- А вы скажите мадам, что были у цыганок, вот увидите, она вас ни о чем не спросит…
- Ах нет, это невозможно. Я ее хорошо знаю. Она дама любопытная. Лучше я ничего не скажу.
На следующей остановке вошла компания молодых людей, и Гаврилеску пересел поближе к ним, чтобы лучше слышать разговор. Улучив, по его мнению, подходящий момент, он выставил вперед руку.
- Разрешите, я вам возражу. Я преподаю, с позволения сказать, музыку, но я был создан для другого…
- Улица Преотесская, - раздался голос кондуктора, и он, вскочив и откланявшись, поспешно пересек вагон.
Он побрел потихоньку, обмахиваясь шляпой. Перед домом 18 остановился, поправил галстук, провел рукой по волосам и вошел. Медленно поднялся на второй этаж и, набравшись духу, позвонил долгим звонком. Тут его нагнал юноша, с которым он ехал в трамвае.
- Какое совпадение! - удивился Гаврилеску, видя, что юноша направляется к той же двери.
Дверь распахнулась, и в проеме встала женщина, еще молодая, но с бледным увядшим лицом. На ней был фартук, в руке - баночка с горчицей. При виде Гаврилеску она нахмурила брови.
- Что угодно? - спросила она.
- Я забыл свою папку, - робко начал Гаврилеску. - Мы заговорились, и я забыл. У меня были дела в городе, и я не мог вернуться раньше.
- Не понимаю. Какую еще папку?
- Если они сели за стол, не надо их беспокоить, - торопливо продолжал Гаврилеску. - Я знаю, где я ее оставил. Там, подле рояля.
Он попытался боком протиснуться мимо, но женщина не двинулась с места.
- Кого вам надо, милостивый государь?
- Госпожу Войтинович. Я - Гаврилеску, учитель Отилии. Не имел чести до сих пор с вами познакомиться, - добавил он вежливо.
- Вы ошиблись адресом, - сказала женщина. - Это дом восемнадцать.
- Позвольте, - с улыбкой возразил Гаврилеску. - Я посещаю эту квартиру пять лет. Я, можно сказать, член семьи, я бываю здесь три раза в неделю…
Юноша слушал их разговор, прислонясь к стене.
- Как, вы говорите, ее зовут? - вмешался он.
- Госпожа Войтинович. Она доводится тетушкой Отилии, Отилии Панделе.
- Здесь таких нет, - заверил его юноша. - Здесь живут Джорджеску. Вот эта дама - жена моего отца, урожденная Петреску…
- Будь добр, веди себя прилично, - отрезала женщина. - Приводишь тут в дом всяких…
И, круто повернувшись, ушла в глубь коридора.
- Прошу прощенья за эту сцену, - сказал юноша, пытаясь улыбнуться. - Это третья жена моего отца. На ее плечах - ошибки предыдущих браков. Пятеро братьев и одна сестра.
Гаврилеску слушал его в волнении, обмахиваясь шляпой.
- Сожалею, - сказал он. - Искренне сожалею. Я не хотел ее огорчить. Правда, я выбрал неподходящее время. Люди ужинают. Но, видите ли, у меня завтра утром урок на Дялул-Спирий. Мне понадобится папка. Там Черни, вторая и третья тетрадь, ноты с моими личными пометками на полях. Поэтому я всегда ношу их с собой.
Юноша смотрел на него, все еще улыбаясь.
- Я, кажется, непонятно выразился, - произнес он. - Я хотел сказать, что здесь живем мы, семья Джорджеску! Уже четыре года.
- Это невозможно! - воскликнул Гаврилеску. - Я был здесь каких-нибудь несколько часов тому назад, я давал урок Отилии с двух до трех. Потом побеседовал с госпожой Войтинович…
- В доме восемнадцать, второй этаж, по улице Преотесской? - явно подначивая, спросил юноша.
- Именно. Я прекрасно знаю этот дом. Могу сказать вам, где стоит рояль. Я проведу вас к нему с закрытыми глазами. Он в гостиной, у окна.
- У нас нет рояля, - возразил юноша. - Попытайте счастья этажом выше. Хотя, уверяю вас, и на третьем этаже вы таких не найдете. Там живет капитанское семейство, Замфиры. Может быть, на четвертом? Мне очень жаль, - добавил он, видя, что Гаврилеску слушает его в испуге, все судорожнее махая шляпой. - Я был бы не прочь иметь соседкой некую Отилию.
Гаврилеску постоял в нерешительности, испытующе глядя юноше в глаза.
- Благодарю вас, - выдавил он наконец. - Я попытаюсь и на четвертом. Хотя даю вам слово чести, что в три с четвертью пополудни я находился здесь, - и он твердой рукой указал на коридор.
Он стал подниматься по лестнице, тяжело дыша. На четвертом этаже, прежде чем позвонить, долго отирал пот с лица. Раздались семенящие шажки, и дверь открыл мальчуган лет пяти-шести.
- Ах! - воскликнул Гаврилеску. - Боюсь, что я ошибся. Я ищу госпожу Войтинович…
- Госпожа Войтинович жила на втором этаже, - любезно сообщила молодая женщина, показавшаяся за спиной мальчугана. - Но она уехала в провинцию, насовсем.
- Давно она уехала?
- О да, давно. Осенью будет восемь лет. Она уехала сразу, как Отилия вышла замуж.
