– … Боже! Ты испытываешь меня!..
А о каком испытании речь?
– … да, это она! Защити нас, Господь!.. она пришла отомстить…
Странно, от кого защитить? От меня? И отомстить за что?
Не задерживаясь более в ее смятении, я поспешила успокоить старушку:
– Для детей и беременных женщин. В городе черная смерть, мать Катерина.
Настоятельница вдруг обмякла в кресле, расслабив и лицевые мышцы:
– Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешников ныне и в час смерти нашей…
Склонив голову, она торопливо закрестилась.
Я выждала, пока настоятельница освоится с поступившей новостью:
– Необходимо подготовить помещение, постель, еду. Все, что нужно для…
– Но почему никому об этом не известно, кроме вас, сеньора графиня?
Старушка вновь выпрямилась, положив руку на молитвенник в центре стола, словно искала в нем поддержку.
– Мать Катерина, Вы предполагаете, что мой муж, граф Франческо делла Ласторе, единственный в Милане, кто скончался от чумы?
Судя по тому, что настоятельница перешла с "ты" на "вы", вычеркнув меня и из списка своих "дочерей", я поняла, что допустила какую-то ошибку, повлиявшую на качество наших "родственных" отношений с ней.
Она сжала молитвенник. И с ним же вылетела из комнаты, оставив меня в недоумении:
– Я сейчас вернусь. Если вас не затруднит, подождите.
Меня не затруднило, но безмерно удивила ее нервозность.
Она, действительно, отсутствовала всего лишь минут пять, и, безуспешно пытаясь скрыть волнение, поспешно свернула аудиенцию со словами:
– Господь позаботится обо всех нас… и покарает отвернувшихся.
Она с треском, уже без присущей ей недосказанности и без чьей-либо помощи, захлопнула за мной дверь.
Зажатый в ее руках молитвенник исполнил, судя по всему, роль защиты… от меня.
Глава 3
За спиной звенела праздничная литургия: "Ave verum Corpus, natum de Maria Virgine…", но покидала я монастырь далеко не в праздничном состоянии духа.
Это скорее походило на бегство.
И все бы ничего, если бы на пороге, выдворенная впопыхах, я чуть было не опрокинула мисочку с молоком, незамеченную прежде. Сердобольные монахини заботились не только о своей душе.
Но по пути к карете я насчитала таких мисочек с десяток, если не больше, расставленных через каждые три шага по краю дорожки. У них что здесь, кошачий приют? Я разочарованно хмыкнула: "Ну, да, конечно, четвероногих блудниц содержать гораздо проще, чем сующих везде свой любопытный нос маленьких сорванцов или требующих особого внимания женщин на сносях".
Баччелло суетливо открыл мне дверцу кареты. А он-то что мечется?
Выезжая со двора монастыря, я не могла отделаться от не отстающего от меня запаха приемной настоятельницы. И была-то там всего ничего, а, вот надо же, как въелся. Кажется, ладан и… розмарин.
У ворот белела все та же мисочка с молоком. Но ни одной кошки поблизости не крутилось. А, зачем тогда…?
Господи, … ну, конечно! Как же я не поняла!
Мой древний учитель-медик, рассказавший в старинном манускрипте о чудодейственной настойке, упоминал и другие, смешные для чумы, и не только для чумы, способы защиты. И среди них молоко и различные ароматические составы, куда добавляли розмарин и ладан, якобы впитывающие отравленный заразой воздух.
Значит, настоятельница либо просто в целях предосторожности, на всякий случай, обороняется от какой-либо напасти, либо знает о заразе и пытается предупредить ее появление "проверенными" в народе способами. И кошки тут вовсе ни при чем.
Тогда, если так, почему она отказала мне? Чего она так испугалась? Моей мести? За что?
Глава 4
Мое появление во дворце сиятельного герцога Джанна Галеаццо не осталось не замеченным приближенными к персоне юного правителя Милана.
Придворные дамы, цветастой пестротой шелковых и бархатных тканей затмившие луга Ломбардии, без малейшего чувства неловкости разглядывали меня, обсуждая чуть ли не в голос "вопиюще черный цвет" траурного платья без единого украшения. Они и близко не догадывались о смысле мрачной символики одеяния, выдержанной и этим (не коричневым, как принято для вдов) цветом. И глухой драпировкой груди и шеи. И длинной непроницаемо-густой вуалью, покрывающей и плечи. И двумя, вместо одной, лентами из крепа.
Я скорбела не только о Франческо.
Они, скрипя жесткой тяжелой, с золотом, парчой, оборачивались вслед.
