Он несколько раз вдохнул и выдохнул, произнося молитвы богу Белу - покровителю всех воров. Никогда прежде почтенный Олдвин не обращался к Белу, но - лучше поздно, чем никогда! Воры, чьи нравы и обычаи Олдвин исследовал в родной Бритунии, уверяли его, что этот шемитский по происхождению бог всегда помогает.
- О великий Бел, я хочу взять немного сокровищ из этой коллекции, - вслух произнес Олдвин. - Я рассказываю тебе о своем плане для того,
чтобы ты помог мне следовать ему с твердокаменной несогбенностью. Я должен разбогатеть. Я хочу взять два ларца. Этого хватит, чтобы… - Он помолчал и поправился: - Нет, я хочу взять три ларца. Этого точно хватит…
Новая пауза. Олдвин снова поднял лампу и посветил себе. Бесконечные ряды сундуков тянулись сквозь стены, их содержимое, казалось, безмолвно взывало к Олдвину. Он почти физически ощущал, как давит на него собранное здесь богатство, и хотелось взвалить на себя как можно больше сладкого бремени.
- Погоди, погоди, - пробормотал Олдвин. - Есть ведь еще Конан, мой спутник… Погоди, Бел, я еще не определился окончательно… Не могу же я забрать себе три ларца, набитых драгоценностями, и совершенно не подумать о моем товарище? Нет, нет… Решено. Я беру шесть ларцов. Три мне и три киммерийцу. Или нет…
Он еще раз вздохнул. Пот стекал по его лицу ручьями, его трясло, как в лихорадке.
- Что со мной происходит? - прошептал Олдвин. - О чем я думаю, что говорю? Я нахожусь глубоко под землей, во дворце, затерянном среди пустыни и окруженном зыбучими песками… Даже если я заберу сейчас отсюда шесть или десять ларцов (да, десять было бы лучше всего!) - как я выберусь на поверхность? Как вернусь в цивилизованный мир? Боги, что мне делать?
Он закрыл лицо руками и заплакал, совершенно безутешный, окруженный морем сокровищ, которые, казалось, взирали на него с полным равнодушием к его душевным мукам.
* * *
- Я так долго ждала, - прошептал сладкий женский голос в ухо киммерийца. - Если бы ты знал, как одинока я здесь, в этом дворце! Я живу словно в заточении… Я, повелительница, чувствую себя пленницей!
Конан молча ласкал ее, ощущая тепло ее бархатистой кожи под тончайшими одеждами.
- Я пленница моего одиночества, - задыхаясь, говорила Гуайрэ. - Я королева, повелительница… Никто из моих воинов не смеет прикасаться ко мне! Я не дозволяю им этого. Они не имеют права даже смотреть мне в лицо. Когда я прихожу, они падают ниц и смотрят в землю… Но я - женщина, я - живая, я нуждаюсь в мужской любви. И ты, прекрасный, сильный чужак, - ты дашь мне то, без чего я умру…
Конан тихо засмеялся и привлек ее к своей широкой груди.
- Дорогая моя, ни одна женщина не уходила от меня разочарованной. И ни одна не получала отказа, если только не была злой и уродливой.
- Я не зла и не уродлива? - спросила Гуайрэ, совсем по-детски выпячивая губы. - Я ведь нравлюсь тебе?
- Да, - сказал Конан просто. - Ты красива и желанна.
- Идем.
Она схватила его за руку и потащила за собой. Он, наполовину забавляясь, последовал за ней. Только теперь Конан увидел, что королева вышла к нему босая. Ее узкие розовые пятки мелькали из-под белоснежного шелкового подола.
- Я не ношу обуви, - сказала Гуайрэ, как будто прочитав его мысли. - Быть босой - быть царственной. Я не страшусь обжечься о раскаленные пески моей пустыни. Обнаженная кожа - вот моя королевская обувь!
Как ни был Конан захвачен этим неожиданным приключением, он все же не забывал осматриваться по сторонам. Ровный золотой свет заливал комнату, ее потолок и стены украшала все та же знакомая резьба, и причудливая игра света и тени делала таинственные фигуры живыми.
Неожиданно киммерийцу показалось, что, хоть они с королевой и шли вперед очень быстро, почти бежали, на самом деле они оставались на одном и том же месте. Узоры не менялись, прежними были и другие детали, например, канделябры и ниши с вазами.
Желая проверить свою догадку, Конан обернулся, чтобы взглянуть на свечу, зажженную возле порога. Но он был разочарован: свеча действительно обнаружилась там, где помнил ее киммериец, возле хрустальной двери, - но теперь она находилась в невообразимой дали, словно бы отодвинувшаяся от него на десятки полетов стрелы. Ее трепетный огонек все же был хорошо различим - он превратился в крохотную, ослепительную красную точку.
