- Вы сами увидите,… мой господин, - совершенно неискренне произнес Скраивок. На короткое мгновение он ощутил себя в шкуре своего мастера корабля Хрантакса. - Вам не придется долго ждать. Ультрадесантники до невозможности ответственны: они зажигали эту штуку трижды в день на протяжении последних двух недель.
- Всегда в одно и то же время?
- А вы как думаете? Это же Тринадцатый.
- Звучит правдоподобно, - вынес вердикт Крукеш.
Хрантакс вывел на гололитический дисплей хроно-отсчет, а под ним развернулась миниатюрная карта системы Соты.
- Аномалия Соты через тридцать секунд, - сообщил монотонный голос сервитора. - Двадцать девять. Двадцать восемь.
Скраивок краем глаза смотрел на Крукеша. На некоторых пластинах брони сменялись голо-изображения любимых жертв капитана, на других - традиционные молнии легиона, все вместе являло собой огромную выставку его зверств. Наплечники были щедро украшены обновленной личной геральдикой. На некоторых пластинах были закреплены маленькие подвесочки - не трофеи, но литые символы его Легиона, рот и ветеранских отделений.
На его шлеме красовался новый гребень в виде распростертых крыльев нетопыря в откровенном подражании Севатару. Он был так самоуверен. Он так кичился тем, что ему повезло выжить. Скраивок и раньше его недолюбливал, но этот новый Крукеш вызывал у него одно лишь отвращение.
Сервитор завершил отсчет.
- Три, два. Один. Пуск.
Скраивок замер в ожидании, как и все остальные.
- Ничего не происходит, - произнес Крукеш. - Что ж, похоже, мне придется оставить тебя здесь.
- Ничего не понимаю! - взревел Скраивок. - Это же Тринадцатый! Должно быть, они затевают что-то еще! Подожди, подожди еще немного!
- Нет, я не думаю…
Крукеш замер. Он нахмурился, и тени затмили его бледное лицо.
Странное предчувствие овладело всеми, и даже смертные слуги обратили тревожные взгляды к своим дисплеям и единственному неповрежденному обзорному иллюминатору. Их души наполнились напряжением в ожидании чего-то ужасающего.
Скраивок почувствовал покалывание в глазах. Секунду спустя Соту затопило ослепительным светом, куда более ярким и пронизывающим, чем лучи солнца системы. Сопровождавшее вспышку электромагнитное излучение вызвало перегрузку систем разрушенного корабля, замкнуло когитаторы, усеяло дисплеи помехами. Сервиторы выпали из своих гнезд, и командная палуба погрузилась в темноту, которую пронизывал нестерпимо яркий свет, палящий сквозь иллюминатор.
Повелители Ночи прикрыли глаза и вздрогнули от боли. Смертные мужчины и женщины на мостике, вопя, рухнули на пол, схватившись за лицо.
Скраивок ждал, когда вернется ночь, но она не возвращалась.
Он опустил ладонь, рискнув посмотреть на свет.
В этот раз вспышка Соты не угасала, а сохраняла свою интенсивность. Секундой позже, вдали, гораздо быстрее, чем свет в реальном пространстве мог туда добраться, загорелась ответная вспышка. Одинокая звезда, остававшаяся яркой даже в ложном свете эфирной бури.
- Так, так, так, - произнес Крукеш. Растопыренные пальцы отбрасывали черную тень на его лицо. - Если я не ошибаюсь, это Макрагг. Как интересно.
Макрагг. Сота. Как они могли быть связаны?
Крукеш активировал вокс-канал.
- Приготовить флот, - приказал он. - И созвать моих капитанов. Думаю, настало время изучить эту систему получше.
Энди Смайли
ДОБРОДЕТЕЛИ СЫНОВ
- Плохие из нас отцы, брат, - говорю я, глядя на скрытую бронёй спину Гора. Внимание моего брата разделено, он, как и всегда, разрывается между ролями примарха - отца легиона и боевого командира. Гор стоит во главе временного зала военных собраний, сверля глазами висящий на стене огромный гололит.
- С чего бы? - спрашивает он, не оглядываясь.
- Отцовский долг - наставлять сынов, направлять их на путь истинный.
Тогда Гор оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.
- Взгляни, чего добились наши легионы, - говорит Гор, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. - Сколь много бы они добились без нашего руководства?
Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.
- Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?
- Смогли бы мы научить их быть чем-то иным?
- Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.
- Нет, - голос Гора твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. - У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы - мечи или щиты, нужные в Его замыслах.
- Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?
- Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.
- Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.
- Что тревожит тебя, Сангвиний? - Гор обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.
- Ничего, - лгу я.
Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.
Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Гором, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.
- Просто праздные раздумья, - я отворачиваюсь и выхожу из зала.
И память о видении следует за мной. Оно было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов - ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала - я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.
Я вздыхаю.
Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон - вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем-то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.
Я научу их важности уроков прежде, чем грянет новая Буря.
Азкаэллон
На Генвинке всегда идут дожди. Всю планету захлёстывает непрестанным ливнем, превратившим континенты в топкие болота, а терзающие моря бури бьют по утёсам. Противник прячется в ядре планеты. Завтра наши роты опустятся в глубины этого мира и принесут врагу возмездие Императора. Сегодня мы стоим на палубе из стали и адамантия, на вершине огромной платформы, стойко стоящей на пути грозных волн. Я снимаю шлем и чувствую на коже капли дождя. Мгновенно промокнув насквозь, волосы прилипают к затылку.
- И где же остальные твои воины, Азкаэллон? - мой соперник показывает на пятерых Сангвинарных Стражей, сопровождающих меня. Это Люций, величайший мастер клинка во всём Третьем легионе. Лицо его благородно и аристократично, а прибитые бурей волосы непокорно хлещут по ветру. Он выглядит так, словно рождён для поединков, но всю красоту Люция портит замаравшая лицо презрительная усмешка.
- О, мне не нужно столько зрителей, как тебе, - отвечаю я, показывая на тысячу легионеров, Детей Императора, стройными рядами стоящих на той стороне.
- Твои воины ведь всё равно услышат о поражении, - в улыбке Люция много ехидства, но нет тепла и искренности.
И у него есть причины для такой самоуверенности. На лице Люция нет ни одного шрама, что редкость для космодесантников, а тем более для воинов, сражавшихся в сотнях поединков. Я спокойно смотрю ему в глаза.
- Лишь глупец хвалится победой, которую ещё не одержал.
- Возможно, - недовольно кривится Люций от моих слов. - Думаю, что и простым солдатам иногда выпадает счастье, - он шагает вперёд нарочито развязно, никуда не спеша, и обнажает меч. - Но не жди его сегодня, Ангел.
Его оружие совершенно. Это узкий и долгий меч с обвитой проволокой рукоятью, более длинной, чем я мог бы ожидать от такого клинка. Он улыбается, видя, что я изучаю оружие, и эффектным взмахом поднимает его клинком вверх.
- Он сделан под старину. Длинная рукоять позволяет мне менять хватку, - Люций показывает, как, легко переходя на двуручный ухват, а затем обратно. Я хмурюсь. Люций - нарцисс среди легиона перфекционистов. Он бьёт эфесом меча по закреплённому на левой руке боевому щиту: - Теперь, если не возражаешь, начнём же.