И это именно она вытащила сейчас это тело из тюрьмы, и спасла от очень "непрестижной" смерти – на плахе. И она вовсе не должна кому-то другому (кроме матери) признаваться в подмене…
Для всего остального света она продолжает оставаться Катариной-Изабеллой! И если удастся доказать свою невиновность, её могут даже восстановить во всех правах и вернуть конфискованную собственность… Явятся ли такие соображения аргументом для пожилой женщины четырнадцатого века, да ещё потерявшей дочь, зятя, и часть имущества?
Поживём – увидим. В любом случае, её путь проходит через дом матери. Значит, вперёд.
Отступать некуда.
Проехав через очередную маленькую рыночную площадь, и продравшись сквозь очередные торговые ряды, выбрались на более обширное пространство, в центре которого был установлен широкий и высокий – более двух метров – помост из досок. Посередине помоста угрожающе возвышалось заляпанное омерзительными бурыми потёками колесо, на высоте в полметра. Тут же торчали жутко выглядевшие, острые побуревшие колья.
Несмотря на то, что она никогда не была здесь, сердце внезапно мучительно сжалось, словно раньше своей новой хозяйки поняло, что это такое.
У неё возникло ощущение, словно что-то плохое, необратимое, вот-вот должно случиться, а она не в силах помешать, или предотвратить – как в кошмарном сне.
Огромные жирные мясные мухи и стая ворон, чинно разгуливающих по помосту, делали её вопрос бессмысленным – она и так знала ответ. Всё же, переборов подступивший отвратительным комком к горлу страх, и внезапную слабость, она задала вопрос невозмутимому проводнику-провожатому.
– Это – Гревская площадь, – ответил он, словно речь шла о реке, или лесе, – здесь и должны были через два дня вас казнить.
Перед тем, как они углубились в очередной проулок, она вполне отчётливо и во всех омерзительных подробностях рассмотрела всё: и почерневшие колья для голов, и брусья виселицы с лоснящимися верёвками, и огромное колесо на подставке, облитое чёрными теперь потёками. И несколько прилипших к ободу волос, развевавшихся на ветру.
Почему-то последняя подробность запечатлелась в памяти лучше всего…
Вот, значит, какая судьба была ей здесь уготована, если бы не жажда жизни и кое-какие знания! Недаром это тело инстинктивно откликнулось столь диким ужасом.
Наверное, это всё же жест Провидения – что она здесь. Но, к счастью, совершенно при других обстоятельствах, чем могло бы быть, упади она духом, сдайся на милость обстоятельствам, или… Сотвори какую-нибудь глупость.
Она жива и свободна – вот лучшее доказательство того, что можно и нужно бороться даже в, казалось бы, совершенно безвыходных ситуациях. Бороться, невзирая на века и страны… Не считать себя умнее людей (наоборот, люди этой эпохи, похоже, ещё хитрее и прагматичней, чем её современники), а использовать их слабости, пороки… Возможно, и благородные качества. Словом, всё, что может быть использовано – для её блага.
Ладно, подумала она, отворачиваясь от страшного напоминания, будем считать, что этот урок усвоен. И не забудется до самой смерти. Желательно – смерти от старости.
Поплутав ещё несколько минут по чуть менее оживлённым и тесным, чем до этого, улицам, они выехали на огромную набережную. Здесь красовался длинный, и довольно невыразительный королевский дворец.
На её вопрос Пулен ответил и показал (Пальцем! Ну так – культурный же!..) Лувр, оказавшийся низким и маленьким, и новый дворец – Ситэ, по имени которого назывался и весь прилегающий район, больше напоминавший из-за больших торговых рядов, муравейник: площадь заполняла огромная толпа крикливых торговцев, стоявших за прилавками лавок, очень даже похожих на современные ларьки, или снующих – с уже портативными лотками на пузе. Хватало и неторопливо, с чувством собственной значимости и достоинства, движущихся, и не стыдящихся отчаянно торговаться, покупателей.
Она отметила, что покупатели – большей частью из благородных и обеспеченных: они выделялись яркими и явно дорогими нарядами и горделивой осанкой. Мужчины ходили вразвалку, женщины странно горбились – возможно, из-за непрактичного, но, похоже, модного покроя длинных платьев до пола. Глядя на эти платья, можно было сразу понять: благородные и высокородные дамы… Вынуждены терпеть значительные неудобства. Только бы не походить "фасоном" на простолюдинок…
Разумеется, и здания, окружавшие это место, выглядели куда шикарней, чем домики обывателей, встречавшиеся им до сих пор. Сразу чувствовался центр города – престижный район знати.
Огромный белый костёл, обнесённый с задней стороны лесами, своими очертаниями показался странно знаком – и точно, это оказался тот самый Нотр Дам!
Его всё ещё достраивали. Грязь и время ещё не успели испачкать стройные стены серой коркой. Ничего не скажешь – впечатление он производил просто потрясающее.
Однако рассматривать что-либо подробно не пришлось, а пришлось, поминутно отбиваясь от назойливых разносчиков, лоточников и обтрёпанных нищих, прокладывать себе дорогу в этом сумасшедшем доме, следя, чтоб не отстать от Пулена, которого настырные торговцы и завзятые нищие почему-то не одолевали. А может, их пугало выражение его лица?
