Фаза схватил оборванца за ногу и потащил вслед за командиром по полу.
- Хоть какая, а уборка помещения, - ухмыльнулся великан.
Мясник одобрительно похлопал его по плечу, но Фаза так злобно на него зыркнул, что племяш Джексона тотчас пожалел о своей фамильярности. Не стал еще зареченский среди чистильщиков своим, ну да не суть, притрется, если не сгинет в пути.
- Тут… - махнул рукой Макей.
Чистильщики пинками согнали двоих - один бородатый, другой лысый - мужичков, обоим очень не хотелось вставать с насиженных мест. Оторвав зады от горизонтали, они почему-то не захватили с собой солому и спальные мешки, на которой и в которых коротали время до Московского острога.
- Поосторожнее с этими, - предупредил Гурбан Ксю, и очень вовремя это сделал, ибо бородач, казавшийся грузным и неловким, вдруг попытался проткнуть блондинку ножом с длинным узким лезвием. Ксю увернулась, и бородач упал на колени, держась за сломанную руку - спасибо Беку и его лому. Лысый оттащил товарища в сторону, а то Фаза порывался уже свернуть ему шею.
Ксю поморщилась, когда Гурбан велел ей очистить пол вагона от лишнего, то есть от прелой соломы и спальников, которые, должно быть, окунали в бочки с машинным маслом:
- Почему я, командир? Пусть вот Бек!
Узкие от природы глаза Коляна округлились от возмущения - он никак не ожидал услышать такое от блондинки, которой не единожды спасал жизнь.
А ведь она его специально злит, понял Гурбан. Девка его раззадоривает, а он, олух азиатский, не понимает, что она по нему сохнет. И как же командир этого раньше не замечал-то? Старый хрыч, все мечтал, понимаешь, о двадцати пяти годах… А тут вон как - любовь.
- Отставить разговорчики! - Гурбан пресек дебаты чересчур, пожалуй, резко.
Сняв с себя сумку и ППШ, Ксю справилась за полминуты: на полу не осталось ни единой соломинки, зато очень даже четко обозначился люк, в который без труда проник бы любой из чистильщиков.
- Что это? - прищурился Мясник.
- Это, Сережа, наш последний шанс выбраться из душегубки. - Гурбан повернулся к Макею, который сидел на полу, обхватив руками голову. - Показывай.
- Да что там показывать… - всхлипнул Макей.
Врет, понял Гурбан. И хочет, чтобы кто-то другой вместо него люк поднял.
*
Нить привела
душу
Дана к будуару, из-за пологов которого выбивалось вспышками розовое с голубым отливом сияние, такое сильное, что Данила даже вроде как закрыл глаза - то есть уменьшил силу своего нового восприятия. Оказывается, он мог это делать.
Душа
уже готова была проникнуть под покровы, когда оттуда раздался голос Равиля:
- Не трогай.
Притормозив в миллиметре от потертого бархата,
душа
зависла.
- Что не трогать? Ты такой смешной в этих своих очках и шляпе с перьями.
- Вот шляпу и не трогай. И очки не надо.
- Но ведь неудобно. Если ты разденешься, то я…
- Нельзя прикасаться к очкам и шляпе. Это не обсуждается.
- Ну ладно, если тебе так больше нравится…
Равиль? Почему он здесь? И почему там, где он, - сияние? Неужели оно исходит от вольника? Или от женщины, с которой он разделил ложе? Хм, очень может быть. Ведь Данила прежде ничего подобного за Равилем не наблюдал - тот раньше точно не сиял. Впрочем, Дан тоже не всегда обладал особыми способностями…
Душа
повисла в нерешительности. Хотелось посмотреть на источник розово-голубой красоты. А если Равиль заметит вторжение? Как потом Данила обоснует свой нездоровый интерес к чужой интимной жизни?..
Из будуара послышалось сопение, каким обычно сопровождался сон вольника.
И невидимая Данилой женщина, жаждавшая ласки Равиля, разочарованно прошептала:
- Быстро же ты заснул. А я говорила: "Сними". Без всех этих причиндалов мы бы славно покувыркались… Что это?! Да это же… - В голосе женщины проскользнуло удивление, замешанное на страхе. А потом из-за полога послышалось мычание, будто кому-то заткнули рот. Сияние окрасилось оранжевым, а потом стало бордовым.
Душа
Дана отшатнулась, скользнув по нити метров на пять назад.
И все же он одернул себя, заставил остановиться. От чего убегает? Надо вернуться! И пусть бордовый цвет означает ярость, жажду смерти - он бы сам так сиял, если что, но тем доставщик и отличается от прочих-разных, что бесстрашию его можно позавидовать.
Сияние над будуаром вновь стало розовым, и сонный голос Равиля прозвучал успокаивающе:
- Ну-ну, не нервничай, красотка. Это всего лишь боевая рана. Отдыхай.
Больше наложница не докучала вольнику расспросами. А Данила решился заглянуть за полог. Но тут заскрежетали тормоза, самоходный острог, который и так еле полз, окончательно встал, и кто-то крикнул:
- Тревога!
Теперь, когда стук колес стих, отчетливо стала слышна канонада.
