* * *
Бабушка Ольга жила в далекой деревне. Сперва долго ехали на поезде. Потом – на тряском кургузом автобусе. Чем дальше, тем Алёнке становилось хуже – дышать было тяжело, мутило, перед глазами плыло. Мама поглядывала на нее с беспокойством, но Алёнка отмахивалась: "Нормально, устала просто". Потому что если всё сказать маме – скорее всего, они вернутся. А почему-то Алёнка возвращаться не хотела.
Бабушку она в первый раз толком и не разглядела – так всё расплывалось перед глазами. Только услышала встревоженный и сердитый голос:
– Что с ребенком-то сделали? Почему ты ее так поздно привезла, Аня?
Теплая ладонь опустилась Алёнке на затылок, и девочке сразу стало легче. Она тяжело перевела дыхание.
– Аленька, почему ты молчала, что тебе плохо? – наклонилась к ней мама.
– А ты сама-то не видела, что ли? – укорила ее бабушка. – Красное у нее с шеи сними.
– Это пионерский галстук, – сказала Алёнка.
– И зачем ты его, деточка, надела?
– Вожатая велела носить. Говорит – береги его, помогает помнить и соблюдать…
– Им-то, понятно, еще как помогает. Еще какие-нибудь символы и знаки есть?
– Значок вот есть.
– Давай тоже сюда. Приберу, потом в проточной воде вместе с тобой промоем, и можешь носить, если надо. Обряд-то на крови проводили?
– Да, – Алёнка кивнула. – Палец надо было уколоть, потом клятву читали.
– Ишь ты, – бабушка покачала головой. – Крепко вас повязали. В наше-то время без этого обходились.
– Я не знала, – растерянно пробормотала мама. – Аленька, правда это?
– Не знала она, – фыркнула бабушка. – Сама-то как с этим живешь? Вон, у тебя-то тоже поводок крепкий, с первого разу не снимешь.
– И не надо, – торопливо и почему-то зло сказала мама. – Я не за этим приехала. Мне нормально. А почему Алёнке так плохо? Ведь у других детей всё хорошо?
– Ничего у них хорошего нет, Анюта. Как и у тебя. Просто покуда не сопротивляешься, он тебя и не душит. С поводками оно всегда так. Не рвись с него, не лезь куда не надо – и как будто его нет. Обожди еще пару месяцев – и с Алёнкой твоей так же будет. Или не будет – если он ее раньше задушит. А скорее всего, они ее успеют забрать, если заметят.
– Куда забрать? – испугалась мама.
– А то сама не знаешь. Когда привык-то у костров на чужих костях греться, то уж не остановиться. И самому не согреться. Вот они и ищут тех, кто поярче гореть сможет.
* * *
В школе он никого не нашел. Ким прошелся по всем этажам, заглядывая в классы. Завуч и пионервожатая его сопровождали, щебеча на два голоса о замечательно организованной общественной пионерской и комсомольской работе. Ким сперва хотел устроить им разнос за прохлопанную заглушку и сорванный поводок – потому что в первую очередь это была их забота, недаром пионервожатых специально на такие случаи тренировали. Но потом вспомнил, как его душил Чернота, – и ему стало противно. Потому что получалось, что он, как бы в отместку, собирался сделать то же самое. Передать рывок поводка вниз по цепочке. Ему представилось это движение – будто колыхание гигантской паутины, в середине которой сидит омерзительный черный паук, выслушивая жадными щупальцами дрожание нитей, где бьется неосторожная жертва. Паук был, разумеется, похож на Черноту.
Осознав, о чем он думает, Ким ужаснулся. Это было еще не предательство, но очень близко. Он никогда себе раньше такого не позволял. Так почему сейчас…
Искреннее восхищение и благоговение перед наставником остались далеко в прошлом. Закончились в тот день, когда Ким увидел, как Чернота лично пытает одного из своих же бывших соратников. Пытает долго и с удовольствием. Топчет коваными сапогами пальцы, ломает кости, каплю за каплей вытягивая жизнь, силу и огонь. Потом раздувает уже угасающую искру несколькими словами надежды. И начинает всё снова.
