- А мнемокристаллы? - спросил я. Он недоуменно посмотрел на меня, и тогда я добавил: - Кто-нибудь придет, если мнемокристаллы закопать?
Начальник Дальней помедлил, прежде чем ответить.
- Придет. Только продержится максимум минут двадцать. Да и качество… так себе.
- Ничего. Мне достаточно.
Я повернулся и спрыгнул с плота. Его голос догнал меня уже на земле:
- Немов, ну так что? Ставим посев сейчас или с отсрочкой?
- С отсрочкой, - нащупывая на груди мнемокристалл, ответил я.
10
На низкой полке тикают часы. Тик-так. Старинный механический будильник - сейчас уже такие не производят. Время путается среди колесиков и шестеренок, двигает стрелки вперед. Отмеряет секунды, оставшиеся до пуска посевной капсулы. Секунды перетекают в минуты. Минуты умножаются в часы.
Нет, до утра у меня еще есть время. Я надеваю маску, встаю.
Ночь на Деметре - вся в сиянии золотистых лун. За ними не видно звезд, все предметы отбрасывают тройные тени. Через тернии - к терниям.
Она ждет меня у камня, под которым я спрятал мнемокристалл. Маленькая искорка в своем белом платье. Острые коленки, как у большинства детей, острые локти. И большие, в пол-лица, немного изумленные глаза.
Тик-так. Шесть. Шесть лет прошло с твоей смерти на Ио. И до запуска посевного буйка теперь та же цифра. Шесть. Часов.
- Садись. - Она похлопывает ладошкой по плоскому камню.
Я качаю головой, отступаю. Мои ботинки уже захлестывает песок.
- Не бойся, - смеется. - Я не буду тебя проращивать.
- Кто ты?
Она протягивает мне руку.
- Не сядешь? Тогда давай пройдемся.
Какое-то время я колеблюсь, потом беру ее пальцы в свои. У нее слегка влажная, теплая ладонь.
- Кто ты?
Она смотрит на меня снизу вверх. До боли знакомая и до жути чужая.
- А кто решает, каким будет утро? Или в какой цвет покрасить небо? Или когда наступит следующий день?
- Я не совсем тебя понимаю.
Тик-так. Время путается в шестеренках. Я чувствую его так, словно я - секундная стрелка. Весь мир, вся Вселенная - огромный циферблат под прозрачным стеклом.
Она вздыхает. Крепче сжимает мою ладонь.
- Пап, а ты ведь когда-то сочинял стихи. Зачем перестал? Зачем бросил?
- А почему не должен был?
Пожимает плечами:
- Просто… Они мне нравились.
Тик-так. Больное время. Все больше слабеет.
Она отпускает мою ладонь. На ее лице бродят тройные тени.
- Кто решает, каким будет утро? Та старая песенка, помнишь?
Я снова беру ее за руку. Она совсем легкая. Сквозь нее уже видно небо.
- Помнишь? Ты пел мне раньше. В какой цвет мы покрасим небо? Планета вращается - и мы вместе с ней. Она летит в космосе - и мы вместе с ней. Но потом мы станем большими. Потом мы скажем…
- Я лечу сквозь пространство, - ответил я. - И вся Вселенная - вместе со мной.
- Я с тобой.
Она кивнула.
И растаяла в предрассветной дымке.
11
…Где-то надсадно верещала сирена. Но в небе не носился ветер. Не поднимал песчаную бурю. Не валил базу с Н-пространственных опор. Все было в порядке даже на недавно засеянном экспериментальном участке.
Сирена орала, как блажная.
Лишь час спустя я узнал, что пропал Еремин. Его не было на делянке. Его не было на плоту. Лишь узкая цепочка следов убегала к дюнам.
Говорили разное. Что с утра начальник Дальней был сам не свой. Что будто бы всю ночь бродил у себя в кабинете. И что у него опять подскочила температура. Как тогда, когда он чуть было не пророс.
Я снарядил на поиски везделет. Сколотил спасательный отряд из десятка рабочих. Мы уже полностью экипировались, вот-вот готовы были выступать. И тут сирена взревела снова.
Причина была банальной. На экспериментальном участке просела земля.
Она проваливалась внутрь, осыпалась. В 12.10 на месте посева была уже неглубокая воронка диаметром полтора метра. В 12.12 диаметр и глубина увеличились в несколько раз. Камера на посевочном буйке бесстрастно снимала, как песок сыпется все быстрее, увлекая за собой сначала мелкие, потом и большие камни. Регистратор отправлял данные. Сигнал тревоги раздался в 12.15, когда глубина воронки равнялась уже высоте девятиэтажного дома, а диаметр превысил тридцать метров.
Потом связь с посевочным буйком оборвалась.
12
Эвакуировались быстро, без лишней суеты. В коллективе из двадцати двух рабочих, повара и завхоза я был единственным полномочным представителем "Интерстара". Поэтому ответственность за спасение людей и документов лежала на мне.
