Роджер лишь покачал головой. Они прошли через сквер, разбитый перед зданием выставки. Стемнело, уже зажглись высокие фонари, заливая ярко-оранжевым светом ровный строй голубых елей, высаженных вокруг огромного фонтана с мраморной фигурой Атланта в центре. Такие же фигуры атлантов подпирали вход в зал. Фрэнк усмехнулся. Это вызывало у него рвотный рефлекс.
Помещение выставки представляло собой просторный зал с высокими потолками, стрельчатыми окнами в широких латунных рамах, которые расходились, как солнечные лучи. По залу уже активно дефилировала светская публика - мужчины в смокингах, дамы в вечерних туалетах. Роджер видел, как морщится его спутник, проходя мимо выставленных произведений, как мрачнеет его лицо. Лишь у одного экспоната он остановился, и широко ухмыльнулся.
- Вам нравится? - удивлённо спросил Роджер.
"Монумент" представлял собой высокую, плоскую стелу из песчанника. В центре красовалась широкая щель неправильной формы, из верха которой спускался блестящий, металлический шар. Фрэнк, не выдержав, расхохотался. Обернувшись, оглядел бродящих по залу чопорных джентльменов с жёнами им под стать. Выражение их лиц не менялось, когда они проходили мимо этой штуковины.
- Что вас так обрадовало? - проворчал недовольно Роджер.
Реакция его спутника вызвала у него недоумение, переходящее в раздражение. Фрэнк наклонился к его уху и тихо сообщил, на что похож этот "шедевр". По лицу Роджера пробежала улыбка.
- Я надеюсь, вы не собираетесь говорить это Каваллини? Не думаю, что осчастливите его этим эпитетом.
- Роджер, меня удивляет, почему Каваллини так изменил своему вкусу и вместо вполне определённых частей мужского тела, к которым питает слабость, выставил женский орган? Правда, сомневаюсь, что он когда-нибудь видел это в реальности.
- Мой друг, держите себя в рамках приличий, - прошипел Роджер. - У вас слишком богатое воображение. Не думаю, что кроме вас, кто-то заметил это сходство.
Фрэнк коротко рассмеялся.
- Роджер, русские подарили подобный монумент Нью-Йорку. Он стоял на берегу Гудзона. И уверяю вас, все прекрасно понимали, на что похоже эта фигня. Я не настолько развращён, как вы думаете. Я просто вижу то, что есть.
Они дошли до конца экспозиции, и Фрэнк решительно направился к мягкому диванчику у стены. Когда Роджер присоединился к нему, Фрэнк бросил с досадой:
- Роджер, извините, я устал. Это омерзительно. Общие контуры реализма, остальное - напыщенность, низкопробность, примитивность. Ни чувства меры, ни вкуса, ни знания перспективы. Я бы даже этих людей ремесленниками не назвал, они не знают даже основ. Это не искусство вообще. Не знаю, кому это может нравиться. Теперь я понимаю, что за люди переехали в этот город.
- Не будьте так суровы. Естественно, здесь выставлены работы не всех, кто обладает возможностью творить. Лишь тех, кто нравится Каваллини. Вы отдохнули? Идемте, синьор Каваллини должен произнести речь в честь открытия выставки.
- Роджер! Увольте меня от этого! Я не хочу ни видеть, не слышать его!
- Не капризничайте.
Они вернулись к центру зала, где возвышался круглый помост, обитый бордовым бархатом. Вокруг рядами располагались мягкие кресла. Фрэнк оглядел присутствующих, заметив Хозяина в скучном деловом костюме болотного цвета и Камиллу в роскошном, вечернем туалете. Ярко-алое платье плотно облегало её точёную фигуру, обнажая спину почти до ягодиц, открывая спереди лебединую шею и безупречной формы плечи. Фрэнк злорадно подумал, что она выглядит, как элитная проститутка. И представил, как бы отодрал бы эту фифу за то, что она сдала его копам. Так, чтобы она потом не смогла бы даже сесть.
Тем временем, на подиум вышел Каваллини в смокинге с бутоньеркой в виде огромной красной гвоздики, подошёл к микрофону в круге света прожекторов. Выслушав с довольной миной аплодисменты, манерно начал:
"Я роптал и жаловался на медлительность и неповоротливость умов людей, которые не могут воспринять новые идеи, которые я предлагал. Когда же они, наконец, признали меня, я понял, что их речи ничем не отличаются от речей, которые говорятся в адрес других творцов. Я увидел, как люди залезают в мою душу, присваивают себе богатство моего духа, пытаются ограничить фарисейской моралью. Я поклялся, что никто на земле не увидит моих творений, но Алан Райзен, единственный, кто понял мои устремления и освободил меня от нравственного кодекса посредственностей. За Алана Райзена, который осуществляет все мечты!"
От грома оваций зазвенели стекла. Фрэнк поморщился, сделал попытку встать. Но Роджер, предугадав его желание, с силой усадил на место. К микрофону стали выходить другие люди, как понял Фрэнк художники, скульпторы, чьи творения присутствовали на выставке. Наконец, их поток иссяк. Фрэнк закрыл устало глаза, потёр лицо руками.
- Роджер, это невыносимо, - тихо, но внятно произнёс он. - Я больше не выдержу. Умоляю, отпустите меня, ради бога. Иначе я застрелю Каваллини и всех его прихлебателей. Или застрелюсь сам.
