- Сказывай тогда, - нетерпеливо подгонял второй.
Простуженный ещё малость поёрзал, сунул под себя побольше лапника и начал рассказывать.
- Давно это было. Ещё князь великий, Михаило Тверской, смерть свою мученическую не принял. Где-то в здешних местах, то ли под Елатьмой, то ли под, как бишь его… под Кадомом, разбойник один промышлял. Как его звали, Мосол говорил, но запамятовал я…
Кто-то из собеседников поворошил костёр. В ночной тишине послышался треск сосновых дров и шипение смолы. Шальная искра достала Рыжего, больно ужалив в руку.
- Ну вот, - продолжил простуженный. - Пришло время помирать тому разбойнику. А тут дело такое, православным он оказался… Как помирать-то без покаяния? Позвали дружки к нему монаха прохожего. Ну не то чтобы позвали, а на дороге словив, в логово притащили, значит. Разбойник-то монаху и рассказал всё про клад. Дескать, спрятал он богатство многое - серебро, узорочье, деньги золотые, все, что у купцов многолетним трудом своим отбирал - в дупле спрятал. Место монаху описал, сказал, как найти то дерево. И попросил на храм, что ли, употребить богатство, чтобы грехи, значит, ему списались. Но предупредил, что-де заговором тот клад запечатан, что, мол, голову потеряет всякий, кто без правильного слова в дупло сунется. А слово-то само сказать не успел - помер.
Тут рассказчик умолк. Принялся сучья о колено ломать и огню скармливать.
- И что монах? - спросил собеседник.
- Что монах? - охотно отозвался простуженный. - Известное дело - жадным оказался. Но смелым. На редкость для ихнего брата. Решил, что все эти заговоры - для детей сказки. Что с божьим словом ему другие слова и не надобны. Не знаю, может оно и так, коли помыслы чисты, но, говорю, жадным монах оказался. Вестимо не для храма он клад пошёл добывать.
Нашёл он то дерево с дуплом, осмотрелся, а там кругом костяки лежат и все как один без черепов. Усомнился монах поначалу в силах своих, но жадность всё одно верх взяла. Что он тогда сделал - обошёл с молитвой дерево и полез, значит, на него. И всё бога не забывал поминать, всех святых заступников перебрал. Так, со словом божьим, и сунул голову в дупло…
Простуженный вновь замолчал, будто бы нос прочищая. Долго сморкался, разжигая в собеседнике нетерпение. Тот начал елозить, сопеть, всячески показывая желание узнать, что же дальше-то стало. Наконец, не выдержал, спросил, затаив дыхание:
- И что?
- Что, что? - передразнил простуженный. - Известно что. Свалился оттуда, а голову в дупле оставил. Точь-в-точь, как покойный разбойник и предрекал. Сказал, что голову потеряет, так и вышло…
- Вишь как… - протянул второй стражник с таким страхом, будто сам только что возле проклятого дерева стоял.
Оба надолго умолкли.
Рыжий хорошо знал эту небылицу. Не то, что знал - он сам её и придумал. Кому-то в Муроме рассказал, быть может, тому же Мослу, а она вон как, вернулась. Кто бы подумать мог? Впрочем, не совсем это и небылица. Рыжий лишь немного тогда приврал. А дело-то и впрямь похожее вышло. Действительно был такой монах жадный, что на серебро разбойничье польстился. Пошёл клад добывать. Только там в дупле пчёлы жили. Или осы, а может быть шершни. Так что всех, кто без спросу совался, зажаливали они до смерти. Оттого и костяки под дуплом навалены.
Червленый Яр. Июнь.
Не поднялась у Варунка рука на невиновного человека. Столько людей, селений, всё княжество, считай, на кону стояло, а вот не поднялась. Решимости не хватило. Храбрости ему не занимать, но безвинного товарища убить, совсем другая храбрость нужна.
И так, и эдак прикидывал. Ждал, может в сваре с монахами купца подставить получится. Но нет. Стражники на ссору не шли. Они вообще нечасто в темницу заглядывали. Раз в день только - воду, да кашу подать. Услышав же дерзость, хлопали крышкой и весь разговор.
А Палмей так и не заподозрил, какая смерть одному из них уготована. Всё гадал - недоразумение случилось, или ради выкупа их держат, или, быть может, порасспросить желают о чём. Думал, вот-вот разъяснится дело, помягчают чернецы и отпустят обоих. А до тех пор не унывал купец. Всякие байки княжичу рассказывал. Про торговлю, да охоту, про походы промысловые и случаи разные…
Тут-то у юноши и блеснула мысль. Переждав терпеливо очередной рассказ, он бросил:
- Вы, купцы в военном деле не смыслите ни черта.
- К чему это ты, князь? - удивился Палмей.
- А к тому, что случись война, а князя с дружиной, предположим, в городе нет, и совсем вы тогда потеряетесь.
- Как, то есть, нет? - удивился земляк. - Бор-то с нас, чай, на дело идёт.
- А вот, предположим, - настаивал Варунок. - В Муром дружина ушла, или полегла где.
- Ну?
