– Досадно. Второго такого стратег-комиссара трудно найти.
Специалист кивнул. Он был просто поражен, как четко всё сложилось: накопленная злоба, старое проклятье. А если бы девчонка испугалась и не позвала старика? Дублер совершенно не знал христианских молитв. Всё надо было учесть и предвидеть.
– Не волнуйтесь. Трофим Старостин будет оберегать небольшое поселение – там всего семеро. В дальнейшем командование рассчитывает увеличить базу, значит, и команда увеличится. Трофима наверняка сменят. И, в конце концов, не на Луну же он… – майор поперхнулся на полуслове.
Татьяна Томах
Пламя на поводке
Некоторое время Костя не мог решиться – вообще, об этом не принято было спрашивать, слишком личное. Но, с другой стороны, с кем поговорить, как не с лучшим другом. Поэтому все-таки спросил:
– Серый, а как тебя принимали в комсомол?
Серёга удивился. Вылупил и без того круглые глаза, к тому же увеличенные очками, и захлопал длинными ресницами. Стал похож на сыча на плакате в кабинете биологии. Помолчал немного и ответил:
– Да обыкновенно. Как всех. Подписал кровью заявление, потом в райком ездил на собеседование.
– А там чего?
– Да обыкновенно, – Серёга недоуменно хмыкнул. – Устав наизусть читал. Я сбился малехо, но там одна тетка добрая попалась, подсказала. Потом вопросы задавали. Про задачи союзов молодежи. И про этот, как его, демократический централизм.
– А дальше?
– Да всё. Значок выдали, билет, расписался кровью, взнос сдал сразу – школьникам по двадцать миллиграмм, вообще фигня.
– И всё?
– Ну да. А чего? У тебя по-другому?
– Да не приняли меня, – Костя смущенно отвел взгляд.
– Да ну! – удивился Серёга. – Всех принимают. Даже Хансина и Мурова приняли, знаешь, сколько у них двоек годовых? А Хансин вообще в милицию влипает всё время. А ты отличник, и стенгазету делаешь, и…
– Не приняли, – повторил Костя. – И вообще странно было. Сначала комиссия, ну три тетки, тоже устав спрашивали, вопросы задавали. Как тебе, тоже про этот централизм и союзы. Потом – почему я хочу быть комсомольцем и чего так поздно пришел. Я говорю – болел долго.
– Ну, ты ж не виноват, что болел. Что, из-за этого не приняли?
– Да не знаю. Я вот тебя спросить хотел… только честно… Серый, у тебя после этой комиссии с вопросами ничего больше не было? Ну… мужик вокруг костра не плясал с красным знаменем и с зубами на шее?
– Чего?! – Серый ошарашенно уставился на друга, открыв рот. Теперь он был похож на обалдевшего сыча, у которого прямо из клюва выдернули добытую мышь.
– Так и знал, что не поверишь, – сказал Костя.
– Мужик у костра? Плясал? Чего, прямо в райкоме?
– Ну, – неохотно подтвердил Костя, жалея, что вообще завел этот разговор.
– И где это… говоришь, у него были зубы? – подозрительно спросил Серёга, и по его тону Костя понял – не верит.
– Да на шее, – вздохнул Костя. – Бусы такие на шее. Из зубов.
– Чьих?
– Да я-то почем знаю? – рассердился Костя. А сам подумал – и правда, чьих?
* * *
Мальчика он чуть не упустил. Почуял его приход, наверное, сразу – кольнуло под ребрами, и торопливо застучало, срываясь в галоп, а потом потемнело перед глазами. Но Ким сперва решил, что это просто сердце. Отдышался и позвал Лидочку с корвалолом. Лидочка явилась немедленно, будто поджидала под дверью с заранее приготовленным подносом.
– Лида, я ведь не просил… – смущенно начал он.
– Вот опять с утра не завтракали, Ким Владимирович, – с укором отозвалась она.
Уверенно отодвинула на край стола бумаги и ловко расставила принесенное: большую чашку свежезаваренного чая с ломтиком лимона, сахарницу, блюдце с тонко нарезанным сервелатом и тарелку с румяными пирожками, на боках которых выступал алый вишневый сок. Напоследок, строго глянув на начальника, водрузила в центре хрустальную рюмку, благоухающую корвалолом.
– Вот совсем себя не бережете, – заявила она. – Работаете по ночам. Кушаете плохо. А для сердца что главное? Правильный сон и регулярное питание.
– Пирожки-то сама пекла? – спросил Ким, улыбаясь. Пахло изумительно – свежей выпечкой, пряной колбасой, душистым чаем. Ему вдруг и правда захотелось есть.
– Уж не в нашем буфете купила, – фыркнула Лидочка немного смущенно.
Буфет в райкоме, к слову, был очень неплохой, но до Лидочкиных пирожков мастерства им всё равно не хватало.