- Напротив здания есть кафе. Отдохните там, - предложил спокойно Роджер, вздохнув.
Фрэнк радостно вскочил и начал резво пробираться сквозь толпу. И ощутил, что кто-то схватил его за руку. Он недовольно обернулся.
- Привет, Эдди, дружище! Куда ты запропастился?
- А это ты, Дэнни, - пробормотал Фрэнк, увидев лучшего друга Эдварда - Даниэля Хьюберта, всеми силами попытался вызвать на лице счастливую улыбку, что ему плохо удалось. - Рад тебя видеть.
- Синьор Каваллини все время спрашивал о тебе. Нам тебя очень не хватает.
- Дэнни, я сейчас очень занят на заводе дяди, - объяснил Фрэнк. - Мне некогда.
- Этот старый хрыч все-таки запряг тебя? - брезгливо проворчал Хьюберт. - Я тебе давно говорил, надо решать это дело, как можно скорее, - злобно сощурившись, прошипел он. - А ты все медлишь. Тебе хочется, чтобы он из тебя все жилы вытянул? Надо его кончать, - приблизившись к самому уху Фрэнка, добавил он. - А завод продадим Блейтону. Он давно на него глаз положил.
Фрэнк ощутил, как в груди заклокотала бешённая злоба, ещё мгновение, и он врежет "лучшему другу" между глаз.
- Дэнни, я не могу решиться. Дядя стал давать мне достаточно денег. Мне хватает, - Фрэнк старался говорить, как можно спокойней.
- Эдди, не глупи. Много денег не бывает. И зачем тебе корячиться? Я знаю одного человека, который поможет нам решить проблему, - забормотал горячо Хьюберт. - Черт возьми, Эдди, не трусь! Ты же помнишь, зачем мы сюда переехали? Стремление к личному счастью - высшая добродетель. Надо брать от жизни всё, что она может дать.
- Хорошо, Дэнни, я подумаю. Извини, я спешу.
Он вырвал руку и стремительно направился к выходу. Не зная, каким недоуменным и подозрительным взглядом проводил его Хьюберт.
Фрэнк вышел из особняка, где проводилась выставка, достал зажигалку, закурил. Вкус никотина немного успокоил его, хотя после разговора с Хьюбертом ему никак не удавалось унять предательскую дрожь в руках.
- Ну что, Кармайкл, видишь теперь, до чего докатился твой Каваллини? - услышал он чей-то недовольный голос.
Рядом возник сухопарый, высокий мужчина с бородкой, в сером, фланелевом костюме, довольно потрёпанном.
- Простите, мистер, с кем имею честь? - спросил спокойно Фрэнк.
- Честь? А у тебя есть честь? Странно, я думал, что ни для тебя, ни для всей вашей педерастической компании такого понятия не существует.
Фрэнк собрал все силы, стараясь успокоиться.
- Мистер - не знаю, как вас зовут, кто вам дал право меня оскорблять? Или объяснитесь, черт возьми, или идите на хрен! Я повторяю, я не помню вас, после клиники у меня начались провалы в памяти, я многое забыл.
Человек подошёл ближе и прошипел саркастически:
- Провалы в памяти? Скорее провалы в совести, хотя и это понятие вашей компашке не известно. Я - Дэнтон, Дэвид Дэнтон, художник, правда, мистер Каваллини так больше не считает, а вы все глядите ему в рот, чтобы повторять за ним хором.
- Так, уже лучше. По крайней мере, я знаю, как вас зовут, мистер Дэнтон. Теперь попытайтесь мне внятно объяснить, чем вы так не довольны, - сказал Фрэнк, изо всех сил стараясь держать себя в руках. - И главное, почему свои претензии выплёскиваете на меня.
- Я всем доволен! Всем! Я счастлив! - язвительно воскликнул Дэнтон. - Особенно тем кошмаром, которым услаждает взгляд Каваллини.
- Кажется, начинаю понимать. А ваших картин на выставке не оказалось. Их не взяли, и вы решили выплеснуть недовольство на меня. Да? А я тут при чем? Я что владелец этой выставки? Администратор, приёмочная комиссия?!
- Ты обещал заступиться за меня перед Каваллини, чтобы он не травил меня. Но ничего не сделал. Ничего. Вы все лижете ему задницу!
Вместо того, чтобы пришибить непризнанного гения, Фрэнк миролюбиво предложил:
- Дэнтон, давайте зайдём в кафе и поговорим по душам. Спокойно.
Тот кивнул. Они зашли в кафе, сели за столик Фрэнк заказал скотч.
- ОК. Внимательно слушаю вас, Дэнтон.
Дэнтон бросил полный тоски взгляд:
- Рассказывать особенно нечего. Я писал картины, которые выставлялись на выставках Каваллини, но…
- Их никто не покупал?
- Нет, покупали, почему же. И даже довольно неплохо. Разве, я - непризнанный гений, сижу и ною, что меня никто не понимает? Я имел глупость в одном из интервью сказать, что мне не нравится то, с позволения сказать, искусство, которое в основном заполняет галерею Каваллини.
- Да, это тошнотворно. Вы правы.
Дэнтон бросил недоуменный взгляд на него:
- Ты говоришь серьёзно? Впрочем, после этого интервью, я перестал видеть свои картины в каталогах галереи Каваллини.