Огороды и падающие заборы. Здесь нет богатых. Здесь живут те, чьей целью осталось лишь выживание. У них, я уверен, есть и мечты и надежды, но все это меркнет под гнетом повседневности и безысходности. И обещания про скорое создание систем канализации и водопровода уже не приводят людей в ликование. Им лишь бы прожить полуголодную весну и заготовить за лето харчей, чтобы дожить до следующей весны…
Я смотрел в спину Кате, которая неторопливо семенила впереди, и гадал, что за беда заставила ее остаться здесь. Муж у нее умер, и некому было вывести семью из проклятых даже людьми земель. Наверное, так.
- Вон, - она внезапно повернулась и указала мне налево, где предпоследним домом стояла добротная, неожиданно выкрашенная в синий цвет изба. - Мой дом.
Хороший это был дом, и хозяин в нем чувствовался. Быть может, я ошибся, быть может, муж не умер?
- Я все сама, - замедлив шаг, сообщила Катя. - Дом два года назад выкрасила, рамы и крыльцо. У избы поехал левый угол, так я с соседом на домкрат его подняла, да поправили мы, новый камень под фундамент поставили. И дети у меня не голодают, только бы жили!
- Все будет хорошо, - успокоил я женщину и, пройдя по узкой грязной улочке, вошел вслед за ней в узкую калитку, которая, открываясь, не издала ни единого звука. - Да поторопись ты, Лис! - раздраженно позвал я. Пес как раз задержался у ближайшего угла, внимательно внюхиваясь в незнакомый, заинтересовавший его запах. Он даже не подумал послушаться, лишь раздраженно дернул ухом, словно бы я надоел ему до самых печенок. Оставив калитку открытой, зная, что Лис никуда не убежит и вскоре подойдет к избе, я пошел к крыльцу.
Большой у нее был участок. Теперь администрация не дает таких огородов. Соток тридцать, если не все сорок. За домом прекрасный яблоневый сад, набухший молодыми почками. Да с таким садом и вправду можно всю зиму не голодать. Деревья взрослые, стволы аккуратно выбелены и никакая болезнь, никакая парша не тронула ветки. И скамейка под яблоней, тоже выкрашенная недавно, белая, с резной спинкой. И свой колодец со старым воротом и замшелым каменным краем.
А земля вокруг голая. Еще не проснулась от зимнего сна, еще не пошла яркими мазками мать-и-мачехи, еще не выпустила листки подорожника. И только одинокий воздушный змей из холщовки повис на ветке, сиротливо свесив до самой земли тонкую бечевку.
- Они все время играли с этим змеем, - улыбнулась Катя, проследив мой взгляд, и усталым движением сдернула с головы платок. И рассыпала по плечам ворох русых, отливающих пшеницей волос, которые не мешало бы расчесать. - Сашка запускал его, а Ольенька всегда бегала подбирать, если падал. А муж мой умер давно, младшей и полгода не было…
- От лучевой умер? - немного безразлично спросил я.
- От пьянства! - зло буркнула Катя. - Там Бог разберется.
- Где дети? - спросил я, поднимаясь на крыльцо и оглядываясь. Чужое прикосновение почудилось мне, чужой и холодный взгляд уперся между лопаток. Ах, ты уже тут! Ты та, которую я столько раз обманывал. Ты, наверное, свято ненавидишь меня как немногих в этом мире. Ты уже рыщешь вокруг, ожидая добычи. Великий Разрушитель, не злой и не добрый. Лишь сила, способна смести все на своем пути. Ты пришла за маленькой девочкой, но, и мальчишке осталось недолго.
- В избе. Пойдемте.
Я шагнул в темные сени, где пахло паклей и травой, где потолок был неожиданно выше, чем черные бревенчатые стены. Мы прошли по выметенным доскам, и Катя открыла низкую, обитую кожзаменителем дверь. Я остановил ее на пороге, не давая войти. Сам я тоже не стал заходить, глядя на двоих детей, лежащих на широкой родительской кровати слева от большой русской печи. Они были и вправду очень малы, девочке - лет шесть, мальчик был постарше года на четыре.
Вот ведь парадокс, - думал я, глядя на детей, - в радиации нет ничего смертельного. Да, она вызывает мутационные процессы, да, при разном стечении обстоятельств она влечет за собой раковые заболевания. Но только потому, что наш организм так относится к ней. Чувствуя радиацию, он сам начинает себя убивать, запуская необратимые, смертоносные процессы. Почему? Кто вложил в нас этот убийственный механизм? С какой целью?
- До Станции ведь далеко, - проговорил я медленно. - Как же они попали туда, Кать?
- Два дня не было, - с тоской прошептала женщина. - Сбежали наперекор моим запретам. Я все глаза проплакала, но ведь ничего не изменить! Потом Сашенька принес сестренку на руках, весь бледный такой, положил ее на крыльцо и сам упал. И все рвет его. И говорит мне, слабо улыбаясь: мама, мы блоки на горизонте видели! И в яму случайно провалились. А Оленька так в сознание и не приходила.
Пока она говорила, я впал в состояние некого транса.
Уже скоро. Они уже мертвы. У обоих кожа красная, словно их обварили кипятком. Я чувствую жар на коже.
Ржавые сосны.
