"А может, - подумал Михаил, уже различая голоса, - это и хорошо, что воспоминаний мало? Не с чем сравнивать, а значит, нечему завидовать? Но Молчун помнит руки матери. Помнит вкус молока, вкус нормальной, несуррогатной еды. И это хорошие воспоминания. Он все равно помнит, что жизнь не была такой, как есть сейчас. И, значит, страдает от ее несовершенства".
- Спишь, засранец? - спросила Говорова громко. - Интересно, в каком месте моего рассказа ты уснул?
- Уснул? - переспросил Сергеев, выныривая из полудремы. - Нет, Ира, я не спал. Я дремал и все слышал.
- Оставь человека в покое, - попросил Красавицкий, - главное, чтоб не утонул. Ты же не собираешься утонуть в бочке, Сергеев?
Молчун погрузился в воду так, что над краем остались только глаза, потом вынырнул и громко фыркнул, отчего вода вылетела у него изо рта широким веером, - вероятно, он представил Сергеева тонущим в бочке и это зрелище показалось ему смешным. Он снова нырнул, уже с головой, и через миг возник над краем - мокрая, неровно подстриженная челка прилипла ко лбу.
- Ира, - примирительно произнес Сергеев, - я действительно совсем не спал, вернее, не совсем спал. И если пропустил, то самую малость...
Говорова неожиданно тихо рассмеялась и, раскуривая очередную сигарету, отчего вокруг ее силуэта на фоне темного окна возник красноватый ореол, сказала, не оборачиваясь:
- Глупости все... Ты устал, Миша, я понимаю. Просто... Просто мне жаль...
Она пожала плечами, чисто по-женски передернула, и Сергеев, который не видел в этот момент ее лица, почему-то четко представил, как она закусила верхнюю губу.
- Мне ребят жаль. Мне Головко жаль, который в них душу вкладывал. Мне Эдьку, идеалиста сраного, до слез жалко.
- Я же рассказывал о том, что это может случиться, - сказал Сергеев. - Вы не первые и, к моему огромному сожалению, не последние. Поверь, Ира, мне тоже от этого всего больно...
- Сколько их было? - спросил Красавицкий и откашлялся.
- Кого? - спросил Сергеев, изображая наивность чрезвычайно старательно, хотя прекрасно знал, о чем спрашивает Тимур, глядя на него исподлобья.
- Тех, кто бузил. Ты, кажется, так спросил, Миша? Кто это там у вас бузит? Вот я и спрашиваю - сколько их было?
Сергеев с тоской посмотрел на Молчуна. Тот мотнул головой, отчего челка метнулась к правому виску, но потом опять припала ко лбу, и показал Красавицкому четыре пальца.
В комнате воцарилась тишина - только звук потрескивающих в огне поленьев и постукивание ветки об оконное стекло.
- Значит, не все, - сказала Говорова, как отрезала. - Ну что ж, как я понимаю, ты избавил нас от части серьезной проблемы. Но вторая ее часть еще бегает по развалинам.
- Кошка эта египетская жива, - подтвердил Михаил. - Там была девочка, но под твое описание она не подходит.
- Вот черт, Маринка! - Лицо Красавицкого сморщилось, он страдальчески поднял брови домиком. - Эдик так надеялся ее поймать и "почистить".
Он посмотрел на Говорову с растерянностью.
- Как же так, он же ее днем и ночью искал...
- Хорошо, что не нашел, - сказал Сергеев, - а так - не было б у вас Гринберга. Сколько их еще осталось?
- Трое, - Красавицкий потер лоб, словно стараясь смахнуть с него печальные мысли. - Еще трое. Варвара... И двое наших воспитанников.
- Бывших наших, - вмешалась Ирина. - Теперь они ее, а не наши.
- Вооружены? - спросил Сергеев.
- Думаю, что да, - отозвался Красавицкий, - они перед уходом оружием запаслись.
- Видел. Те, с которыми столкнулись мы, были не с пустыми руками. Упакованные ребята. Что, склад не охранялся?
- Охранялся, - сказала Говорова. - Один в тяжелом состоянии, не добили впопыхах. Одного похоронили.
- Весело живете. Нечего сказать.
- Да уж, обхохочешься, - Ирина невесело усмехнулась, гася в импровизированной пепельнице очередной окурок. - Ладно, отмокли - так теперь мойтесь, вытирайтесь и на выход. Ужинать. Там и поговорим. Ребятишки эти - наша проблема. Нам и решать. Тебе за помощь спасибо.
"Интересно, - подумал Михаил, наблюдая, как Говорова зашагала к выходу, - насколько изменилась диспозиция. Раньше все смотрели в рот Тимуру - и он был хоть куда! Жесткий, решительный, смелый. Наверное, он и остался таким же, но сегодня первую скрипку играет Ира. И похоже, что Красавицкий не старается вернуть себе первенство. Неладно что-то в Датском королевстве".
Мыло было настоящим. Пахнущее прошлыми временами, пенистое, нежное мыло. Сергеев намылился, стоя на дощатом помосте, помыл спину Молчуну. Тела у них обоих были, как бы это сказать помягче, непрезентабельными - синяки, ссадины, ушибы. У Сергеева плюс ко всему на плече, как раз там, где располагается лямка рюкзака, была небольшая потертость с точками лопнувших сосудов вокруг. У Молчуна на боку выделялась большая царапина - неглубокая, но длинная и багровая. Похожая на след от хлыста.
