Молча свернули самокрутки, задымили. Не хотелось думать про завтрашнее утро. Снова переход? Бой? Ясно, что не отдых – в такой спешке на курорт не перебрасывают.
– Ночью жахнет, – шмыгнув, сказал Лёха Пуговкин, самый молодой из "колдунов". – Такой дубарь придет, мама не горюй!
– Эт да, – кивнул дядя Вова. – Придет, жопы морозить.
Переход по покрытым густым лесом холмам, с коротким привалом в узком распадке, вымотал всех. "Ходуны", поставив большую ротную палатку, потянулись кашеварить к разгоревшемуся костру. Сергей смотрел на небольшую группку людей, и внутрь ему заползал холод почище намечавшегося ночью дубаря. Так бывает, когда по коже морозит даже летом. Словно подсказывает кто, приподнимая волоски, – жди, человече, скоро уже.
А что конкретно… думай, солдат, сам.
Они побросали скуренные до самых губ "ножки", заторопились к огню. На дежурстве сегодня братья Самедовы, те еще вояки, а готовить умели знатно. И, что очень ценили, – быстро. За двадцать шагов Сергей учуял теплый хлебный запах каши. В животе заурчало.
– Тихо ты, – старший Самедов цыкнул на сунувшегося к котлу бойца, – еще свали, шайтан! Минут двадцать жди, только вода закипела.
Закипела – не закипела, а запах шел одуряющий.
– Свержин, как машины? – Командир кивнул на край леса. – С воздуха не заметят?
Свержин, молчаливый, как большинство сибиряков, хмуро кивнул.
– Порядок, поставили под соснами, пусть хоть заубереров пускают, никто не учует.
– Добро. Баландин, твои сильно устали?
Дядя Вова почесал бороду и ответил:
– Морозно сёдня. Больше тратим, почем обычно, тут, как говорится, никуда.
– Во, загнул, – хмыкнул кто-то, наверняка Женька Малой. – Тебя, дядь Вова, если немцы в плен возьмут, точно расстреляют. Ты так скажешь, хоть голову выбрасывай: ничего не ясно!
Солдаты засмеялись. Даже Герасименко усмехнулся.
– Нам в плен никак нельзя. Там и смерть будет избавление, аненербы из нас все жилы повытягивают, к мамке не ходи! – отозвался Баландин.
– Верно говоришь, Владимир Михайлович, нам в плен нельзя, – кивнул лейтенант. – Сергей! Возьми кого-нибудь, сходите за дровами, пока совсем не стемнело.
Лихов свистнул Малого и Лёху Пуговкина. Уходить от костра не хотелось, мгновенно в лицо словно ковшик мороза плесканули. А тот и рад растечься по плечам, да на спину, будто обнимая.
На невысоком лесистом взгорке ветерок чувствовался сильнее: отряд стоял в большом разломе. Будто кто могучий стукнул кулаком в землю, оставив широкую яму, окруженную лесом. Костер разожгли под прикрытием нависшего края, даже вот отсюда, с двухсот шагов, почти не видно его. Бойцы прошли мимо застывших, словно сказочные великаны, дэбээрша, чуть углубились в лес. Сергей приметил несколько поваленных ветром деревьев и махнул топором: берем эти.
В бараке темно, тихо. Слышно, как где-то в углу, под сеном, шуршит мышь. Хочется пить, но вставать сил нету.
– Лёх, – зовет Сергей. – Ты там как, жив?
– Хрен знает, – тихо отвечает Лёха Пуговкин. – Голова едет совсем и кружится всё.
Ясно, у всех одинаково, даже у медведей типа Свержина или Баландина. Только они бывалые, повырубались и сопят себе, седьмой сон видят.
А пить хочется.
Лихов кое-как садится на топчане, встает, шатаясь словно пьяный, и идет к столу, где в бачке вода. У стола замер, упершись в него локтями, Дорохов. Сергей встречается взглядом с Сыпем и удивленно смаргивает – они светятся. Слабо, едва видимо, но точно светятся!
– Вот тебе и комсомол, братишка, да? Товарищ Сталин, мать его, учудил такое, чего как бы и нету, бляха муха, а есть, комарина душа.
– Тихо ты, – чуть испуганно одергивают Сыпя из темноты. – Сейчас услышат и, того, сошлют, куда мама не горюй.
– Куда уж дальше-то? – хмыкает Дорохов. – Думаешь, есть куда еще?
Сергею пить уже расхотелось, в желудок словно бухается комок льда. Попали они так попали, это точно. Рассказать кому – дураком сочтут, в лучшем случае. Только вот рассказывать они никому не смогут, было такое убеждение.
– Командир, – оторвавшись от еды, обратился к лейтенанту рядовой Батенев. – Я вот думаю, завтра же снова с утра выступим или обождем до обеда?
Герасименко ел осторожно, дуя на каждую ложку. Некоторое время он молча жевал, а потом нехотя, будто через силу, ответил:
– Выступаем с самого утра. Наша задача – завтра занять оборонительную позицию на высоте у хутора Тёпловка, и чем раньше мы эту задачу выполним, тем точнее выполним приказ командования.
– А что за Тёпловка такая, товарищ лейтенант?
– Хутор небольшой. Можно сказать, брошенный. Расположен на всхолмке с названием Лоховой. Под холмом речка Беленькая, – ответил командир отрывисто, будто говорил только самое необходимое, боясь сказать лишнее.
