Лилит отшатнулась, я увидел ее лицо: это была окруженная вихрем черных волос бронзовая маска языческой богини - столь же прекрасная, сколь и отталкивающая хищными чертами, звериной мимикой и дьявольским огнем в очах. Лилит расправила крылья, и они развернулись черным полупрозрачным полотном, на котором сохранились следы золотистой краски со дня убийства Михаила.
Мгновенно сгустившаяся тьма, как ни странно, подсказала мне, что делать дальше. Я вскочил на табурет, рывком развернул к Лилит один из тепличных фитопрожекторов и щелкнул тумблером. В глаза чудища ударил ярчайший свет, сильно смещенный в ультрафиолет. Белое свечение обволокло крылатую фигуру, высвечивая множество деталей: поджарый живот, тонкие мускулистые бедра, выпирающие ребра, небольшие острые груди, тяжи слюны, свешивающиеся с красивых, или, как еще говорят, чувственных губ. Я увидел, как сквозь туго натянутую плоть демонических крыл просвечиваются кости и трепетно пульсирующие сосуды. Я увидел кое-как затянувшиеся раны, полученные в схватке с Маттео.
- Сгинь! - Я ударил костяшками пальцев по стеклу, и оно покрылось сетью трещин.
Но мне удалось вспугнуть чудовище: Лилит убралась. Она улетела: без разгона, без видимых усилий и сразу на приличной скорости. Я следил за ней, вытянув шею, до тех пор пока это было возможно. Лилит пронеслась параллельно земле к Отцу, и в полете она походила на большое насекомое.
У меня затряслись колени, я кое-как слез с табурета. Фитопрожектор сорвался с кронштейна и с грохотом упал на дорожку. Я добрел до койки и сел на край. Мне хотелось прочесть какую-нибудь молитву, но в голове все перемешалось. Я чувствовал себя опустошенным и беспомощным, более того - я чувствовал себя покинутым Господом.
Затем я увидел фигуру в рясе, идущую к оранжерее. Сквозь запыленное стекло было не разглядеть, кто это - Аллоизий или Томаш. Я понял, что у меня нет времени для молитвы и жалости к себе. Лилит могла вернуться в любой момент, поскольку ее голод и инстинкт охотника не удовлетворены. Я должен был успеть предупредить братьев об опасности, мне нельзя было опускать руки!
Я кинулся в тамбур, схватил тяпку, ударился о запертые двери, торопливо открыл замок и выскочил под открытое небо.
К оранжерее направлялся Аллоизий. Шел он, как на прогулке, - неторопливым шагом и чуть наклонившись вперед, словно что-то искал на щебне под ногами. Мне отстраненно подумалось, что Аллоизий сокрушен… очевидно - смертью професса Габриеля. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем дело, но время скорби придет чуть позднее, сейчас же время спасать свои жизни.
- Монсеньор! - закричал я. - Она только что была здесь! Скорее - в оранжерею!
- Франциск! - Аллоизий остановился, а я поразился тому, насколько слаб и преисполнен муки его голос. - Франциск!
- Монсеньор, скорее в оранжерею!
Я огляделся. Пока Господь миловал: небо было чистым, Лилит не показывалась.
Каково было мое изумление, когда Аллоизий, вместо того чтобы послушаться меня, вдруг опустился на колени. А затем медленно, как подрубленное дерево, стал заваливаться вперед.
- Монсеньор! - Я кинулся вперед, уже понимая, что он нуждается в помощи.
Чтобы не упасть лицом на щебень, Аллоизий оперся на выставленные руки. И тогда я увидел рукоять большого кухонного ножа, всаженного экзорцисту в спину на всю длину лезвия.
Я схватил его за плечи, прижал к себе. Вернулась треклятая дрожь, а вместе с ней пришла растерянность. Я не понимал, чем могу помочь своему епископу и что вообще делать дальше.
- Это был Томаш, - сказал Аллоизий, зажмурившись. Лицо экзорциста стало таким же серым, как и его седая борода. - Он сошел с ума, Франциск.
- Т-томаш? - обескураженно выдавил я.
Аллоизий открыл глаза, его взгляд уже был тронут поволокой смерти.
- Спасайся, брат… - произнес он на выдохе.
Послышались шаги, я поднял взгляд и увидел Томаша. Тот шел со стороны "Святого Тибальда", в его руках был плащ и рюкзак.
- Зачем?! - выкрикнул я в его сторону. - Зачем?!
Больше всего в тот момент мне хотелось, чтоб на нас всех карой Господней обрушилась с небес Лилит. Слишком сильная была боль, хотелось прервать ее любой ценой. Любой - пусть эта мысль и была греховна сама по себе.
Аллоизий глухо застонал, повел плечами, словно пытаясь освободиться из моих объятий, а потом выгнулся в душераздирающей агонии. Я услышал, как трещат его кости, в нос ударил запах аммиака. Челюсть экзорциста отвисла, а в глазах, как в двух стекляшках, отразился бег облаков.
Томаш был уже в десяти шагах. Рослый и крупнотелый, он нависал надо мной, словно грозящая раздавить Пизанская башня. Я выпустил из рук Аллоизия, упал на зад и отпрянул, поднимая сапогами клубы красной пыли.
- А-а-а! - голосил я, глядя сквозь пыль на силуэт моего брата, ставшего убийцей.
