Увы, остальные трое выглядели ещё очень бодрыми, причём один из них направлялся к Ирсону. И наглый вид его не сулил танаю ничего хорошего.
– Это кто же так колдует? А? – пьяно пробулькал чародей; его голос и движения не вязались с аристократически-правильными чертами лица, над которым явно поработали изготовители тел.
– Ирсон Тримм, хозяин таверны "Логово Змея", – пряча ухмылку, поклонился Ирсон. – Могу я спросить, что так раздосадовало ваше могущество?
– Это! – "могущество" ткнуло пальцем в Ирсонов шарик с губкой. – Магия должна быть ч-чистой! Линдоргскому магу не нужны к-к-костыли!
– Ну разумеется, не нужны. Но какой из меня линдоргский маг? Не вышло из меня мага, – "сокрушённо" покачал головой Ирсон.
Его забавляли подобные диалоги. Прекрасно зная, как второсортным колдунам вроде этого жилось в Линдорге, он давал им отвести душу. Сам же Ирсон испытывал тонкое наслаждение от сознания того, что оскорбительные речи ничуть не задевают его, не заставляют сомневаться в выбранной профессии и образе жизни. За свою безопасность танай не волновался. Во-первых, он отчётливо видел бреши в защитных чарах, которые его собеседник второпях наложил на себя перед попойкой. А во-вторых… у него были и иные причины для спокойствия.
– Я – так, выучил парочку простых заклинаний – ну там, чтобы овощи не портились, и вино не скисало, – продолжал он свой благотворительный спектакль. – А все лекции по мажескому достоинству, без которых, как известно, маг не становится настоящим магом, прогулял. Видите, я и свечи жгу как ни в чём не бывало!
Свечи были пунктиком господина Ректора Линдоргской Академии. Он строжайше запрещал своим подопечным пользоваться любым немагическим огнём (если, конечно, того не требовало одно из творимых ими заклинаний). Время от времени читая лекции по предмету под названием "Мажеское достоинство", он вдалбливал в головы студентов мысль, что тот, кто не пользуется своими колдовскими способностями в каждом удобном случае, предпочитая, скажем, застёгивать пуговицы пальцами, а не творить модифицированное заклинание левитации, не достоин именоваться волшебником. Ничего путного из него не выйдет. Магией надо жить, дышать ею, любить её, быть привязанным только к ней, пить её и есть на завтрак… Надо ли говорить, что ученики, добросовестно следующие этому совету, к концу своего обучения оказывались совершенно беспомощными в быту и впадали в панику, если по той или иной причине теряли возможность колдовать?
Ирсона Тримма буквально выворачивало от всей этой пропаганды. Пребывая в стенах Академии, он находил какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы завязывать шнурки, расчёсывать волосы, стричь ногти или заправлять постель, так сказать, вручную. Со свечами же у него и вовсе сложились прямо-таки трогательные отношения. Он не мог пройти мимо торгующей ими лавки, чтобы не купить себе пару-тройку новых – ноздреватых или гладких, с вырезанными оконцами или утопленными в воске травами. Каждое утро Ирсон с благоговейным видом расставлял на стойке новые свечи и смазывал столешницу вокруг них душистым маслом. Вечером он гасил огни и собирал со стойки тёплые, затвердевшие восковые слёзы. Выбрасывать огарки у него не поднималась рука, и он тайком хоронил бренные останки свечей в громоздком деревянном ларце, под слоем мягких стружек.
Собеседник Ирсона икнул и, сощурив мутные глазки, окинул таверну долгим взглядом – видимо, он только сейчас заметил вышеупомянутые свечи.
– Какой позор! Позор для всех нас, которые десялитет… десятилетия положили на то, чтобы стать достойными звания линдоргских магов! – наморщив свой орлиный нос, изрёк он наконец. – Таким, как ты, не место в стенах Академии!
– Так я вроде давно в них и не появляюсь. У меня есть свой персональный гадюшник.