Гаврилеску потер лоб, потом взглянул женщине в глаза и улыбнулся сколько мог учтивее.
- Я думаю, тут какое-то недоразумение, - сказал он. - Я говорю про Отилию Панделе, лицеистку шестого класса, племянницу госпожи Войтинович.
- Я их обеих хорошо знала, - кивнула женщина. - Когда мы сюда переехали, Отилия только-только обручилась, это было после той истории, ну, сами понимаете, с майором. Госпожа Войтинович не давала согласия, и правильно делала, слишком большая была разница в возрасте. Отилии и девятнадцати не исполнилось, совсем девочка. Слава Богу, она встретила этого Фрынку, инженера Фрынку, не может быть, чтобы вы о нем не слышали.
- Фрынку? - повторил Гаврилеску. - Инженер Фрынку?
- Ну да, изобретатель. О нем и в газетах писали…
- Изобретатель Фрынку, - протянул Гаврилеску. - Это любопытно. - Погладил мальчугана по головке и, слегка поклонившись, добавил: - Прошу меня простить. Вероятно, я ошибся этажом.
Юноша курил и поджидал его, прислонясь к двери.
- Узнали что-нибудь? - спросил он.
- Дама с верхнего этажа утверждает, что она вышла замуж, но я вас уверяю, это недоразумение. Отилии нет еще семнадцати, она в шестом классе лицея. Мы беседовали сегодня с госпожой Войтинович, затронули массу вопросов, и она мне ничего не сказала.
- Интересно…
- Более чем интересно, - подхватил Гаврилеску, осмелев. - Поэтому, даю вам слово чести, я ничему не верю. Но, в конце концов, что тут настаивать? Ясно, что это недоразумение… Я лучше зайду завтра утром…
И, кивнув на прощанье, он стал решительно спускаться по лестнице.
"Гаврилеску, - прошептал он, оказавшись на улице, - внимание, ты распустился. Голова стала дырявая. Путаешь адреса…" Как раз подходил трамвай, и он прибавил шагу. Только усевшись у открытого окна, он начал ощущать легкое движение воздуха.
- Наконец-то! - воскликнул он, обращаясь к сидящей напротив даме. - А то прямо как… - Но заметил, что не знает, как кончить фразу, и смущенно улыбнулся. - Да, - начал он сызнова, немного погодя. - Я давеча говорил одному знакомому, что прямо как в Аравии. Полковник Лоуренс, если вы о таком слышали…
Дама, не отрываясь, глядела в окно.
- Теперь час-другой, - переменил тему Гаврилеску, - а там и ночь. Я хочу сказать, стемнеет. Ночная свежесть. Наконец-то… Можно будет дышать.
Кондуктор выжидательно остановился перед ним, и Гаврилеску принялся рыться в карманах.
- После полуночи можно будет дышать, - обратился он к кондуктору. - Какой длинный день! - добавил он, нервничая, что роется слишком долго. - Сколько перипетий!.. Уф, слава Богу! - воскликнул он, извлекая на свет бумажник.
- Не пойдет! - сказал кондуктор, возвращая ему сотенную. - Обменяйте в банке.
- А что с ней такое? - удивился Гаврилеску, вертя бумажку в руках.
- Изъяты из обращения год назад, вот что. Обменяйте в банке.
- Любопытно! - протянул Гаврилеску, внимательнейшим образом изучая банкноту. - Сегодня утром она была хороша. И у цыганок их принимают. У меня было еще три таких, и у цыганок их прекрасно приняли…
Дама слегка побледнела и, демонстративно поднявшись, перешла в другой конец вагона.
- Не надо было говорить о цыганках при даме, - попенял ему кондуктор.
- Но все же говорят! - защищался Гаврилеску. - Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам слово чести…
- Да, правда, - перебил его один из пассажиров. - Мы говорим, но не при дамах. Это вопрос приличия. Особенно сейчас, когда они придумали завести иллюминацию. Да, да, муниципалитет уже дал согласие; они устроят иллюминацию в саду. Я, в общем-то, человек без предрассудков, но огни вокруг подобного заведения считаю провокацией.
- Любопытно, - заметил Гаврилеску. - Я ничего не слышал.
- Газет не читаете, - вмешался другой пассажир. - Позор! - воскликнул он, повышая голос. - Как только дозволяют!
Несколько человек обернулись, и под их укоризненными взглядами Гаврилеску опустил глаза.
- Поищите, может быть, у вас есть другие деньги, - предложил кондуктор. - Если нет, придется сойти.
Весь красный, не смея поднять глаз, Гаврилеску снова полез в карманы. К счастью, кошелек с мелочью оказался сверху, среди платков. Гаврилеску отсчитал, сколько положено, и подал кондуктору.
- Вы мне дали только пять лей, - сказал кондуктор, суя ему под нос ладонь с монетами.
- Да, до Вама-Поштей.
- Все равно докуда, билет стоит десять лей. На каком вы, сударь, свете живете? - начал распаляться кондуктор.
- Я живу в городе Бухаресте, - парировал Гаврилеску, с достоинством поднимая глаза. - И езжу трамваем по три-четыре раза на дню, и делаю это в продолжение многих лет, и всегда я платил пять лей…
Почти весь вагон с интересом следил теперь за их спором. Некоторые даже подсели ближе. Кондуктор раз-другой подбросил монеты на ладони, потом пригрозил:
- Если вы не хотите доплатить, я вас ссажу на первой же остановке.