— Нешто помнишь ее? — с испугом спросила Манефа и тяжело перевела дыхание.
— Как же не помнить? Как теперь на нее гляжу, — отвечала Фленушка.Ведь я уж семилеткой была, как она побывшилась.
— Что ж Платонида тебе сказывала?.. Что?.. Говори… все, все говори,дрожащим от волнения голосом говорила Манефа, опуская на глаза камилавку и закрывая все лицо креповой наметкой.
— Мало ли что… Всего не упомнишь, — ответила Фленушка. — Добрые советы давала: «Почитай, говорила, матушку Манефу, как родную мать свою».
— Что-о-о?.. — вскрикнула Манефа, но тотчас же сдержала порыв встревоженного сердца. Обдернув наметку, она склонила голову.
— «Почитай, говорила, ее, как мать родную, — повторила Фленушка. — Тебе, говорила она, во всем свете никого нет ближе матушки Манефы…» Вот что говорила мне Платонида.
— А еще? — глухо прошептала Манефа.
— Не помню, — ответила Фленушка. Смолкла Манефа, а Фленушка все еще стояла перед ней и молча общипывала листья со стоявшей в углу троицкой березки. Минут с пять длилось молчанье.
— Обедать ступай, — сказала Манефа.
— Не хочется, — обиженным голосом ответила Фленушка, продолжая ощипывать березку.
Взглянула на Фленушку Манефа, а у ней слезы по щекам бегут.
— Устинья! — крикнула игуменья. Устинья вошла и стала перед нею.
— Кликни Таифу, — молвила ей Манефа, а когда Устинья вышла, обратилась к Фленушке и сказала:
— Сбирайся к Софонтию.
Фленушка промолчала. Нескорой поступью подошла к столу, взяла письма и спросила;
— Раздать?
— Раздай, — ответила Манефа.
— Марье с Устиньей сбираться?
— Хорошо, — молвила Манефа и с нетерпеньем махнула рукой.
Тихими шагами пошла Фленушка в боковушку. Там у окна сидела грустная, угрюмая Марьюшка. С тоски да со скуки щелкала она каленые орехи.
— Турись, турись, Марюха!.. Наспех сряжайся!.. К Софонтию!.. — попрыгивая перед ней, кричала Фленушка.
— Взбесилась, что ли?.. Аль совсем с ума своротила? — привередливо ответила головщица и с досадой отвернулась от подруги.
— Попадья взбесилась — не я, — захохотала Фленушка, и хоть голодна была для праздника, а пустилась в пляс перед Марьюшкой, прищелкивая пальцами и припевая:
Как у нашего попа
Староверского
Взбесилася попадья,
Вовсе стюшилася!..
Староверский поп
Был до девок добр -
Нету денег ни гроша,
Зато ряса хороша.
Он и рясу скидает,
Красным девкам отдает.
— Да отвяжешься ли ты?.. Господи, как надоела!.. — плаксиво вскликнула головщица, оттолкнув Фленушку, в порыве причуд вздумавшую ерошить ей голову…
— Не верещи!.. Толком говорю!.. К Софонтию едем, — топнув ногой, крикнула Фленушка. — Вот письма к матерям… Со мной посылает.
Пересмотрела Марьюшка письма и уверилась, что в самом деле велено Фленушке ехать к Софонтию.
— С кем поедешь? — спросила она.
— С тобою да с Устиньей, — ответила Фленушка. — Аркадия поедет, Васеньку прихватим, он нам песенку дорогой споет.
— За Васенькой давеча я кое-что приметила, — молвила Марьюшка.
— Чего ты приметила? — спросила Фленушка.
— С Устиньей заигрывает, — сказала головщица.
— А тебе завидно?
— Ну его к бесу, чернорылого! — воскликнула Марьюшка. — Нужно мне этакого!.. Захочу, в тысячу раз лучше твоего Васьки найду.
— А ты, девка, больно-то не зарывайся, — молвила Фленушка. — Чем тебе Василий Борисыч неказист?.. Совсем как есть молодчик — ростом не вышел, зато голосом взял.
— Лёгко ли дело! — перебила головщица. — Ножки как лутошки, ходит приседает, ровно редьку сажает.
— С тобою говорить надо поевши, а у меня сегодня, кроме чая, маковой росинки во рту не бывало, — сказала Фленушка. — Принеси-ка чего-нибудь, а я меж тем в дорогу стану сбираться.
***
Неподалеку от деревни Деянова, в стороне от большой дороги, стоят два деревянных креста, каждый сажени