- Кать, - я попятился и заметил в ее взгляд отблеск отчаяния. Наверное, она решила, что я сейчас откажусь. - Я помогу вам, - торопливо заверил ее я. - Но и мне понадобится твоя помощь. Мне понадобится твоя защита, Катя, твоя забота. Когда все закончится, я буду беспомощным, как сейчас твои дети. Мне потребуется отдых, чтобы восстановить свои силы. Сейчас мы пойдем с тобой в огород и найдем два камня размером с карамельную конфету. Эти камушки они должны забрать у меня, когда очнутся. ТЫ им это скажи, но сама не трогай ни камешки, ни меня, пока они не получат их. Камушки будут их амулетами, их пропусками в новую жизнь. Я обману смерть, заставлю тела поверить, что радиация идет им не во вред - во благо, заставлю организмы остановить самоуничтожение. Ты не должна трогать амулеты, поняла? Дети никогда не должны их терять. Объясни им, насколько это важно. Можете проделать в них дырочки и повесить на шеи - мне все равно, но никто иной не должен эти камни трогать и никогда они не должны расставаться с ними. Всегда рядом, поняла? А сейчас пойдем со мной в огород искать камни, потому что смерть твоих детей уже подобралась близко и я уверен, нам не скоро удастся найти то, что мне нужно.
Глава 3. Шаги к будущему
Все тело было охвачено огнем и так хотелось прижаться к чему-нибудь холодному, чтобы остудить это нестерпимое жжение. Мыслей не было. Какие могут быть мыли, когда нет сил? Когда мышцы не слушаются импульсов нервной системы, когда даже дыхание становится тягостным и причиняющим боль действием?
Я слышал какие-то голоса, но понять их не мог. Слышал плачь, но чувствовал почему-то счастье, и долго не мог понять, отчего же это счастье сопровождается горькими слезами. Потом я с трудом вспомнил о произошедшем, и голоса обрели для меня определенность. Я слышал смех девочки и виноватые признания мальчика. Я слышал всхлипы и звуки поцелуев, когда мать, прижимавшая к себе возвращенных мною из могилы детей, вовсе не сердясь, целовала их в послушные головки. Уж теперь то они никогда не убегут из дому, всегда будут слушать материнское слово!
Если бы я мог, я бы улыбнулся.
Дышать стало немного легче, но жар по-прежнему охватывал все мое тело, и хотелось только одного - забыться. Вместо этого звуки настойчиво толкали мой разум, пытаясь его пробудить. Я услышал шаги и внезапно зарычал, заклокотал где-то за пределами дома у самого крыльца пес.
- Пошел прочь! - заорал кто-то, но собака лишь рявкнула еще громче, угрожающе клацнув зубами. Кто-то закричал от боли, потом я услышал звук глухого удара.
- На тебе, тварь блохастая! На! Сдохни!
Пес коротко взвизгнул, и все затихло.
Я с облегчением вздохнул и собрался раствориться в этой тишине, как вдруг снова застучали шаги, и кто-то споткнулся о мое тело, лежащее в сенях у самой двери.
- Мать твою! - ахнул мужчина и мне в лицо ударил яркий луч карманного фонарика. - Это же он. Ну, ты мне за все ответишь, тварь!
В бок мне врезался крепкий ботинок, но я почти не чувствовал боли.
Зачем это? - вяло подумал я. - Кому я успел навредить? Я ведь спасал детей. За что же меня бить?
- Не трогайте! - завизжала женщина. - Он мне детей спас!
- Отвали, дура!
И снова я услышал звук удара и крики. На этот раз детские.
Они кричали: Мама! Мама!
А потом мальчик заорал, чтобы кто-то убирался из дома, и так это у него по-взрослому получилось, что меня внезапно подхватили под руки и поволокли куда-то. Мои ноги тащились по полу и цеплялись за выступы, а потом я почувствовал, что мы спускаемся по лестнице, и свет стал нестерпимым, таким же горячим, как и вся моя кожа. Он взрезал веки, и я застонал, опуская голову, пытаясь уткнуться в плечо.
- Да что с ним?! - меня тряхнули, но это было излишним и не могло ничего изменить. - Эй, ты чего, обкурился чем?
- Ты лучше спроси у него, куда он дел пушки наши. Лысый шкуру с нас снимет за два новеньких Макарова с обоймами.
- Да плевать мне на пушки! У меня в ноге дырка от зубов этой каракатицы.
- Да ты пришиб ее уже, все. Собака и собака - тупая скотина. Эй, куда ты дел наши пушки?!
Меня снова встряхнули, потом ударили по лицу, заставив безвольную голову мотнуться из стороны в сторону.
- Одно из двух: или его отравили чем, или он обкурился. Я видел такое от серой дури, эти нарики поганки белые перетирают, потом сушат, варят и отвар этот пьют. А иные, кто посерьезнее, те курят прямо сушеные поганки с какими-то добавками, так после этого становятся такими вот, растениями. Совершенно амебами. Ты что курил, урод?!
- Тяжелый, гад. Слушай, Леха, может мы его прирежем к чертям? Его еще два километра до машины тащить…
- Не сходи с ума, Сем, мы потеряли пистолеты, если мы и его потеряем…
- А в таком состоянии его привозить разве можно? Скажет Лысый, что это мы его так уделали.