- Я вот просто… - Храпнев указал на буквы. - Они же им не нужны. Я серьезно. Здесь важен носитель.
Он стукнул себя пальцем по виску.
- Не думаю, - сказала Дарья. - Я вижу. Они меняются, пусть очень медленно, но меняются. Любят сказки.
- Я тоже люблю сказки.
- Это совершенно другая жизнь.
Они перешли к валуну в середине комнаты. Плоская, отполированная вершина камня служила обитателям дома обеденным столом. Сквозь не очень круглую дыру в потолке проникал свет. Храпнев принялся выкладывать из сумки консервы.
- Ты, наверное, хотела сказать - форма жизни.
- А какая разница? - посмотрела на него Дарья.
- Вы слишком…
Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился веселый Рогов. Храпнев мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть.
- Что там? - спросил он. - Жертвоприношение?
- Дети, - пожал плечами Рогов.
- Как они тебе? - поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.
- Очень непосредственные и живые, - сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. - Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.
- А вы знаете, чему мы их научили? - Глаза женщины блеснули. - Мы научили их спать!
- О! - сказал Храпнев.
- Блин, Лешка! - стукнула его кулаком в плечо Дарья. - Это на самом деле было трудно.
- Ай! - Храпнев потер место удара. - Это было вполне нейтральное "О!".
- Саркастическое, - сказал Рогов, борец за правду. - Я угощу?
Он показал на курицу в панировке.
- Да, можно, - кивнула Дарья.
- Тогда воркуйте.
Рогов пропал в темноте проема. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:
- А что вам дядя Саша принес? Ну-ка!
Дверь отсекла восторженные крики. Храпнев мысленно ее поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.
Героическая дверь!
- Поворкуем? - спросила Дарья.
Они сели на скамью, сделанную из трех, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнев приподнял руку, и Дарья протиснулась под нее головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнев приобнял.
- Все же как ты? - спросил он тихо.
- Занимаюсь тем, чем хочу, - ответила Дарья.
- А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьем шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.
- Романтика!
- Ага. Может, вы с ним помиритесь?
- Мы не ссорились, Леш.
- А выглядит иначе.
- Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.
- Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…
- Я считаю, что это наше будущее.
- Чье? Твое, мое и еще шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?
- Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.
Храпнев, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.
- Хочешь на них посмотреть?
- Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?
- Они теперь держат форму.
- А пальцев на руках?
- У большинства - по четыре. Но у Симки уже пять.
Храпнев погладил Дарью по волосам.
- Бедная, еще три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.
- И научу! Рисунки видел?
- Рисовали под присмотром учителей?
- Да.
- Дашка, - сказал Храпнев, - ты посмотри трезво. Они - дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат - язык, связки, прочее?
Женщина помолчала.
- Я знаю, Леш, - сказала она наконец. - Но они учатся.
- Чему?
- Быть людьми.
- А им хочется быть людьми? - спросил Храпнев. - Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.
- Леш, чего ты добиваешься? - спросила Дарья.
- Не знаю.
- Ты думаешь, что они опасны?
- Как всякое не пойми что.
Дарья, потянувшись, поцеловала его в шею.
- Так получилось, Леш, - сказала она ему, как ребенку. - Будущая колония погибла, даже не начавшись. Весь биоматериал, зародыши, биолаборатория… Мы хотели заселить этот мир людьми, но увы. Так бывает.
- И тут - это.
- Да, это местная жизнь, которая неожиданно пошла с нами на своеобразный контакт.
- Что они вообще из себя представляют, ты видела?
- Нет.
- И я нет.
- Возможно, этой "жизни" хочется быть ребенком.
- Да здравствует инфантилизм! Знаешь байку, которую страшный и ужасный Барабанов сейчас возводит в ранг религии?
Дарья качнула головой.
- Слушай. - Храпнев приобнял ее покрепче. - Тоже сказка в своем роде. Оказывается, все началось с Вальковского. Женька так скучал по своей оставленной на Земле дочери, что вместо того, чтобы редактировать карту магнитных полей, излучал в окружающее пространство грусть, уныние и, собственно, образ пятилетней Вики.