- Я не причиню тебе вреда, Овощ, - сказал Томаш, остановившись. - Прекрати орать!
Я не прекращал. Я закрыл голову руками, ожидая смертельного удара, хотя в руках Томаша не было ничего похожего на оружие. С одной стороны, я хотел, чтоб это все поскорее прекратилось, с другой - во мне все еще был силен инстинкт самосохранения.
- Уймись! - Томаш накинул на плечи плащ, поудобнее перехватил рюкзак. - Ты, Маттео, Жан Батист, Михаил - все вы были для меня примером праведности. Вашу судьбу вершит Господь, и никто иной! Я и пальцем тебя не трону!
Смысл сказанного стал постепенно доходить до моей несчастной больной головы. Я вопросительно поглядел на Томаша, мои глаза горели от слез.
- Професс верно сказал: мы преодолели бездну, но не принесли Христа в своей душе, - проговорил убийца. - Кто-то должен был помочь братьям очиститься. Через мученичество, через смерть. Кардинальская консистория совершила ошибку, признав нас святыми. Мы не были ими - точнее, не все из нас… - Речь Томаша становилась все больше похожей на сбивчивое бормотание. - Но професс был прав - тем, кто умер, как мученик, не требуется совершение чуда, они все уже святы: професс, Станислав, Яков и Аллоизий, они все уже на Небесах! Я помог им, Овощ, ты должен это понять! - Лицо Томаша густо покраснело, я даже подумал, что с ним вот-вот случится гипертонический удар. - Я был солдатом, я знаю, что такое делать грязную работу во имя всеобщего блага!
Я хотел заговорить с ним, но не мог справиться с рыданиями. Я лишь отчаянно жестикулировал, будто срывал с себя невидимых пауков и швырял ими в Томаша. Наверное, во мне проснулась доставшаяся от матери итальянская кровь.
- Когда я увидел разбившегося Михаила, то понял, чего хочет Всевышний. - Томаш мял лямки рюкзака, складывал их и снова распрямлял. - Кто-то должен был сделать работу над ошибками Церкви, ты понимаешь?
- Михаила убила Лилит, - смог произнести я.
- Михаила забрал Господь! - возразил Томаш. - Он простер свою длань над праведниками и сделал первый ход, как в шахматах! Мне же пришлось играть темными, Овощ! Сначала я убрал с доски развратника и софиста Станислава. Господь позаботился о честном и трудолюбивом Жане Батисте. Брат Яков был преисполнен тщеславия, гордыни и гнева, я расколол ему череп, словно кокосовый орех. И чувства испытал те же самые, как если бы я действительно расколол всего лишь орех. Кто следующий? Маттео? Он не погиб сразу, но и професс Габриель - насквозь пропитанный сомнениями, почитающий законы физики сильнее, чем Евангелие, - долго цеплялся за жизнь. Я надеялся, что на смертном одре професс примет факт чуда Господнего без оговорок, он же твердил о "научной этике" и сокрушался, что так и не разгадает "механику марсианских процессов"! - сказал, будто выплюнул, Томаш. - Аллоизий… - Он посмотрел на лежащего перед ним экзорциста. - Старый демонолог… Он сам осознавал, что путь на Небеса ему заказан. Я помог ему очиститься - только и всего! - Томаш сделал шаг ко мне. - А тебя я не трону, Овощ. О тебе позаботится Господь, ты - самый чистый из нас, ты унаследуешь эту землю!
- Михаила и Жана Батиста убил не Господь, а Лилит! - Не знаю, зачем я пытался что-то растолковать этому маньяку. Тем более Томаш понял мои слова по-своему.
- Бедный Овощ! - искренне ужаснулся он. - Ты же безумен, как мартовский кролик! Ты совсем не понимаешь, что здесь произошло! Даже твои помидоры соображают лучше, чем ты!
Я наконец смог подобрать нужные слова, и хоть такое нелегко было сказать человеку, которого до последнего момента называл братом, я все же решился:
- Аллоизий был прав: там, где появляются люди, появляются и чудовища. Не знаю. - Господь, быть может, тебя и простит, но мы - никогда!
Томаш только махнул рукой, будто сказанное мной было детским лепетом.
- Я ухожу. - Он повесил рюкзак на плечо. - Наверное, я не заслуживаю Царствия Небесного еще больше, чем остальные… Но ты не сможешь помочь мне очиститься, ты слишком невинен и слаб для этого. Я должен сам пройти путь искупления.
- Куда ты? - быстро спросил я. Мне стало страшно за Адама и Еву Марса, которым Лилит и без того причинила достаточно бед. Им только маньяка с Земли не хватало!
- Пойду на запад - в пустыню, - пожал плечами Томаш. - Доверю свою судьбу Господу. Здесь больше нечего делать. Пусть Он указывает мне путь. Я хочу провести свои последние дни в аскезе и молитве.
Я не ответил. А что я мог сказать? Какой толк от разговора с чудовищем, чьи преступления уже совершились? Ничего не исправить, не предотвратить… Пусть идет на запад - там только дюны, лишайники и песчаная мошка. Ни воды, ни оазисов на ближайшие сто километров. Там он никому не причинит вреда. Господь вряд ли услышит его волчьи молитвы, и аскеза не очистит душу. Скорее всего он умрет в пустыне, а может, вернется, когда поймет, что ему не выжить вне лагеря. Не хотелось бы, чтоб он вернулся…