Да… И вот, вообразите себе, нахожу там заметку, подписанную знакомым именем! Как по-вашему, чье это было имя?
– Александра Сергеича Пушкина? – искренне полюбопытствовал Мстислав.
– Отнюдь нет. Степана Тешилова!
Стул подо мной предательски покосился от неожиданности – а может быть, от того, что милый Мстиславушка дружески вломил мне кулаком в плечо. «Ха! Писатель! Прозаик! Качать его! Читать его!» – радостно закричали собутыльники, и я понял, что нужно объясниться.
– Это очень старая история. Ничего особенно великого я не написал – скорее всего, «наследисты» опубликовали мой полевой дневник. Год назад пять человек от нашей кафедры ездили на Север, в Карелию и под Мурманск. Я тоже там был… Это называется учебно-ознакомительная практика.
– Я… предлагаю… за твою лечебно-оздоровительную практику! – перебил Мстислав.
– Учебно-ознакомительную. Я, как студент филфака, обязан разыскивать старушек и записывать с их слов народный фольклор. Отправили нас под самую Кандалакшу. Две недели мы жили в сельской школе – ночью играли в стрип-покер с рыженькими близняшками из медучилища, а днем мучили местных старожилов. По результатам практики полагалось оформить полевой дневник – записать все эти байки и частушки. Я слышал, нашими находками заинтересовался некий журналисток из «Наследия»… Очевидно, мои бесценные записки ему понравились.
Я вдруг почувствовал, что хочу прочитать опубликованное. Алексис, смакуя ситуацию, медленно разогнул тоненькую книжечку, поправляя на длинном носу астигматические линзы в английской оправе.
– «Легенда о Серебряном Колоколе», – драматично зачитал он и покосился на слушателей. Мстислав подавил зевок и с усилием сосредоточил взгляд на лице Алексиса.
" …Давным-давно тут монастырь стоял. Там, где теперь некоей – напротив острова, на том берегу Супони. И в том монастыре хранился серебряный колокол. Именно что хранился, потому как монахи в тот колокол никогда не били. В прочие часто званивали, а в серебряный – нельзя. Непростой, гляди-ка, предмет был.
Ну вот, а потом пришла сюда англичанка. Много кораблей – и под Архангельским встали, и к нам сюда дивизию свою послали. А монахи, как узнали про это, за колокол испугались, оно и ясно – серебряный. Сняли его с колокольни, да унесли в лес, к реке – с пением, со свечами, с почтением, как полагается. Пронесли по-за рекой, да где-то на валунах в воду и опустили, чтоб англичанка не нашла.
Корабли-то ихние скоро ушли – пожгли у нас, конечно, много-и деревни, и в монастыре пожар был. Когда все потушили, пошли колокол доставать – а уж где там! И сам он на глубину ушел, в самую пучину, и берег над ним обвалился… Монахи его веревкой заденут, потянут – а он все доньше идет. Словом, погоревали, да оставили.
А колокол и верно непростой был. Ежели его наверх-то здынутъ, да ударить в него – тогда по всей Руси жизнь перевернется и по-старому пойдет. Вот, к примеру сказать, школа и сельсовет – все это тихонько под землю скроется, и холм сверху сойдется, весь строевым лесом порастет. Снова пойдут по лесу девки в снарядных сарафанах собирать малину и княжевику-ягоду. Дороги зарастут, как их и не было – будем в гости реками ходить. А где кипиратив теперь – там церква снова построится, как встарь была – беленькая, тоненькая вся… Старуха-то бабка покойная мне про нее сказывала. Вот так все будет – надо, однако, колокол достать, да ударить с толком. Впрочем… нам, старикам, теперь не в силу его вытянуть. А молодые что? – только смеются. Скоро все старые-то повымрут, тогда и место забудется – то самое, где колокол упрятан. Посмеетесь тогда, ага…"
Мстислав незамедлительно рассмеялся, чудом не подавившись куском сосиски. А я вспомнил, как старый Евсеич, рассказывая, медленно ковырял ножом маленькое зеленое яблочко, которое собирался съесть, порезав на дольки.