– Линдоргская Академия – гадюшник?! – тут же взвился волшебник. – Да я тебе сейчас язык твой раздвоенный вырву!
– Ну зачем же? Мне бы и в голову не пришло назвать прославленную ЛАМ гадюшником, – примирительно сказал Ирсон, пожурив себя за несдержанность.
Но набравшийся колдун, увы, униматься был явно не расположен.
– Тогда я хочу, чтобы ты уничтожил свой диплом. Сейчас же! Иначе что мы тут празднуем – то, что получили такие же посохи, как и всякая чешуйчатая мразь? – С этими словами он обернулся к своим товарищам, но они его явно не расслышали.
Ирсон вздохнул и едва заметным движением почесал запонку в форме кошачьего носа.
– Конечно, не такие же. На каждом посохе вырезают, какое место среди выпускников занимал его владелец. Мне, увы, тут гордиться нечем, в отличие от вашего могущества, которое, очевидно, входило в четвёрку лучших. И не противно вам говорить о высоком искусстве магии с таким неучем, как я? Позвольте лучше мне заняться своим делом – налить вам ещё по стаканчику.
С этими словами Ирсон достал из-под стойки оплетённую металлической сеткой бутылку, в которой плавали "солнечные рыбки" – медузы, до смешного похожие на яичные желтки.
Маг с угрожающей медлительностью повернулся к танаю, губы его были презрительно искривлены, пальцы поднятой руки так и мелькали, плетя заклинание… Но стоило ему взглянуть на Ирсона, как господин выпускник буквально поперхнулся словами и почувствовал, как кровь отлила от его лица. Он не сразу понял, что в облике Ирсона так напугало его. Тавернщик был всё такой же: молодой, немного высоковатый для таная, худощавый, с взъерошенными рыжевато-каштановыми волосами. Он выглядел вполне человекообразно, но в чертах его удлинённого лица с несколько раскосыми глазами, выступающими скулами и прямым, чуть сплющенным на переносице носом, во всей повадке всё же чувствовалось что-то неуловимо змеиное. Кое-где на его физиономии жемчужно поблёскивали чешуйки…
У мага едва не подломились колени. Он запоздало понял, что оказался нос к носу с самим Пирожником – неуловимым линдоргским маньяком, охотившимся на молодых чародеев и оставляющим на их растерзанных трупах жирные эклеры и корзиночки с кремом. Он убивал своих жертв в людных местах, так что, когда их находили, выпечка обычно была ещё тёплой…
Маг поискал глазами пирожное, не нашёл, но ничуть не успокоился – однажды он сам едва не стал жертвой этого безумца. Второкурсником он спускался в подвал за пискучей плесенью и еле успел убраться с дороги бегущего навстречу мужчины в драном розовом плаще. Не придав этому значения, он повернул за угол… и наткнулся на труп, на переносице которого, между остекленевшими глазами, расселась влажная ромовая баба. Не помня себя от ужаса, маг кинулся в глубь подвалов и просидел там до самого вечера.
Лица незнакомца под капюшоном он не разобрал, но успел заметить, что всё оно покрыто какими-то светящимися точками. Их расположение буквально врезалось в его память. И оно точно совпадало с расположением чешуек на лице Ирсона Тримма. Видимо, они наливались холодным белым огнём, когда танаем-убийцей овладевала жажда крови. Презренный тавернщик оказался коварным чудовищем, которое ладно бы просто убивало несчастных студентов – это ещё как-то можно пережить, так нет – оно делало с ними с нечто такое, что никто уже не мог воскресить их. Поговаривали, что Пирожник заточал сами души своих жертв в какой-то магический сосуд…
Сосуд этот стремительно трезвеющий колдун сейчас видел перед собой. Отнюдь не солнечные рыбки плавали в бутыли – там томились пленённые, страдающие души невинно убиенных чародеев… к которым – по всему видно! – скоро присоединится и его собственная душа. Линдоргец не мог даже вздохнуть, не то что позвать на помощь товарищей…