит на фоне марокканского покрывала – цвета чудесно гармонируют, – и на ее картине она выглядит прекраснейшей, милейшей и кроткой кошечкой. А на самом деле она терпит ласку примерно полминуты, а потом вцепляется тебе в руку. У меня от Хурмы больше царапин, чем от всех котов вместе взятых, и у тетушки Тэг запястье часто исцарапано. Но все равно она ее обожает и сюсюкает с ней, как с младенцем. Вот и сейчас воркует: "Кто у нас красавица? Кто лучше всех на свете?" С "красавицей" я готова согласиться, учитывая окраску и аристократические повадки, но "лучшая", по-моему, требует еще и хороших манер.
Завтра мы пойдем навестить дедушку. Сейчас не то что в те каникулы, тетушка Тэг не занята в школе. Не так просто будет улучить время для разговора с фейри, но после Нового года она собирается на несколько дней уехать, тогда и найду их. Тетушка Тэг еще не старая, ей всего тридцать шесть. У нее есть любовник – тайный любовник. На самом деле это трагическая история, почти как в "Джейн Эйр". У него жена сумасшедшая, а развестись с ней он не может, потому что он политик, и в любом случае, он считает, что обязан с ней остаться, потому что, когда женился, она была молодой, хорошенькой и лучилась жизнью. На самом деле он – детская любовь тетушки Тэг, и он даже поцеловал ее после праздника в честь ее совершеннолетия. А потом уехал учиться, познакомился с сумасшедшей женой, которая тогда еще не была сумасшедшей, и женился, и только потом понял, что всегда любил тетушку Тэг, но к тому времени стало ясно, что жена его не в своем уме. Не уверена, что рассказала все точно. Например, отец его жены помог ему пробиться в парламент. Я думаю, не женился ли он ради выгоды? И правда ли, что развод и новый брак погубят его карьеру? Гораздо опаснее, если выйдет наружу его связь с тетушкой Тэг. Однако она говорит, что счастлива и так, ей нравится жить вдвоем с Хурмой и проводить с ним время от времени по несколько дней.
Я вставала, чтобы помочь ей приготовить ужин. Вы не представляете, какая радость чистить грибы и тереть сыр, когда давно этого не делал. А потом есть то, что сама приготовила или помогала готовить, такая еда всегда намного вкуснее. Тетушка Тэг лучше всех на свете готовит цветную капусту с сыром.
И еще очень приятно на время расслабиться, и чтобы о тебе заботились.
Суббота, 29 декабря 1979 года
Году мало осталось. Хорошо. Гнусный был год. Может, 1980-й будет лучше. Новый год. Новое десятилетие. Для меня это десятилетие взросления и достижений. Хотела бы я знать, что принесут восьмидесятые. Шестидесятых я почти не помню. Помню, как вышла в сад и подумала, что наступает девятьсот семидесятый, и это звучало как летящие по ветру желтые флажки, и я сказала Мор, и она согласилась, и мы стали бегать по саду, раскинув руки, будто летим. Забавно, что звуки слов имеют свой цвет. Кроме Мор, этого никто никогда не понимал.
Дедушке понравился слон, а тетушка Тэг очень довольна халатом. Она не вскрывала подарок, пока мы не приехали в "Феду Хир", и мы устроили маленькое Рождество вокруг кровати. Мне они подарили большой красный свитер с воротником-поло, и мыло с веревочной петелькой, и жетоны на книги. Про прокалывание ушей я им не рассказывала, зачем зря расстраивать. Все равно по закону они не имеют на меня прав – а что они меня воспитали, это не в счет. Любая мать, даже самая злая, и любой отец, даже самый незнакомый, для суда важнее, чем какие-то тетушки и дедушки.
Заметно, что дедушка ненавидит "Феду Хир" и хочет домой, но я не знаю, как мы справимся, раз он не может сам передвигаться. Тетушка Тэг говорит, что кто-нибудь мог бы приходить, чтобы его поднять и снова уложить в постель. Не знаю, сколько это будет стоить. И не знаю, как это устроить. А место ужасное. Считается, что его там лечат, но толку что-то не видно. И много таких, кто явно дожидается смерти. У них такой безнадежный вид. Поначалу и он имел такой же. Когда мы вошли, он словно утонул в постели, дремал, наверное, но выглядел маленьким и жалким, полуживым, совсем не моим дедушкой.
Я ему напомнила, как он учил нас играть в теннис и как мы ездили в Брекон-Бикон и там играли на неровной площадке, чтобы потом на ровной было легко. Я напомнила про то, как в вышине пели жаворонки, и про заросли кустов и смешного мохнатого тростника, который мы называли бамбуком. (На самом деле это не бамбук и даже не похоже, но у нас была игрушечная панда, и мы играли, будто она ест этот бамбук.) Дедушка всегда гордился, как мы быстро бегаем и ловко принимаем мяч. Он, конечно, всегда хотел мальчика. Не то чтобы мы хотели быть мальчиками, просто мальчикам жить гораздо веселее. Мы обожали теннис.
И я подумала, что все было зря, все наши тренировки, потому что Мор умерла, а я не могу бегать и дедушка больше тоже не может. Только это было не зря, потому что мы помним. Нужно делать то, что стоит делать само по себе, а не только ради будущего. Я никогда не выиграю Уимблдон и не буду участвовать в Олимпийских играх ("На Уимблдоне никогда не выступали двойняшки", – вечно повторял он), но я все равно бы от этого не отказалась. Я даже не буду играть в теннис для забавы, с друзьями, но это не значит, что зря играла, пока могла. Жаль, что я не делала больше такого, что могла. Лучше бы я носилась бегом каждый раз, когда подворачивался случай, бегала в библиотеку, бегала через кум, бегала вверх по лестницам. Ну, по лестницам мы и так часто бегали. Я припомнила, как тащилась по лестнице до тетушкиной квартирки. Кто может подниматься по лестнице бегом, должен взбегать. И пусть делает это первым, чтобы я хромала сзади и не думала, что его задерживаю.
Мы навестили тетушку Олвен, а потом дядю Гуса и тетушку Флосси. Тетушка Флосси подарила мне книжный жетон, а дядя Гус дал фунтовую купюру. Я не простила дяде Гусу его слов, но деньги взяла и сказала спасибо. Я спрятала их в дальний кармашек кошелька, будет первая заначка на крайний случай. У тетушки Флосси очень удобное кресло с подлокотниками. Без них мне с креслами трудно. Не понимаю, зачем их делают такими низкими. Библиотечные стулья всегда замечательно высокие.
Воскресенье, 30 декабря 1979 года
Ноге чуть лучше, слава богу. В самом деле, так хорошо, что, когда я шла к автобусной остановке, одна "в каждой бочке затычка" осведомилась, зачем я хожу с палкой.
– Автомобильная катастрофа, – сказала я. Обычно это заставляет всех закрыть рот, но ее – нет.
– Напрасно ты с ней ходишь, постарайся обходиться так. Сразу видно, что она тебе не нужна.
Я прошла мимо, не слушая, но меня затрясло. Может, на вид и не нужна, когда иду по ровному, зато нужна, когда надо стоять на месте, и очень нужна на лестницах и рытвинах, и я никогда не знаю, каково мне будет в следующую минуту: как сегодня или как вчера, когда я еле могла опереться на эту ногу.
– Смотри, как быстро ты идешь, и совсем она тебе не нужна, – крикнула она вслед.
Я остановилась и обернулась. Чувствовала, как горят щеки. На остановке было полно народу.