Мне было назначено прибыть ко времени утреннего переодевания герцога, не забыв прозрачно намекнуть, что желательно изложить суть дела как можно кратко. Краткость какой продолжительности – не уточнили. Я предположила, что заключительная фаза моего выступления должна была совпасть со звуком звенящих о дно тазика струй, омывающих лик Его Светлости. Короче уже просто было некуда – проснулся…, умылся…, …
И, кажется, я прибыла раньше назначенного часа, о чем сообщала кучка дворян, столпившихся у дверей спальни сиятельного сеньора Галеаццо.
Я остановилась поодаль, ожидая аудиенции.
Мне предстоял нелегкий разговор – двумя-тремя словами (четыре уже не войдут в отведенный регламент) смести остатки сна и призвать герцога к действию.
Пока я перебирала весь свой словарный запас, ища те самые решающие два-три слова, некто за моей спиной тихо окликнул меня.
Я не посчитала нужным вступать в беседу с кем бы то ни было, сделав вид, что не слышу, увлеченная обдумыванием предстоящей встречи, но призыв обратить внимание на взывающего ко мне повторился. И уже чуть громче. Какая бестактность!
– Разрешите выразить вам мое сочувствие, Ваше Сиятельство.
На этот раз я вынуждена была обернуться, чтобы не показаться невежливой.
И тут же познакомилась с пером неизвестной мне птицы на его шляпе, нежный пух которого взвился от проскочившей волны разбуженного воздуха между мной и высоким, слегка согнувшимся в поклоне, сеньором.
Я наблюдала за колышащимся пером, ожидая появления его владельца.
Незнакомец, настырно нарушивший мое уединение, наконец, выпрямился – утонченные черты лица с чуть впалыми щеками, внимательный взгляд глаз цвета утреннего неба, светлые усы и густая длинная борода, обрамляющие по-женски чувственные губы.
– Я хотел бы представиться…
– Зачем? – я не нуждалась в этом знакомстве, как и во всех остальных.
Моя резкость его не смутила, и он, не растерявшись, усмехнулся в усы:
– Чтобы хотя бы поддержать разговор, пока мы ждем пробуждения герцога.
Он меня заинтересовал – не стушевался, не взял на себя роль ментора, недовольного нарушением малолетней мадонной этикета.
Напротив, его глаза озабоченно прищурились, как бы спрашивая – тебя кто-то обидел, девочка?
Пожалуй, впервые за то время, что я в Милане, ко мне отнеслись с искренней симпатией. Без ожидания подвоха с моей стороны и проверки искренности.
– С вашего разрешения, я продолжу…
– Я не помню вас, сеньор. Где мы встречались?
– На погребении вашего мужа. Но… тогда вы, Ваше Сиятельство, не замечали никого.
Он был прав. Тот день запомнился мне раздражающим снованием роящихся вокруг меня теней, среди которых, вероятно, был и этот незнакомец, холодом непрогретой церкви, и непрекращающимся звоном в ушах, перекрывающим все остальные звуки.
Я никого не слышала и не слушала.
– Вы позволите мне задать вам один вопрос, Ваше Сиятельство?
Мое молчание он счел за согласие.
– Вы знаете, от чего скончался ваш супруг?
Продумывая вчера вечером одеяние на сегодняшнее
утро, я без колебаний выбрала именно эту вуаль, плотная густота которой не позволяла прочитать какое-либо движение чувств на моем лице.
И сейчас я похвалила себя за проницательность – все мое осталось со мной.
– Застудился на охоте., – и, помолчав, добавила, – так он думал.
– А вы?
Я с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить ему –
мне вполне хватило откровений с настоятельницей Катериной, сузившей свой мирок до утверждения "Не Бог, так дьявол", и, соответственно распорядившаяся мной, засунув меня в лагерь грешников. И этот туда же?
Он повторил вопрос:
– Вы что думаете?
И вдруг я поняла, что он не просто так задает эти вопросы, не из праздного любопытства. Слишком настойчив. И, если это так, он знает о том, что всех нас ждет.
– Я думаю то же, что и вы, сеньор…
Он поспешил закончить:
– Леонардо ди сир Пьеро. Из Флоренции.
Глава 5
Мы вошли в покои Его Светлости рука об руку, неожиданно поняв друг друга с полуслова.
Светлокудрый герцог Галеаццо, с женственно мягкими чертами лица и розовощекий от сна, только-только соизволил проснуться, еще завидно нежась и потягиваясь в пуховой постели.
Все, кто присутствовал при высочайшем пробуждении, с заметным рвением торопился выпятить возложенную на него роль, как самую значительную из всех. И, в сущности, они были правы. С каким настроением герцог выйдет из спальни, с таким и примется за правление, от которого, кстати, зависела судьба и этих придворных.
Один из них усердно раздвигал тяжелые бархатные шторы, впуская света ровно столько, чтобы не потревожить больше положенного роговицу глазного яблока Его Светлости.
Второй бесшумно, заботясь о чувствительных барабанных перепонках правителя, придвигал роскошную шелковую ширму к его широченной кровати.