– Егор Егорович, – сказал в заключение Богров, – было бы очень славно, ответь вы мне на один вопрос…
Лазарев белозубо улыбнулся:
– Чего ж на один только? Я готов и на большее количество вопросов отвечать, коли смогу…
– Готова ли ваша партия…
– Какую вы имеете в виду?
– Егор Егорович, я в революционном движении седьмой год, вы, думаю, знаете об этом, да и легко проверите сегодня же… Мне прекрасно известно, что вы эсер, и не мне одному сие ведомо, что ж из этого секрет полишинеля делать… Так вот, готова ли ваша партия санкционировать покушение на …скажем, министра юстиции?
– Окститесь, милый, да кто ж на это пойдет?
– Я, – сказал Богров, помедлив малость, и побледнел даже от того, что представил себе на самом деле, как он поднимает руку с бомбой и швыряет ее под колеса автомобиля, в коем следуют сенаторы и министр юстиции империи; он явственно услышал глухой взрыв, почувствовал, как кровь прилила к щекам, увидел стремительно шапки газет с его именем на всех языках мира и потянулся задрожавшей рукою за папиросой…
– Вы это бросьте, – ответил Лазарев, – на улице б к первому встречному подошли с таким предложением, право! Вы мне лучше объясните, каким образом это письмо с восемьюстами франков оказалось у вас?
– Я же объяснял, – нахмурился Богров. – Желаете выслушать еще раз?
– Да, будьте любезны.
– Вы не верите мне?
– Я проверяю вас, – ответил Лазарев. – И не считаю нужным скрывать это.
– Женщина, которая привезла письмо из парижского ЦК, моя подруга детства, Егор Егорович… Она должна была вручить деньги для «деревни» Кальмановичу, но он на троицу уехал к себе на дачу, в Финляндию… Ваш журнал тоже был закрыт… Я вызвал Кальмановича телеграммой, он прочитал эти письма, спросил Лину, кто их передал, какой идиот решился всучить девушке, далекой от политики, партийные документы… Она ответила то же, что говорила мне: сестра Кальмановича, курсистка Юля. Поскольку у Лины не было денег и она вполне благонадежна политически, Юля пообещала, что брат уплатит ей за это сто пятьдесят рублей…
Вот, собственно, и все… Кальманович вернулся к себе на дачу, а мне сказал прийти к вам… Я – пришел…
– Лина привезла одно письмо?
– Два.
– Кому адресовано второе?
– В Государственную думу…
– Булату?
– Да.
Лазарев протянул руку:
– Давайте сюда, он в деревне, я отвезу ему.
Богров молча достал письмо, передал Лазареву.
Тот, не читая, положил в карман, кашлянул в кулак, хмуро поглядел на Богрова, покачал головой:
– Нельзя так, товарищ, право…
– Тогда хоть помогите мне увидаться с Николаем Яковлевичем или Ниной Александровной…
– Смысл?
– А вот на этот вопрос позвольте мне не отвечать… Впрочем, коли не верите, я просьбу свою снимаю…
– Сколько вам лет?
– Двадцать пять.
– Сколько, говорите, лет в революции?
– Семь.
– Кто вас привел в кружок?
– Рощин. В Киеве, в дом Сазонова…
– Ладно, – Лазарев поднялся. – Славный вы человек, только если хотите служить революции, делайте это осмотрительно, иначе вы ей вред принесете, Митя, огромнейший вред… Захаживайте, коли будет время, а пока – простите меня, полно работы…
…Лазарев вспомнил про «дом Сазонова», о котором говорил Богров, когда был в Киеве по делам журнала, встретившись с товарищами, поинтересовался Богровым.
– Прекрасный человек, – ответили ему.
– Только уж больно горяч, в террор играет, – заметил Лазарев. – Так и до беды недалеко.
Эту фразу агент, присутствовавший на встрече, сообщил в охранное отделение.
Наткнулся на это сообщение Кулябко в тот день, гда умиротворенным вернулся из конюшен и принялся за повторный просмотр затребованных им материалов. И в голове – окончательный, до мелочи – выстроился жесткий план д е л а.
«Темпо-ритм акта должен быть артистичным»
4
Спиридон Асланов, бывший при Кулябко начальником уголовной полиции (освобожденный из арестантских рот, уехал в свой тридцатикомнатный бакинский замок), связей с Киевом не прерывал.