– А что ж такого в этой высоте важного? – осторожно, в потрескивающие костром сумерки, спросил Лихов. Невольно вспомнил свою деревеньку: точь-в-точь, и холмы и речка. Только далеко до его Камышинки у Волги. Но по сердцу резануло: как там? Оттого и задал вопрос, да чуть сам не пожалел, что сорвались слова.
– По полученным данным, там может пройти небольшой отряд немцев с целью разведки возможного направления обходного удара крупных сил. Если пройдут и ударят с фланга, нашим только отступать снова.
Потрескивали угольки, звякали ложки по котелкам. И вроде понятна задача – зачем спрашивать? А вот всё равно не ясно – если такая небольшая группа ожидалась, зачем их отряд понадобился? А если не хватит простой пехоты, ну вывели бы танки и вдарили по фрицам. Или бомбами с самолетов.
– Баландин! – Лейтенант потряс перевернутым котелком.
– Слушаю, товарищ лейтенант! – отозвался дядя Вова.
– Пост как всегда, никаких лишних костров, и этот, проследи, чтобы как можно меньше горел. Всем по сто граммов, колдунам по сто пятьдесят. Остальным, слушай мою команду: отдыхать. Сегодня тяжелый день выдался, а завтра, может быть, втрое тяжелей будет. Вопросы есть?
Не в духе командир, ой не в духе. Какие уж тут вопросы еще…
Звезды над головой светили крупные, яркие. Луна не выходила, оттого да от мороза, казалось, их сегодня особенно много.
– Страсть, – выдохнул Женька. – Хрен сосчитаешь!
Насколько Сергей знал, был среди всего отряда Женька самым молодым, поэтому и звали его все просто: Малой. Ни фамилии, ни отчества – Малой.
– Слышь, а как у тебя отца звали?
– А я и не знаю, с приюта я. Мамку вроде Настасьей, а папки не видел никогда, – выдохнул Малой.
Да… Много таких. У него самого и родители были, и дед с бабкой в соседнем доме жили.
– Вот кончится война, приедешь ко мне на Волгу, я тебя с отцом своим познакомлю, коли жив будет. Он где-то на Белорусском, мать писала. Вроде как при обозе, после ранения. Он, знаешь, какой рукастый? Помню, такую лошадь из дерева сделал, все мальчишки мне завидовали.
Малой посопел и спросил:
– А тебе сколько, Серый?
– Двадцать пять почти. А тебе?
– Мне семнадцать две недели как.
– А что не сказал, отметили бы! Семнадцать лет… Почти мужик!
Малой засопел сильнее. Обиделся?
– Да ладно, Жень. Это я так, шучу. На войне все мужики. Она не выбирает, сколько тебе годков, верно?
– Верно, – согласился Малой.
Помолчали. Тихо, только в лесу потрескивают от холода деревья. И еще снежинки, сдуваемые с места ветром, чуть слышно шуршат по насту.
– Слушай, – спросил Лихов, – а как же тебя такого молодого в такой секретный отряд-то взяли, да еще и колдуном?
– Это я не знаю, – безмятежно отозвался Малой. – Думаю, командир у нас не простой, почуял как-то. Помнишь, как он дядю Вову сразу распознал? Как глянул, так и отрезал: колдуном будешь!
Сергей невольно усмехнулся. Теперь весело даже немного, а вот в тот день… Тогда от страха даже зубы клацали. У всего строя.
– Часть у нас не просто секретная, а сверхсекретная, – в строю хмыканье.
– А-а-а-атставить веселье! – Лейтенант замер, лицо его заливается яростной белизной. – И отряд не простой, а боевой! Имени знаменитого командующего фронтом Мерецкова! Ты! Из строя два шага вперед!
Палец указывает на Дорохова. Сыпь хмыкает и лениво делает пару шагов.
– В мире существует много различных сил, – Герасименко обходит Дорохова, а сам смотрит на разномастную шеренгу. – Некоторыми мы привыкли пользоваться: сила ветра, воды, электричество, бензиновые двигатели. О существовании иных пока даже не подозреваем. Или забываем о них.
Он доходит до конца строя и едва заметно наклоняет голову. Сыпя подхватывает, словно невидимым ветром, толкает в грудь, Дорохов чувствует, как ноги отрываются от земли, и он летит словно птица. Дорохов вопит не своим голосом, падает на землю. Та выбивает дыхание, крик обрывается.
– И вы отобраны, чтобы научиться пользоваться этими силами. Вы!
Лейтенант смотрит на притихшую напуганную людскую линию.
– Советская власть первой должна овладеть этими силами и с их помощью уничтожить всех своих врагов! И главных вы знаете! Это фашисты. Это захватчики. И, да! Предатели тоже. И они тоже враги, которых надо давить. Сейчас, сегодня, вы можете стать героями. Только не надо с этим шутить, иначе…
Он замолкает и обводит строй взглядом. Фиолетовые петлицы зловеще горят на отворотах шинели. Строй ежится и разглядывает сапоги. Сыпь кряхтит на земле, ругается сквозь зубы. Лейтенант встречается глазами с Сергеем, кивает:
– Ты, два шага из строя!
И Лихов чует, как трясется у него нутро, а в ногах такая дрожь, будто совсем не умеет ходить.