Тревога, значит. И стреляют. Тут уж не до баб и сияний. Данила почел за благо скорее вернуть
душу
в тело. Когда всё в комплекте, как-то спокойней, что ли.
*
- Да что там показывать… - Макей демонстративно отвернулся.
А ведь он с потрохами сдал своих дружков, Гурбану даже не пришлось напрягаться. Пара чувствительных ударов - и всё, оборванец спекся. Покойный Маевский, лучший спец отряда по развязыванию языков, гордился бы командиром. Макей как на духу выложил: в вагоне для бедных есть люди, которые живут тут постоянно, причем обосновались по-взрослому, в том числе решили продовольственную проблему. Это было несложно, ведь в следующем вагоне несколько купе, объединенных вместе, отведены под склад крупы и консервов, произведенных в Московском остроге.
Прознав об этом от Тимурчика, слишком уж разговорчивого после стакана-двух самогона, оборванцы - из тех что пошустрее - сумели сделать в полу бедного вагона отверстие и проложить под днищем и колесными тележками канатную дорогу из прихваченных к маломальским выступам альпинистских карабинов и протянутого через них стального троса. Для обеспечения секретности трос этот при подходе к пункту назначения вытаскивался - и пока что ни один проводник его не заметил. Потом же, перед отправлением Острога-на-колесах, его опять протягивали между бедным вагоном и продовольственным складом, в днище которого тоже сделали лаз - обладая молотком, зубилом и желанием жрать от пуза на халяву, можно творить чудеса.
О халяве Макей сообщил с особой гордостью. А теперь он, значит, в отказе. Ну-ну.
- Нечего, говоришь, показывать?
- Если б было что, начальник, я бы с радостью!
Грешно было не воспользоваться подобием канатной дороги, чтобы вывести чистильщиков из ловушки судьбы. Пора попрощаться с богадельней. Да, это путешествие будет не самым легким. Но оно уж точно будет не опасней, чем прогулка по крышам вагонов, где постоянно дежурит охрана, палящая во всё и вся, что покажется им подозрительным или просто покажется в поле их зрения - о чем свидетельствовал грохот выстрелов, раздававшихся с нерегулярной периодичностью.
Гурбану надоела игра на публику:
- Давай уже, хватит ломаться!
Макей пару раз мотнул головой. Сначала сам мотнул - мол, не хочу, не буду, а потом - когда Фаза отвесил ему подзатыльник. Довод великана оказался столь убедительным, что оборванец без пререканий подполз к люку и отодвинул его.
Макей не напрасно отнекивался - в проем тотчас влетела здоровенная летучая мышь и вцепилась ему в грязные космы. Вообще-то кожаны и подковоносы слишком малы, чтобы заинтересовать слизней в качестве носителей, Гурбан никогда не слышал о таких прецедентах, но чем черт не шутит. Как говорится, чем ближе к Москве, тем больше зомбаков.
Опередив приказ командира, Мясник кинулся к люку и вернул его на место. Стальным кругляшом он сбил на лету еще парочку крыланов, успевших проникнуть внутрь. Одного затоптала Ксю, второго пронзил ломом Коля Бек.
- Макей, помочь? - спросили у оборванца с ближайшего гамака.
- Сам, - прохрипел тот, стоя на коленях и пытаясь оторвать от себя серо-черный комок ярости.
И все же у вопрошавшего из гамака в ладони появилась заточка - выскользнула из рукава. В прошлом заточка была алюминиевой ложкой, держак которой превратился в острое - хоть брейся - лезвие.
- Держи! - Заточка упала возле люка.
Макей схватил ее, пара ударов - и летучая мышь, не трепыхаясь, упала на пол. Несколькими быстрыми движениями оборванец искромсал слизня, облепившего весь череп животного.
Гурбан даже чуток зауважал оборванца - столько в том было ненависти к паразитам. Жаль, надежда, что у зомбаков не хватит пороху соваться под колеса поезда, не оправдалась.
- Командир, надо бы скорее дела обтяпать. - Мясник сам собой возник рядом, незаметно подкрался. И выглядел он озабоченным вовсе не из-за летучих мышей. - Калуга скоро. Почти добрались уже.
- Ну и что? Калуга - бандитский острог, но поезд там не тронут. Соглашение у Калуги с Маркусом. - Гурбан скрестил руки на груди. - Сережа, есть что сказать, говори. А нет - молчи. Не люблю я трепа пустого.
Мясник кивнул и потянулся за сигаретами.
- Неспокойно в Калуге. - Клацнула зажигалка, пахнуло жженым табаком. - Люди оттуда к нам, зареченским, добирались. Серьезные люди, авторитетные. Говорили, что острогу конец настал. Зомбаков море, нет сил сдерживать. Патроны, вода, провиант - всё на исходе.
Гурбан усмехнулся:
- Шваль, что в Калуге осела после Псидемии, столько караванов ограбила, столько добра поимела с честных людей, что на сотню лет хватит жрать и стрелять. Не верь всему, что бродяги говорят.
Мясник еще раз затянулся и, уронив, затоптал окурок:
- Как знаешь, командир. Мое дело - предупредить.