– А ты что думал? – сказал тогда Чернота, видно, заметив сомнение в глазах ученика. – Так с ними и надо, предателями. Чтоб неповадно было.
Ким сперва послушно согласился – да, так и надо. С предателями. А потом уже стал думать – почему предатели? Что они предали? Черноте ли решать, предатели они или нет? Черноте ли забирать их огонь? Ким хотел спросить об этом у кого-нибудь мудрее и главнее Черноты – и вполне сознательно несколько раз поднимался в Верхний мир, хотя это и было тяжело. Никого из великих вождей он так и не встретил. Но глядя сверху на россыпи живых огоньков – каждый раз с восхищением и удивлением, – Ким решил, что не может быть ни у кого права и власти их убивать. Хранить, беречь и направлять к лучшему будущему – да; но мучить и убивать – нет.
Теперь же сомнения Кима зашли еще дальше. А знают ли они сами эту самую дорогу к лучшему будущему? Если знают, почему до сих пор не пришли? Ладно, положим, в начале, было выбрано верное направление, но тогда и поводки были не поводками, а скорее страховкой над пропастью, невидимыми руками, не по принуждению, а по желанию протянутыми друг другу. Поэтому и случился такой рывок – новые заводы, новые технологии, первое место в списке стран по уровню соцразвития… А теперь? Когда больше никто не горит на работе, а только тащатся уныло по велению поводка…
Ким старался пресекать в себе подобные мысли – не ему, бездарю, рассуждать об огне и таланте. Но получалось не всегда.
А теперь вдруг, ужасаясь сам себе, он понял, что не хочет выполнять приказ генерала Черноты. Не хочет искать новичка. Потому что ему невыносимо думать, что еще одну яркую, талантливую жизнь затопчет Чернота и такие, как он, своими коваными сапогами…
* * *
На следующий год Алёнка тоже поехала к бабушке. Так и заявила родителям – мол, никакого пионерского лагеря, еду к бабушке на всё лето. Мама почти сразу согласилась, а папа сперва запрещал. Но к тому времени Алёнка уже разобралась насчет поводков и немного поэкспериментировала с родительскими. Сначала для пробы заставила родителей купить пять пачек пломбира на ужин вместо противных макарон по-флотски. Вот это была смехота! Правда, стоило Алёнке поводки выпустить, родители сразу начинали удивляться:
– А откуда это у нас столько мороженого? Кто это принес?
Алёнка с братиком переглядывалась и смеялась. Правда, братик тоже ничего не понял, но мороженое одобрил.
А бабушка ее за эту выходку не похвалила, а наоборот, отругала. Сказала:
– Во-первых, деточка, чем больше сила, тем реже ее надо использовать. И только по важному делу, а не для баловства. А во-вторых, когда за других людей что-то решаешь, тогда будь готова отвечать и за них, и за то, что они делают.
– Значит, – уточнила Алёнка, – за маму и папу отвечают те, кто их за поводки держит?
– Отвечать-то они отвечают, – хмыкнула бабушка. – Только это у них не очень хорошо получается.
И про огоньки бабушка всё понятно объяснила. Мол, это и есть души человеческие. И так правильно заведено, что свою душу ты увидеть никогда не сможешь – только узнать, как ее другие видят, а это и есть самое справедливое представление. А разные они потому, что и люди тоже разные. Кому-то всё скучно и неинтересно, и душа у него сонная, тускловатая, а кто-то живет, как горит – потому и душа у него, как огонь яркая и сильная.
– Поняла теперь, деточка, почему мне не понравился ваш пионерский гимн, который ты в прошлый раз пела?
– Ну уж пела. Две строчки всего, а ты сказала: хватит. И почему?
– Как ты души видишь? Искорками? Огоньками?
– Да.
– Хорошо. Ну так вспомни, что ты пела?
– Взвейтесь кострами, синие ночи, – послушно начала Алёнка. – Мы пионеры… Ой…
– То-то. Поняла теперь?