Внезапно королева остановилась и хлопнула в ладоши. Конан едва не споткнулся о выросшее перед ними ложе.
Это была гигантская кровать с рамой из черного дерева. Из черного дерева были вырезаны и ножки кровати - четыре оскаленных рычащих льва с разметавшейся гривой. Каждая прядка львиной гривы была, тем не менее, тщательно причесана и заканчивалась человеческой кистью. Эти кисти жили собственной жизнью - они сплетались между собой пальцами, грозили друг другу и зрителю, растопыривались или сжимались в кулаки.
Но у Конана не было времени рассматривать чудесную резьбу более подробно. Гуайрэ увлекла его на ложе и накрыла своими золотыми волосами.
- Люби меня, прекрасный незнакомец! - прошептала она.
* * *
- Я не должен предаваться пустым мечтам, - говорил себе Олдвин. Он пытался успокоиться, слушая собственный голос, но происходило нечто обратное. Звук человеческого голоса отражался от стен, и казалось, будто из сундуков ему отзываются
тихим мелодичным пением драгоценные камни.
Олдвин зажал уши ладонями.
- Пока я здесь предаюсь мечтам о богатстве, Конана, быть может, пытают… - говорил он себе. - Я должен встать и вернуться в нашу комнату. Когда Конана туда вернут… если его вернут вообще… мы сможем поговорить. Конан, несомненно, придумает, как нам спастись самим и завладеть этими несчастными четырнадцатью ларцами… Да, по четырнадцать на брата, полагаю, будет в самый раз…
Он встал на четвереньки и из последних сил пополз к выходу из сокровищницы. Когда он подбирался к порогу, ему почудилось, будто кто-то смеется ему вслед.
* * *
Гуайрэ лежала рядом с киммерийцем, опершись на локоть, и играла черной прядью его волос.
- Ты похож на тех воинов, которых я создала для себя, - говорила она задумчиво. - Похож и не похож. Они все были разными, когда пришли ко мне. Знаешь об этом? Кто-то чернокожий, кто-то совсем бледный… Одних я покупала на рабских рынках, других выискивала заблудившимися в пустыне. Все они боготворят меня! А ведь я не богиня…
- Ты прекрасна, - невпопад сказал Конан. Он полностью отдался чувству блаженства.
- Тех, кто угодил мне больше, я делала золотоволосыми и нежными, - продолжала Гуайрэ. - Они прислуживают лично мне. Подают мне одежды, приносят благовония, умащают мою кожу, надевают на меня украшения… О, все они благоговеют передо
мной! Они не смеют взирать на меня и потому завязывают себе глаза тонкими шелковыми платками. Их пальцы ощупывают мое тело, мои волосы и лицо, но глаза их никогда меня не видят.
- Утонченно, - вздохнул Конан. Ему хотелось спать.
- Других я сделала черноволосыми и смуглыми, придала им сил и мощи, - продолжала Гуайрэ. - Они привозят мне из внешнего мира разные чудесные вещи. Эти - другие. Они… - Неожиданно она заплакала, и Конан сразу стряхнул с себя сон. Он по опыту знал: если женщина в постели плачет, значит, она очень хочет добиться от мужчины каких-то важных услуг.
- Они больше не почитают меня! - выговорила Гуайрэ тоном обиженного ребенка.
- Мне так не показалось, - осторожно возразил Конан.
Она обняла его, прижалась к нему всем телом, и Конан ощутил, что она дрожит. Ее слезы капали ему на лицо, на плечо.
- Нет, ты не знаешь всего! - горячо зашептала Гуайрэ. - Эти черные воины слишком много времени проводят во внешнем мире. Их пленили богатства и роскошь того, что находится за пределами моего королевства. Им больше недостаточно того, что могу дать им я! А ведь я дала им все: силу, красоту, пристанище, возможность служить истинной повелительнице! Они непобедимые солдаты, они… они прекрасны! И все же они недовольны.
- Это в природе человека, - сказал Конан. - Поверь мне. Сколько ему ни дай, он все равно будет чем-то недоволен. Всегда ему мало…
- И ты такой же? - спросила Гуайрэ с легким вздохом. - Скажи мне правду, Конан! Ты - такой же? Сколько тебе ни дай, все будет мало?
- Мне ничего не нужно давать, - ответил киммериец. - Все, что мне требуется, я беру сам, не спрашивая разрешения.
Он поцеловал ее, и они снова сплелись в страстном объятии.