Она имела полную возможность оценить Парижский "Привоз": товаров, и со всего света, действительно было много – от драгоценных украшений, до роскошных туалетов. Ткани на любой вкус, по-видимому, в-основном шерстяные, льняные и шёлковые – самые дорогие (наверное, дорого обходится перевоз с востока). Оружие, портупея, сладости, кружева, ковры, посуда, колбасы, сыр и другие деликатесы. Средневековый элитный рынок, похоже, давал очень богатый выбор!
Ничуть не хуже, чем любой современный базар.
Запахи от разных пирожков, вафель и специй напомнили ей, что она со вчерашнего обеда ничего не ела, опасаясь медленного яда от своего "хитрого" напарника. Ничего, бережённого Бог бережёт… Без пищи можно прожить. А вот с отравой в теле…
Впрочем, кроме серебряного ливра, который она решила сохранить на память, у неё не было ни гроша. Не страшно – она потерпит и без еды, лишь бы выжить.
Продравшись, наконец, сквозь всё это разнообразие, они двинулись вдоль Сены по одной из параллельных ей улочек, и вскоре свернули налево – на улицу Сен-Поль.
Проехали по ней с километр, повернули направо.
И вот она у цели: улица Сен-Клод, массивные почерневшие дубовые ворота небольшого двухэтажного особняка, которому явно не повредил бы ремонт. Похоже, с деньгами здесь… напряжённо.
Выпрямившись в седле, и отмахнувшись от разных дурацких сомнений и переживаний, она велела Пулену погромче стучать железным кольцом, укреплённым на створке высотой метра в три. Впрочем, здесь имелась и небольшая калитка в одной из створок.
Не прошло и десяти секунд, как в этой калитке открылось окошко, в которое высунулось сердитое бородатое мужское лицо. Не давая незнакомцу вылить поток явно нехороших слов из открывшегося уже рта, она, повысив голос, не терпящим возражений тоном, приказала:
– Немедленно открывай!
Рот закрылся, зато выпучились глаза. Её, несомненно, узнали, несмотря на маскарад – скорее всего, по голосу. Моментально окошко захлопнулось, и загремели засовы.
Створка ворот легко отъехала в сторону, и Пулен, повинуясь её приказу, въехал во двор.
Последовав за ним, она повернулась к открывшему – крепкому, довольно симпатичному мужчине, с виду лет сорока пяти, одетому почти как солдат, только без полос на камзоле. Взгляд, в котором ещё сквозило удивление, был умным и настороженным.
– Запри ворота, и не открывай больше никому, хотя бы сюда ломилась вся армия королевства! И никого на улицу тоже не выпускай – без моего приказа!
– Слушаюсь, сударыня! – точно, её узнали. Голос серьёзный и радостный.
Ворота оказались почти мгновенно захлопнуты, и он загремел засовами, которых, судя по всему, имелось много – и претяжёлых. (а времена-то, похоже, неспокойные…)
Вот она и "дома".
Из бокового крыла, кажется, недавно пристроенного к дому, выскочила невысокая женщина, тоже лет сорока пяти, и кинулась прямо к ней. Вид у женщины был… своеобразный: она то ли смеялась, то ли плакала.
Тут же выяснилось, что она делала и то и другое одновременно:
– Господи-Иисусе, сударыня! Да вы ли это? Вы-вы! Да что же это делается -то!.. А я голос услыхала, думаю – не может быть! Матерь Божья, а уж я-то по вас все глаза повыплакала! Вот радость-то! Да как же… Как же вы здесь-то оказались?! Что случилось? Неужто его Величество вас помиловал?!.. Ведь суд-то этот – чтоб этим скотам всем провалиться… они хуже бандитов! Ах, Матерь Божья, Пресвятая Богородица! Вот матушка-то ваша обрадуется! – буквально уливаясь слезами, но улыбаясь, женщина заключила, наконец, в объятия слезшую, наконец, с коня Катарину, и вертела её во все стороны неожиданно сильными руками, то кидаясь к ней на грудь, (так как была почти на голову ниже), то отстраняя её, чтоб взглянуть искрящимися глазами на всю неё – сверху донизу.
– Но что же это с вами, сударыня?! Почему вы так одеты? Ведь это не положено вашей милости! Ох, сударыня, да что же случилось-то?! Уж вы бы…
– Хватит! – решительно пресекла Катарина поток вопросов и причитаний, – Вот, подержи коня! – передав ей уздечку, которую ещё не выпускала из рук, она глубоко вздохнула, отгоняя нахлынувшие было эмоции. Некогда!
В наступившей тишине, она произнесла, стараясь говорить мягко, но убедительно:
– Я тоже ужасно рада видеть тебя! И я рада тому, что я здесь, и жива. Ты хочешь, чтобы я и дальше была жива? – она подождала, пока в заплаканных глазах радость сменилась испугом – значит, смысл её слов дошёл до женщины – и продолжила, – Времени терять нельзя! Помоги мне!