- Ты серьезно?
- Ни слова от себя!
- И тогда появилась Вика.
- Да, как реализация желания. Потом Вики, Анюты, Андрейки пошли просто косяком. Нас с Роговым, например, каждый день встречает девочка Лисс.
- Чья?
- В смысле, моя или Санина? Наверное, ничья. Просто образовалась, отрастила рыжие короткие волосы и ходит, выпрашивает леденцы.
- Почему Лисс?
Храпнев пожал плечом:
- Как-то само придумалось. Ей подходит. Хитрая, как лиса.
- Может, привезешь ее к нам?
- Привезу, если она захочет.
- Знаешь, - сказала Дарья, - я так и не могу понять, почему Женька покончил с собой. Почему не оставил никакой записки?
- А если причиной его смерти стала разница между Виками - земной и здешней? Если он понял, что здешняя Вика - эрзац, пустота?
- Я видела, как он с ней возился. Он не считал ее пустотой. Он, наоборот, видел в ней приложение своих сил. Растил. Она доставляла ему столько радости. Он приводил ее сюда и весь светился. Все время - какая она забавная, как учится считать, как потеряла ушко, а потом снова его нашла. И вдруг - на страховочном фале… Где он его откопал?
- В шлюзе. Завтра полгода как.
- Димка нас не собирает?
- Нет.
Они замолчали.
Дарья погладила Храпнева по колену, он зачесал ей упавшую на лоб прядь к виску, сколупнул песчинку.
- Значит, все хорошо? - спросил Храпнев.
- Насколько возможно, - ответила Дарья.
- У нас нет ни корабля, ни ретранслятора.
- Зато у нас есть маленькая, но уютная колония. Мы нашли съедобную глину. То есть не совсем глину, но ее можно жарить.
- Это то, чем ты угощала меня в прошлый раз?
- Да!
- Боже!
Храпнев издал несколько странных горловых звуков.
- Это тебя тошнит? - поинтересовалась Дарья.
- Воспоминания рвутся наружу.
Дарья рассмеялась и выползла из-под его руки.
- Ты неисправим.
- А ну-ка, сюда, сюда! - услышал Храпнев голос Рогова.
Послышался топот детских ног, и первым его желанием было рвануть из дома в ховер. Там хотя бы можно запереться и затенить стекла. Впрочем, незаметно сделать это уже было невозможно, и он замер с напряженно-прямой спиной и с противно-тягучей слюной, собирающейся под языком.
Они выстроились в два ряда. Дети помладше - в первом, ближнем, дети постарше - во втором. С одного бока встал Рогов, с другого - заросший, борода - лопатой, Панов. Дети и Панов улыбались одинаково - во весь рот.
- Хором! - скомандовал Панов.
- Драс-туй-те!
Оказавшись в центре восемнадцати детских глаз, Храпнев кивнул.
- Да, и вам… э-э… привет!
Дети заулыбались еще шире.
Девочки были в синих платьицах и белых гольфиках. Мальчики - в темных шортах и белых рубашках. Один, правда, рубашку имел слегка зеленоватую.
- Что мы скажем дяде Алексею за принесенную курицу? - громко спросил Рогов.
- Пасиба! - прокричали дети.
Храпнев обмер, когда они кинулись его обнимать.
- Ядя Сей!
Он едва рефлекторно не отпихнул самого ближнего ногой.
Обнимались дети неумело, неуклюже, руки у них гнулись в разных местах, слюнявые личики толкались Храпневу в грудь, в живот и в плечи. Он заметил, как один мальчик втянул в себя нос. Чпок!
- Ну, все, все, обратно на урок! - сказал Панов, хлопнув в ладоши.
От Храпнева тут же отлипли, оставив сувениром быстро скукоживающийся рукав платьица. Он выдохнул. Дети попарно потянулись в темноту проема.
- Досиданья!
- Да, пока, - выдавил Храпнев.
- Мы заедем через неделю! - крикнул Рогов.
Панов показал ему большой палец и быстрым шагом направился вслед за детьми. Ни дать ни взять - могучий отец семейства.