К 12.45 рост воронки приостановился, будто давая нам драгоценное время. Я отдал приказ грузиться в везделет и полным ходом идти к основной базе. Сам взял катер - двухместную модель для краткосрочных вылетов. Примитивную - на ракетном топливе, с двумя уродливыми винтами.
Когда я поднял машину в воздух, чтобы отправиться на поиски Еремина, край воронки был уже виден невооруженным глазом. Над ним грязной тучей клубилась пыль - черный смертоносный туман.
Лететь было тяжело. Машину то и дело валил встречный ветер, да и на тренажерах я не занимался уже давно. Ветер шел порывами, играючи подбрасывал катер и вновь ловил его грубыми руками. Если бы не корректор полета, исправлявший мои бесчисленные ошибки, я бы разбился еще на взлете - с закрылками, которые забыл убрать.
Поиски Еремина были напрасны. Пустыня, голая, как сиротский стол, просматривалась на десятки километров. Автоматика, настроенная на опознание человека, упорно молчала.
Что с ним случилось? Упал, потерял сознание? Сожран планетой? Утонул в песках?
Я вел машину на бреющем полете. Я давно уже потерял надежду его увидеть, но в ушах у меня все еще звучал его голос:
- Что будет, если допустить обезьяну к управлению Н-пространством? Если позволить ей построить ракету? Если открыть для нее сокровищницу Вселенной, дать в лапы те самые волшебные очки? Что будет, Немов? Станет ли она человеком?
- Нет, - ответил я, глядя на пыль, висевшую уже над холмами.
- Нет, - отозвались рыжие, почти уже съеденные грязной мглой, пески.
Через минуту я повернул к первой базе. Через полчаса полета анализатор предупредил, что топливо на исходе. Я посадил катер на последних остатках горючего в пяти километрах от висевшего над землей купола. Выскочил из кабины, стараясь не думать, что вырастет из разбитого, покореженного моей неумелой посадкой челнока. Надел на лицо маску и побежал…
13
- Борис Евгеньевич, есть связь?
Лицо начальника базы было серым. Он растерял всю свою шкафообразность и теперь напоминал аэростат, который давно сдулся. В его взгляде уже не вращались галактики, не крутились под полуопущенными веками звездные системы. Да и должность свою он, по сути, уже потерял. Потому что базы, на которой мы впервые с ним встретились, больше не было.
Она исчезла, как исчезли экспериментальная делянка, Эйфелева башня и поросшие шерстью холмы. Сначала все надеялись, что воронка остановится, исчерпает себя. Так уже было с тучей грибов и собачьей рощей. Так было с морем зеленки, о котором мне не рассказывали, но постоянно между собой вспоминали.
Но воронка неуклонно росла. Данные со спутников оказались неутешительными. Они фиксировали скорость оседания пластов, распространение в атмосфере пылевых масс. Инфракрасная съемка была более впечатляющей - она давала визуальное представление о том, как быстро раздвигаются границы воронки.
Она заглатывала Деметру, как черная дыра глотает звезды. Планета оседала, по ее поверхности бежали громадные трещины. Целые километры пустыни проваливались в ничто.
Тогда мы наконец-то поняли, что обречены. И на последней базе, в маленькой комнатке, наполненной перепуганными людьми, воцарилась жгучая, немилосердная тишина.
Я помню эту тишину очень отчетливо. За окном стоят пыльные сумерки. Люди в скафандрах повышенной защиты молчат все, как один. И только слышно, что снаружи скребется песок. Словно ногти заживо похороненного царапают и царапают изнутри надежно запертый, заваленный камнями гроб.
А потом начальник устало говорит:
- Ну что, на плоты?
И все без вещей, лишь с аварийным запасом дыхательной смеси, бегом, почти уже не соблюдая порядка…
В общем-то, это была безнадежная затея. Мы бросали единственную на планете старт-площадку, потому что выйти в космос было не на чем. Оба грузовых челнока, идя на посадку, развалились в стратосфере. Мы не могли воспользоваться Н-пространством, потому что планетарный коридор обычно слишком мал и не рассчитан на переброску людей. Все, что нам оставалось, - это погрузиться на плоты и двигаться прочь от воронки к запасным делянкам - туда, куда тянулись еще струны пространственных маяков.
Мы летели весь вечер - длинный вечер забитого пылью мира. Во мгле, с северо-востока, где за нами шла воронка, полыхали молнии, плясали неистовые смерчи. Первую тысячу километров мы прошли, борясь с агонизирующим Н-пространством, - направляющая струна рвалась, автоматически восстанавливалась, чтобы затем порваться снова. Дальше стало легче, но данные, которые начальник получал по портативной станции связи, были неутешительными: воронка росла.
Она росла, когда мы прошли отметку в полторы тысячи километров. Ширилась, когда пролетели две тысячи. Шла за нами по пятам, когда на трех тысячах плоты встали на якорь. Дальше не было маяков. Дальше вообще не было никаких дорог.
Мы сгрудились вокруг бывшего начальника базы.
- Борис Евгеньевич, ну как? Есть связь?