- Женщина, никогда не спорь с мужчиной - это мешает природному изяществу манер. Мужчина, никогда не спорь с женщиной - это неразумно и вообще не имеет смысла. Взрослых диргов нам демонстративно не попадалось: думайте сами, решайте сами, так сказать.
Детишки, выпущенные из подвала древностей, восторженно уцепились за мои штанцы, едва не опрокинув на пол. Станислав ласково отодрал их поодиночке: почему-то к нему никто из них не прилип.
- Давай отсюда выбираться, лоли, - сказал он. - Уныло всё как-то. Даже стишки сами собой нанизываются. Не рад, явившись на твой зов, не счастлив, слыша поученье: гордыни радужный покров до времени изъело тленье.
Что иначе было никак нельзя, до него никак не доходило. А ведь сам же распинался за идеальные родоплеменные отношения в том письме. Письме, которое впервые меня насторожило.
- Стан, ладно, выйдем в парк. Он у нас в английском вкусе - сплошняком зарос дубами и руинами, - согласилась я.
Это в том смысле, что не подглядят и не подслушают. Сердиться на Трюггви за недавнее прошлое мне просто духу не хватало, но присутствовать на абсолютно мирных переговорах никто из моей родни права не имел. Это вам не Ритуал, сэры и леди. Пускай даже искажённый.
В угрюмом молчании мы вышли с чёрного хода и погрузились в тёмно-зелёный мрак. Под ногами скользил влажный мох, которым затянулись тропинки, целые бороды свисали с ветвей, окутывали проёмы искусственных гротов и стену безбашенного замка. Папоротник-орлец разворачивал свои опахала на узких луговинах. В пруду плавали нимфеи и ненюфары, которые этим летом слегка потеснил водяной гиацинт. Дольмены пытались изобразить из себя кукольный домик или гномью конуру. Склеп гостеприимно распахнул бронзовые двери с двусторонней чеканкой по мотивам Калло - трупного цвета патина щедро одела все выпуклости. Внутри, как из-под толстого слоя морской воды, белел мраморный кенотаф. Прежний хозяин ещё в середине позапрошлого века наворотил тут всякой готичности, а потом то ли умер, то ли эмигрировал, завещав особняк под пролетарскую здравницу. Но как-то здесь никого не прижилось: по дому гуляли сквозняки, выдувая крупицы человеческого тепла и временами обрушивая потолочную лепнину или малярную стремянку, парк кишел бойцовыми отрядами чёрных крыс. Дератизирированию и перестройке всё это не подлежало: грунт был зыбучий и съедал любые фундаменты. Так что когда Хьярвард положил глаз на заброшенную деревенскую усадьбу, здесь размещался полуофициальный городской туалет. Уже давно взятый в кольцо многоэтажек. С крысами и гадюками мы тепло поговорили, параллельно заставив браконьеров уважать частную собственность. Человеческие отходы послужили отличным сырьем для саженцев, гармонирующих с общей мрачностью колорита. Самое страшное гнильё распилили и сложили низкими штабелями, превратив в клумбы и дерновые скамейки, а треснутый мрамор старых сидений отчистили до того, что они стали похожи на толстый шмат желтоватого старого сала с прожилками.
На одну из таких скамеек мы сели.
- Давай рассуждай, что именно ты понял в прадедовой кулстори, - приказала я, - Что-то ваше хвалёное красноречие вдали от питательной среды отказало, мессир.
- Не язви, тян.
- Я просто констатирую. Сама тоже не в лучшей форме. Может быть, ты на меня так подействовал.
Станислав глубоко вздохнул:
- Ну, если отвлечься от лирики и романтики. Старый денди зафейлил своё счастье и теперь пытается подбить под это костыли. Типичный моралфаг. Бамп!
Взмахнул рукой и заметно оживился. Должно быть, каждое моё жаргонное словцо рождает в нём сразу десяток.
- Кстати, Син, ты поняла, кто такие Дюпон-Ламуры? Дюпон и Морган - две династии америкосов-миллионеров. Первые сделали нехилую денежку как раз на взрывчатых веществах.
- Они - делу сторона. Ты внимательно слушал письмо погибшего? Что оно внутри тебя отпечаталось - не сомневаюсь. У Древнего Народа запоминалка безотказная. Получилось суховато - мальчик немного обиделся:
- Это ты про комплекс вины и первородного греха? Ну, ясно же.
- Нет, не про это. Ни муж, ни платонический любовник не хотели мять воск, пока он не обратился в упругий металл. Им не нужна была рабыня. Ни к чему - взрослое дитя, пускай даже сверхразумное.
- Погоди, - мой личный суперволк шевельнул бровью и нахмурил лобные доли. - Ну, отказалась дама. Да чем ему бы помешало явиться к ней через месяц и довершить выплавку младенца в её печи? Внедрить на вершине своего посоха, к примеру? Через границы вы шагаете не трудней, чем сквозь живую изгородь.