Лидочка была чудо. При тяжеловесном, даже грузном сложении, двигалась она легко и почти бесшумно, будто по волшебству возникая именно там и тогда, когда нужно. С делами управлялась ловко и споро, печатала быстро и без ошибок, список дел, телефонов и имен, держала в голове. Ким не променял бы ее и на десяток пустоголовых длинноногих секретарш, которыми козыряли его коллеги. Единственное, что его смущало, – неформальное, почти материнское отношение, которое, впрочем, Лидочка проявляла только наедине. Тогда ее некрасивое, лошадиное лицо, освещалось нежностью и становилось почти милым. На людях же Лидочка была холодна и вежлива, а с назойливыми посетителями – строга и даже свирепа. Ее так и звали за спиной – Кимов цербер, цепной пес. Хотя цепи-то никакой не было. И даже поводок Ким почти не использовал – по крайней мере, сознательно. Он вообще это не очень любил. Особенно, почему-то, с Лидочкой. Впрочем, Лидочка часто будто заранее предугадывала его желания, даже те, о которых он еще не догадывался. Как хорошая собака иногда заранее чует настроение и намерения хозяина.
– Вот покушайте, и давайте я Володю вызову – пусть вас домой везет. Выспитесь хорошенько, куда годится с больным сердцем на работе геройствовать. Разве кто оценит, Ким Владимирович?
– Ладно, ладно, – махнул он рукой с пирожком. – Потом подумаю. Спасибо, Лида! – Пирожок оказался совершенно таким, как надо – с хрустящей ломкой корочкой, нежной мякотью и сладким-сладким вишневым вареньем. Ким зажмурился от удовольствия, облизываясь. Слабость к сладкому у него осталась на всю жизнь – из голодного беспризорного детства.
"А и правда, – подумал он, объевшись восхитительными Лидиными пирожками и напившись душистого чая, – не поехать ли домой? Что я, в самом деле, как проклятый? Высплюсь, наконец… Да и сердце надо беречь. Не мальчик уже".
Зевая и потягиваясь, он уже собирался вызвать шофера с машиной, как вдруг сообразил, что это всё не его мысли. Лида! Ай да Лида! Как это у нее вышло-то? Неужто пирожки? Ким подозрительно понюхал опустевшую тарелку, на которой остались одни крошки. Посмотрел на нее так и эдак. Ничего не увидел. Странно, не может это быть Лида, уж ее-то он насквозь видит, точно заметил бы, если б было что. Ладно, Лида потом. Сейчас важно понять, откуда это чувство тревоги, которое никуда не делось. Стоило отбросить сонный морок, наведенный чаем с пирожками, сердце опять беспокойно заколотилось, сильнее прежнего. И корвалол тут бы точно не помог. Ким наконец понял, в чем дело. Но теперь он чувствовал, что опаздывает.
Ким вскочил, едва не уронив кресло, и рванулся из кабинета. Пробежал мимо удивленной Лидочки, которая не успела ничего сказать, выскочил в коридор. Встал посередине, тревожно озираясь. Две молоденькие девушки, вроде из бухгалтерии, проходившие мимо, испуганно шарахнулись от его взгляда, промямлили, запинаясь: "Добрый день, Ким Владимирович", и припустили дальше почти бегом. Он их едва заметил. "Бестолочь, – отругал он себя, беспомощно озираясь, – совсем нюх потерял!" Оставалось одно – идти наугад, по всем кабинетам, и надеяться, что успеет.
Он едва не опоздал. Елена Дмитриевна, эта идиотка и некомпетентная дура, уже ставила печать в билет. Две другие ее коллеги по приемной комиссии шушукались о какой-то кофточке – впрочем, с них-то взять вообще нечего, обе были "пустышками". Но Елена, вот уж от кого не ожидал!
Мальчик переминался перед столом, видно, он уже изрядно устал и переволновался. Обыкновенный мальчик – щупленький, светловолосый, сероглазый. На ворвавшегося в кабинет Кима он посмотрел не испуганно, а скорее удивленно. И взгляд его был чист и прозрачен, как вода в ручье. Ким даже невольно улыбнулся в ответ, будто зачерпнул в ладони этой детской свежести и чистоты. "Нашел! – подумал он, захлебываясь восторгом. – Нашел!" Как давно он уже не встречал, и вот, наконец… Ким нетерпеливо вгляделся дальше – и будто налетел с разбегу на железную дверь. На мальчике стояла заглушка. Становилось всё интереснее.
– Елена Дмитриевна, – позвал Ким, выдергивая у нее из рук билет. – Будьте любезны за мной. И, – он глянул в билет, – Константин Летний, интересная фамилия, молодой человек, тоже со мной пройдите.
Он пошел торопливо, не оборачиваясь, слушая сбивчивый перестук каблучков Елены Дмитриевны и легкий шаг мальчика.
Сдав мальчика Лидочке, он чуть успокоился – теперь тот точно никуда не денется. Прикрыл плотно дверь – мальчику незачем слушать лишнее.
– Позвольте узнать, – дрожащим от гнева голосом начал он. Елена Дмитриевна съежилась. – Вы чем занимаетесь на рабочем месте, дорогуша?
– Я… – пролепетала она, часто моргая слипшимися от туши ресницами, – мы… как всегда… собеседование, вопросы…
– Ваше дело смотреть, а не вопросы! Смотреть! Вы что, не видели, что у мальчика нет поводка?
– Я… не… – пролепетала она. – Но в его возрасте иногда бывает… подростки с цепи срываются, не то что с поводка… Я, безусловно, собиралась сообщить в комсомольскую организацию его школы, но особой срочности…