Михаил пощупал колено - ныло страшно и даже чуть-чуть припухло, но сгибался и разгибался сустав без щелчка, что внушало определенные надежды на то, что опухоль спадет и все обойдется без последствий. Если, не дай бог, сустав воспалится... Сергееву о таком ходе событий и думать не хотелось. Сколько придется лежать? Минимум недели две, если не больше. А времени на себя не было и не намечалось.
- Ребра покажи... - попросил он Молчуна.
Молчун скривился, но локоть послушно задрал. Подошедший Красавицкий оглядел бок и смазал рану резко пахнущим антисептиком. Царапина была так себе - поганая царапина, но кости целы.
- А ты коленку покажи, - сказал Тимур. - Давай, давай, героический ты наш. Показывай. Я же помню, что у тебя там вместо чашечки конструктор "Лего".
Сергеев сопротивляться не стал: чего уж сопротивляться, когда доктор требует?
Красавицкий коленку пощупал, поцокал языком, заставил несколько раз согнуть и разогнуть ногу, а потом резюмировал:
- Хорошая работа. Но я бы на твоем месте дал бы ей покой. Недельку. Погостишь?
- Покой нам только снится, - отшутился Сергеев, натягивая штаны. - Некогда лежать, Тимур. В следующий раз обязательно останусь. Вот лекарства вам привезу и погощу чуток. Вы списки составили?
- Угу. Составили. Много чего надо.
- Все не обещаю, но запасы ваши пополню, если Бог даст.
- Хороший ты человек, Сергеев, - сказал Тимур серьезно.
- Обычный.
- Наверное, - согласился Красавицкий. - Обычные - они тоже разные бывают. Я уж за жизнь свою насмотрелся. Знаешь, когда человек остается человеком в нечеловеческих условиях - это чудо. Ведь тут что главное - выжить. Вот и выживает кто как может. Для того чтобы быть хорошим, необязательно быть святым.
- Я тебя не удивлю, если скажу, что святых не бывает? - спросил Сергеев. - Не видел никогда.
- И я не видел, - сказал Тимур, глядя на него внимательно. - Не довелось. Нет ни ангелов, ни демонов. Ты хороший человек, Миша, хоть и делал в жизни разное.
- Мы с Молчуном сегодня похоронили четверых. Четверых детей.
- Другой выход был?
- Был. Лечь там самим.
- Значит, другого выхода не было.
- Это были дети, Тимур.
- Ангелы и демоны, - повторил Красавицкий. - Мне жаль их, Сергеев. Маринку жаль, тобой убиенную, пацанов жаль. Но если бы, не дай бог, убили бы тебя, я бы оплакивал твою смерть куда горше. Я не скажу тебе - не переживай. Ты все равно будешь себя казнить - иначе не можешь. Мне, конечно, жаль тех, кого нет, но особенно тебя, Миша.
- Спасибо, - сказал Михаил. - Мне тоже жаль, Тимур. Ты режешь, чтобы спасти. И я режу, чтобы спасти. Но разницу между тем, что мы делаем, видно невооруженным взглядом.
Он невесело усмехнулся и подхватил с пола рюкзак.
- К психоанализу я сегодня не способен. Кровь и грязь мы смыли. Где у вас тут кормят хирургов общества?
Молчун, чистенький, розовый, отчего особенно похожий на благополучного ребенка, если бы не взгляд темных, настороженных глаз, стал рядом, не сводя с Красавицкого взгляда.
- Да, - Тимур потер ладонью лоб, а потом покрасневшие глаза. Было видно, что он тоже очень устал и почти валится с ног. - Психоанализ действительно ни к чему. Я понимаю, что разговор этот тебе нужен, но... Дело твое. Ладно, считай, что руку я тебе предложил. Захочешь опереться - я всегда рядом.
- А сердце? - спросил Сергеев, сохраняя серьезное выражение лица. - Сердце тоже?
- Да ну тебя! - Красавицкий махнул рукой и улыбнулся.
- Тебя точно покормить надо. Чувство юмора у тебя такое же недокормленное, как ты сам. Без сердца обойдешься. Скажи, с тобой можно хоть когда-нибудь говорить серьезно?
Они вышли в коридор и пошли к лестнице, ведущей на цокольный этаж. Девочка-медсестричка и ее поклонник провожали их глазами. В палатах было спокойно и тихо. А вот на лестнице слышались возбужденные голоса. Несколько мужских, в одном из них Сергеев сходу опознал фальцет Гринберга, и один женский - мелодичный и громкий голос Иры Говоровой. Голоса-то он опознал, а вот понять, что говорят, было невозможно - слова сливались.
- Что там такое? - поинтересовался Тимур, взволнованно крутя головой, как будто Михаил мог ответить на этот вопрос. - Что это там у нас происходит, а?
Молчуну шум тоже не понравился. Сергеев заметил, что парень подобрался, а левая его рука легла на боковой карман рюкзака, где он всегда носил короткоствольный револьвер, добытый как трофей в одной из схваток. Для ближнего боя этот никелированный огрызок был самое то, и обращаться с ним Молчун умел превосходно.
Заметив движение парня, Михаил чуть заметно покачал головой: "Не надо!" Молчун послушно убрал руку.