- Представь: лощёный франт и увядающая красавица. Вместе годы, десятки лет. Ему почти безразлично, кто перед ним: любовь плавно переходит в нежность и почитание. Но вот чувство Мари Анн не умеет измениться, как не меняется его объект. Ведь душа не стареет - она по-прежнему крылата, как в юности.
- Вот как. И что в этом страшного?
- Он - наркотик для неё. Чем дальше, тем невозможнее обойтись.
- Детка, но разве это не всегда так бывает? Ладно, не в одностороннем порядке. Разве похожего не желает всякий и каждый чел? Пленять - и быть пленённым?
- Может быть. Но никак не дирг. Не дитя Древнего Народа.
- Снова это заклинание. Древний Народ, Тёмный Народ, Не-смертные… Ты хоть вникаешь смысл этих идиом?
Я "вникла" в одно: Стан хитроумно ускользал от того, что я хотела в него вложить. Повторяла одно и то же в вариациях, получая остроумные ответы не по существу.
Наконец, мне всё это на хрен надоело, и я рванула всю паутину сразу:
- Не то плохо, что ты заделал мне какое-то непонятное дитятко. Не то, что мы составили идеальную пару Тай-Цзи и теперь никогда не сможем вернуться к прежней убогой цельности. Потому что калека, знающий о своём увечье, обладает гораздо большим достоинством, чем невежда.
- До чего ж ты красноречива, моя тян, - мой сердечный дружок попробовал было заткнуть речевой поток своим ртом, но промазал. - Прямо античное ораторское искусство, блин.
"До чего ж ты стал груб", - хотела я сказать, но подумала, что именно такого ответа Стан и добивается.
- Самое главное. Я не хочу подсесть на твой наркотик, - закончила я. - Пусть мне будет плохо. Пускай - очень плохо. Но я выживу и пойду дальше - свободной.
- А наш ребенок?
- Мой ребёнок. Мой ответ. Моё желание во плоти.
Знаете? Тотальное разочарование в жизни наступает, если самая твоя заветная мечта исполняется. Целиком, полностью и безоговорочно.
И когда мой сердечный дружок - мой отставной сердечный дружок - заковылял к выходу из парка, я не почувствовала почти ничего. Глубокий анафилактический шок.
Что поделаешь. Мы были с ним слишком, невыносимо сходны. Прям до удушья.
Ты соткан из паутины - тупая бренная плоть:
Нет силы и нет причины тебе меня побороть.Душа моя - из алмаза, неведом ей липкий плен,
И все презревши наказы, подымется днесь с колен!Порвутся брачные сети и сгинет гнилая вязь,
В объятия чистые смерти войду, судьбы не боясь.
Лоскуты рваной синевы замелькали в моих глазах. Прошлые поцелуи вспорхнули с моих губ стаей багряных бабочек, невнятно лепечущих крылышками. Чёрный айсберг со всего размаха плюхнулся в душу, как кусок льда - в ведерко с коктейлем.
Нерд, что же ты со мной сделал, зверюга?
27. Ингольв
Я так и стоял у окна - думал, глядя на здешний сад. Жизнь в ордене траппистов, как ни странно, отнюдь не способствует медитациям этого рода: там все силы уходят на разговор. Пускать в ход язык запрещается, зато руки - приветствуется сугубо. Азбука глухонемых в полном расцвете, причём совершенно уникальная. Фактически эсперанто. Зато уйдя в отшельничество, я наверстал упущенное с лихвой. Моё недреманное сознание перебирало скукоженные листья родословного древа, обугленные листки воспоминаний.
Мой старший сын Гудбранд. Ушёл после того, как проводил в дальние края свою последнюю смертную любовь. Чахотка в те времена была практически неизлечима, можно было лишь всемерно оттягивать конец, как сейчас делают со СПИДом. Отправить в горы с их чистейшим воздухом. Досыта поить кумысом. Буквально по капле вводить в жилы кровь Древнего - это не хуже салициловой кислоты сдерживало заразу, однако малейшая передозировка означала гибель. Почти безболезненную: не сравнить со смертью от удушья, когда своя дурная кровь переполняет покрытые коркой лёгкие и стремится вон из гортани.
Возможно, будь я более красноречив, я бы уговорил его не устраивать синдзю, или совместную гибель влюблённых. На японский или какой там ещё манер.
- Отец, я прожил немало и мог бы пересилить себя, - ответил он. - Душевной боли я не страшусь, как и ты сам. Даже угрызения совести можно было бы побороть волевым усилием, - и тянуть лямку до скончания веков. Но такой выход был бы трусостью. Человечество всё время доказывает себе, что есть множество вещей, куда более важных, чем жизнь: преданность суверену, честь и достоинство, любовь к мужчине или женщине. Бунт против того, что навязано силой или авторитетом.
Усмехнулся:
- Предоставить всё естественному течению событий, как логры и люди, мы ведь не можем, разве не так?
Йордис и её сестра. Они сохранили полнейшее здоровье и невозмутимость, однако…