Темный коридор привел его в комнату, настолько необъятную и ошеломляюще роскошную, что он остановился, ослепленный. Стены были покрыты очень древним мозаичным узором из разноцветных стеклянных квадратиков. Через всю комнату тянулось покрывало из прозрачнейшего персиково-желтого газа, и вдоль него, как и у мозаичной стены, на большом расстоянии друг от друга стояли массивные серебряные подсвечники, достававшие ему до бедра, размером с небольшой бочонок в окружности. Эти подсвечники служили основанием гигантских свечей, выше человеческого роста и большего диаметра, чем его нога, из жирного, снежно-белого воска, заливавших все вокруг ярким светом, который, рассыпаясь на миллион сияющих искр, отражался от серовато-желтых полированных мраморных плит пола и играл на стеклянных мозаичных квадратиках, превращая их в ослепительные драгоценные камни. Пол там и сям украшали бело-кремовые шкуры снежного кота, каждая из которых стоила его годового заработка в Космофлоте.
Это было зрелище неслыханной, варварской роскоши, фантастическое на его невежественный взгляд жителя глухой Границы - опиумная фантазия… призрак забытой роскоши, Византия в расцвете богатства и славы, Карфаген Саламбо или Багдад Гарун-аль-Рашида.
- Коммандер…
Откуда-то из-за персикового газа появилась женская фигура. Еще одна девушка, не та, что встретила его у двери. Эта была одета в черную с золотом парчу, облегавшую ее стройное тело. Первая девушка показалась Линтону очень привлекательной, но эта была просто сногсшибательно красивой. Она взмахнула рукой…
Газовые занавеси распахнулись и разъехались в стороны. В противоположном конце огромной комнаты на троне из черного мрамора, испещренного переливающимися, как на павлиньем хвосте, огненными опаловыми, зелеными, синими и рыжими прожилками, сидела еще одна девушка.
Увидев ее лицо, Линтон забыл про великолепие окружавшей его комнаты.
Рауль Линтон знал о женщинах очень немного. Но подлинную красоту - редчайшую вещь - он узнавал сразу же, стоило ему ее увидеть.
Сейчас он видел ее…
Она была юной, очень юной. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать. Но Линтон знал, что ей должно быть самое меньшее чуть за двадцать. Ее лицо являлось совершенным овалом, того же восхитительного, что и тонкие обнаженные руки, кремово-коричневого цвета, смуглого и безупречного. У нее был маленький, круглый упрямый подбородок. И глаза - огромные, ясные, широко расставленные под прямыми, вразлет бровями… глаза, чуточку миндалевидные… глаза чернее самой черноты. Глубокие. Магнетические. Затягивающие, почти гипнотические. Ее нос был маленьким и прямым, щеки еле заметно сияли естественным здоровым румянцем. Лоб казался высоким и чистым, выдающим незаурядный интеллект. Свою маленькую изящную головку правительница держала очень высоко и гордо - истинно по-королевски. Королевскими казались и ее прямые точеные плечи, и нежный изгиб теплых алых губ. К тому же она не носила абсолютно никакой косметики.
Создавая разительный контраст с роскошью своей комнаты и дорогими замысловатыми одеяниями служанок, она была одета в простое строгое белое платье, плотно охватывающее ее хрупкую, восхитительно стройную фигуру. Она сидела совершенно неподвижно, устремив на воина внимательный взгляд и не произнося не слова. За это время он успел вобрать в себя все мельчайшие подробности ее облика и одеяния.
Она также не носила никаких драгоценностей - ни одного кольца, не выдержавшего бы сравнения с совершенной красотой ее маленьких смуглых кистей. Ни одного браслета, нарушившего бы гармоничную симметрию ее обнаженных рук. Ее прямые темные волосы - черные и блестящие, как вороново крыло, тяжелой волной падали на плечи и струились по спине. Единственной уступкой женской страсти к украшениям была маленькая диадема, ашкар, венчавшая ее голову. Она состояла из безупречных маленьких алмазов - голубых, как лед, скрепленных жесткими нитями тонкой золотой проволоки.
За все это время она так и не пошевелилась и не изменила выражения лица.
Очень скованно, чувствуя, как лицо заливает краска, Линтон сделал маленький неуклюжий поклон - жест почтения, не вполне достаточный для королевской особы планетарного масштаба. Он сознавал это, но поступил так импульсивно, а не намеренно.
Потом он оторвал от нее взгляд и смущенно огляделся, увидев трехступенчатый помост, на котором она восседала на своем мраморном троне, и роскошный пурпурно-алый ковер, брошенный на ступени. Линтон ощутил висящий в воздухе дивный и почему-то странно знакомый аромат… ах, да… запах свечного дерева, который он уловил в салоне ее космической яхты.
Этот запах очень подходил Каани: сухой, мускусный, терпкий, смолистый, и все же опьяняюще сладкий. Запах диких овеваемых ветрами высокогорий, открытых небу и солнцу.