- И вы, стало быть, как овцы разбежитесь, каждый свою шкуру спасая.
- Ну, это ты зря, князь… - обиделся купец. - Из лука я, пожалуй, не хуже тебя бью. А иные из нас, промысловых, клинком орудуют любо-дорого поглядеть. Торговое дело, видишь, и защиты требует. В лесу, да на дороге, не одни только калики перехожие попадаются. Всякое бывало…
- Положим, - как бы согласился Варунок. - А строй поставить? А место для битвы подобрать? А слабину у врага нащупать, да определить, когда ударить лучше по ней? Хитростей много разных. Тут не сноровка, голова нужна.
- На то начальники ополчению дадены, - возразил Палмей.
- А нет начальников, - не сдавался юноша. - Убили всех, или того хуже, продались они.
- Тьфу ты, - осерчал купец и замолчал.
Не по нраву ему разговор пришёлся. Нет бы, про бобра рассудить, про ласку поспорить, про соболя. Нашёл бы чего сказать-рассказать. А княжич всё на войну норовит повернуть беседу.
Но скука всё равно заедала, и купец предположил:
- В леса уйдём, станем оттуда врага щипать.
- В лесах всю страну не спрячешь…
Варунок ещё помучил купца вопросами и возражениями, пока, наконец, не выпал удачный случай.
- Ну, к примеру, где бы ты стал переправу искать, если отсюда на Мещеру наступать?
- Вот репей, - вздохнул купец. - С какого же это праздника, мне на родной дом войною идти?
- Нет, ты просто скажи. Для примера.
- Не знаю! - чуть не закричал Палмей.
- Вот видишь! - торжественно заявил Варунок, словно незнание земляка в таком вопросе, расставляло всё по своим местам. - А переправу-то надо наводить возле Сосновки. И нигде больше.
- Почему же непременно возле Сосновки? - удивился собеседник.
Княжич проявил необыкновенную живость.
- А берега там пологие - раз. А брод широкий - два. Никто не ждёт в такой глуши - три…
- Пожалуй, - согласился совершенно сбитый с толку купец. - Однако я пока не рвусь Мещеру воевать. Чего тебе в голову взбрело, такое спрашивать?
Но княжич добился уже своего и продолжать разговор не стал. Будто устав, он зевнул, и произнёс протяжно:
- А места-то какие у нас…
Такой поворот Палмею понравился. Он тут же припомнил подходящий настроению случай, и в последующие полтора часа, Варунок узнал много нового о повадках всевозможной дичи, что обитала в прекрасных родных лесах.
Позже, он ещё несколько раз возвращался к возможной переправе через Оку, а купец, решив, что земляк в заточении попросту повредился умом, ему не перечил. Поддакивал.
Мещера. Июнь.
На рассвете, плотно перекусив, разбойники занялись пленными. Вурдов выдернули из землянки и проволокли по земле двумя безжизненными тушами. Это оказалось делом нелёгким, ватажники изрядно попотели, прежде чем свалили груз возле Рыжего.
Вурд существо чистоплотное. Он живёт среди грязи, носит годами одну и ту же куртку, но шерсть его неизменно остаётся чистой, даже блестящей. Но то вурд на свободе. Стоило Власоруку с Быстроногом провести ночь в плену, как оба они тут же явили собой жалкое зрелище. Шерсть местами свалялась, местами покрылась грязью. Всюду свисала жухлая трава, щепки, кора, какие-то прошлогодние листья. Гордый взор притупился, и в вурдовых глазах нельзя было прочесть ничего кроме ненависти. Казалось, только развяжи руки, и они немедленно вернуться к своему кровавому прошлому, а именно в клочья растерзают всех, собравшихся на поляне людей.
Рыжего рывком подняли с земли. Он охнул, едва устояв на затёкших за ночь, а теперь отозвавшихся резкой болью ногах. С улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, подошёл Лохматый.
- Почему бы мне просто не прирезать тебя прямо здесь и сейчас, вместе с твоими злобными мишками?
Не дожидаясь ответа, он двинул Рыжему сапогом в живот, а когда тот сложился вдвое, поддал в бок коленом. И это оказалось только началом. Вопросы в том или ином виде повторяли первый и перемежались с ударами, что отличались большим разнообразием. Рыжий падал, его вновь ставили на ноги и опять били. Вурдов поначалу тоже принялись избивать, но быстро оставили в покое - что за радость бить тех, кто боли не чувствует. Никакого, прямо сказать, удовольствия. Так что все тумаки доставались теперь одному Рыжему.
- А ну говори, чем ты можешь выкупить свою жалкую шкуру?
Удар.
- Чем заплатишь за шкурки своих ручных медвежат?
Ещё удар.
Несмотря на шум в голове, Рыжий лихорадочно искал выход. Следовало немедленно что-то придумать, пока его потроха не превратились в кашу. Он отрешился от боли, стараясь сосредоточиться только на поиске выхода. Всегдашняя самоуверенность Лохматого, прямота его мышления, давали надежду, а ночная небылица навела на верную мысль. Стойко перенеся ещё несколько сильных ударов, Рыжий понял, что пришло время сдаваться.