Затем Линтон снова посмотрел на девушку и перехватил ее взгляд, задумчиво изучающий его, увидел, как на ее лице медленно проступает теплая дружеская улыбка.
- Так вы - Рауль Линтон, о котором я столько слышала, - объявила она звонким теплым голосом. - Приветствую вас на Офмаре, к которому ни один из нас не принадлежит. Я - Каани Валадона.
- Знаю, - сухо, даже грубо, пробормотал Рауль. Он ощутил, как внутри него колыхнулось безграничное и смущенное негодование: негодование на ее удивительную молодость, на ее ошеломляющую красоту и, возможно, перекрывающее все остальное, на ее естественность, самообладание и уверенность в себе, столь контрастировавшие с его собственными недостатками - это он осознал сейчас особенно остро. - Я слышал о вас, - внезапно продолжил он.
Это прозвучало глупо. Каани засмеялась.
- Рада! Вскоре все Созвездие услышит обо мне, если будет на то воля Богов! - Ее смех оказался точно таким же, как и улыбка - непринужденным, абсолютно естественным, идущим из глубины души.
Рауль очень удивился тому, что она так хорошо говорит на имперском неоанглике - лишь слегка запинаясь на многосложных словах. Какой восхитительной музыкой звучало в ее устах его обычное, ничем не примечательное имя! Кроме того, она произносила некоторые гласные с легким акцентом. Рауль чувствовал себя постоянно настороже, будто весь превратился в глаза, уши и нервные окончания. Они оба держались настороженно, их нервы натянулись, точно тетивы луков, готовые уловить малейшие намеки, тончайшие нюансы и мельчайшие подтексты. Линтон попытался заставить себя расслабиться, стоять более непринужденно - в комнате не оказалось другого кресла, за исключением того, в котором сидела Каани. И еще он старался говорить без стеснения. Хотя он знал, что эту битву он проиграл; ругал себя последними словами за застенчивость и чувствовал себя, как зеленый юнец на первом свидании! Но ничего не мог с этим поделать!
Через миг он решил, что Каани, должно быть, читает его мысли, ибо ее огромные глаза сверкнули озорным огнем и она мягко спросила:
- Кажется, вам не очень удобно стоять? Может быть, мои служанки принесут вам кресло?
- Нет. Я предпочитаю стоять, - пробормотал он.
В следующее мгновение королева совершенно изменилась, поймав его врасплох неожиданным прямым вопросом на церемониальном рильканском:
- С почтением, казар, что ты стал бы делать, если бы тебя внезапно лишили всего, что принадлежало тебе по праву рождения, закону наследования и завету Каана? Если бы без уведомления или предупреждения и даже без любезности, которая может быть заключена в простом "пожалуйста", тебя лишили твоего места, твоего положения, твоего дома, твоих слуг и всех твоих владений?
Мгновенно, без малейших колебаний и размышлений, Линтон ответил прямо и искренне:
- Я стал бы бороться, чтобы вернуть себе это все.
- Ага! Ты стал бы бороться, даже если бы для этого пришлось нарушить закон?
- Да, по чести.
Она наклонилась, внимательно глядя ему в глаза.
- Значит… по чести… ты мог бы убить, чтобы вернуть то, что было твоим и было отнято у тебя другими? Скольких бы ты мог убить? Десяток? Сотню? Больше? Насколько больше ты мог бы убить?
- Не знаю, - ошеломленно ответил он. - Если бы не было другого способа, чтобы заставить похитителя отдать мою собственность, я смог бы убить… Да. Скольких… Не могу сказать. Но я стал бы бороться всеми способами, которые смог бы придумать.
- Даже если бы тебя назвали "изгоем" и "преступником"?
- Ну… Да… Думаю, да. Я считаю, что человек имеет право бороться за свою собственность, точно так же, как он стал бы защищать свою женщину или свои владения от нападения, - сказав это, Линтон рассмеялся, но в его смехе не было ни горечи, ни настоящего веселья. - Некоторые очень легко раздают другим такие ярлыки!
Каани кивнула, и алмазный ашкар тихонько зазвенел, как крошечные хрустальные шарики.
- Я знаю, что правительство назвало так тебя, Лин-тон. Такие ярлыки навесили также и на меня, ибо я хочу вернуть то, что принадлежит мне, поскольку престол Валадона мой по рождению, закону и браку и его отобрали у меня силой и ложью, вероломной и беззаконной.
- Я слышал об этом, Каани.
- Значит, ты поймешь мое положение и встанешь на мою сторону? - спросила она.
- Не… уверен, - уклончиво протянул он.
"Будь осторожен и не связывай себя никакими обязательствами, - сказал он себе. - Эта женщина стремительна и проницательна, а ум ее подобен молнии!"
- Я понимаю… Я сочувствую… Но что касается того, чтобы встать на твою сторону…
Внезапно Каани снова безо всякого предупреждения перешла на другой язык, на этот раз на разговорный рильканский: