Барон вовремя вспомнил о плане герцога, о сохранении инкогнито. Нет, ни о каком гербовом вагоне не может быть и речи. Велик риск попросту наткнуться на человека, знающего Анже лично или из газет. Но, судари мои, ехать вторым классом среди таких вот коробейников или третьим промеж зажиточных крестьян - увольте.
- Три билета в первый класс, прошу вас, - твердо сказал барон, чем немало удивил матрону. Последние тридцать лет ей не случалось ошибаться после взгляда на одежду пассажира.
Она нервно защелкала костяшками счетов.
- Так, "Золотая Стрела", скороходный полоз особой важности. Каждый билет десять солов. Если дорого для вас, могу пересчитать для второго класса, или же через час отходит…
- Не надо, - Белин ссыпал на медную тарелочку деньги. - Поторопитесь, прошу вас. Не хотелось бы опоздать к отбытию.
БЕЗЫМЯННЫЙ КОРОБЕЙНИК
Стоило барону покинуть вокзал, как коробейник вскочил и рысью подбежал к окошку. Его широкое плоское лицо совсем не выглядело заспанным.
- Хамон? - спросил он и получил в ответ кивок. - "Золотая Стрела"? - кивок. - Сколько их?
- Трое, - ответила матрона. И мстительно добавила: - Не желают оне вторым классом, морду воротят. Поехали первым.
- Монеты какой чеканки?
- Я почем знаю? Мое дело маленькое.
- Твое дело на вопросы отвечать, - зашипел "коробейник", и матрона втянула голову в плечи, бледнея. - Давай монеты сюда, все равно их сдать придется.
- А мне как же, билеты-то проданы.
- Не спорить! Монеты!
Ссыпав монеты в карман, он деловито прикусил последнюю, присмотрелся к чеканке. Монетный Двор Хамона. Понятно.
Подхватив мешок, коробейник заторопился к выходу. Мяукнув, за ним последовала кошка.
ЯКОШ БЕЛИН, ЛОРД-ЗАЩИТНИК СЕРЕДИННЫХ ЗЕМЕЛЬ
2
Проводник в синей униформе с золотыми шнурами проверил билеты, проводил Анже и Якоша до двухместного купе, в соседнее посадил дворецкого. Вернулся к лордам и пробил билеты посредством серебряного инструмента в виде драконьей головы.
- Отбываем через пять минут, - сказал он, сверившись с брегетом. - Если я вам понадоблюсь, господа, дерните за этот шнурок.
Анже дал проводнику полсола, и тот с благодарностью их оставил. Лорд Белин с облегчением принялся набивать трубку. С момента, как он вышел из старого вокзала, его не оставляло чувство, что за ним наблюдают.
- Не бери в голову, - отмахнулся Анже, вытягиваясь на полке. - Если бы за нами кто-то шел, Улгар бы его заметил и оповестил нас. От него не укрыться.
- Улгар? Твой дворецкий?
Купе дрогнуло. Перрон за окном поплыл, унося машущих руками людей, продавцов снеди, сонных городовых и патрульных. Пару раз хлопнули двери, пассажиров первого класса ехало немного.
- Да, он самый. Как ты должен был заметить, на него можно положиться.
Белин закурил.
- Ты, похоже, для него больше чем хозяин, Анже, - сказал он. - Я видел, как он защищал тебя на опушке. Не всякий дворецкий станет рисковать своей жизнью за сеньора.
Герцог Савина задумчиво смотрел в окно. Промелькнули и исчезли черепичные крыши окраин Костров. "Золотая Стрела", набирая скорость, бежала на север. Колеса стучали равномерно и глухо, навевая ощущение покоя.
- Я люблю полозы, - сказал Анже Савина. - Мне нравится, когда железная коробка на колесах уносит меня навстречу неизвестности. В будущее жутковато идти самому, боишься споткнуться, тянет обернуться назад. Полоз помогает побороть страх, дает иллюзию, что все свершится само, без твоего участия. Похожее чувство я испытываю в корабельной каюте, когда волны колотятся о борт. Девятнадцать лет назад я отправился в путешествие на корабле по имени "Русалка Мара".
АНЖЕ САВИНА, ЛОРД РУБИНОВОЙ ОПРАВЫ
3
- Мой отец нанял двухпалубную галеру в Оросе, чтобы она отвезла меня в Никт и дальше вдоль побережья. Поездка была частью моего обучения, мне полагалось знакомиться с портовыми городами и укреплениями, постигать морскую науку и нравы прибрежных народов. Заодно копить материал для моего игрушечного материка.
Не скрою, прилежней портовых укреплений я изучал интерьеры портовых кабаков. Из всех обычаев морского люда мне больше всего полюбились те, что были связаны с ублажением изголодавшихся моряков продажными девицами. В общем, скучать мне не доводилось.
Когда на горизонте замаячили острия Соленых Гор и Пик Вериди вонзился в шатер северного неба, капитан скомандовал разворот. Велик был риск наткнуться в негостеприимных водах на ладейную флотилию баров. Горцы признают чужим лишь то, что хозяин может отстоять с мечом. Капитан не хотел рисковать судном и командой. Мы возвращались домой.
То было недоброе время, любимое пиратами Соленых Гор. Время туманов, в которых удобно подкрадываться на юрком баркасе к пузатому "купцу". Из трюма извлекли запретные "аспиды", капитан лично проверил и наладил стрелометы на носу и корме. "Ложась спать, кладите меч поблизости, молодой мастер, - наставлял он меня. - Здесь не южные моря, пиратам плевать на выкуп, им не нужны пленники. Сражаться придется до последнего". Нечего и говорить, что после его слов сна у меня изрядно поубавилось.
Одной из бессонных ночей, слоняясь по палубе, я разглядел за бортом человека. На мой крик сбежались матросы, беднягу выудили багром.
Он не утонул, потому что привязал себя ремнем к обломку мачты. Силы оставили его, он был без сознания. Неизвестно, как долго его носили волны. Матросы отнесли его в трюм, уложили на банку. Корабельный врач разрезал рубашку, задубевшую от соли. Я услышал ропот. Матросы переговаривались и тыкали в спасенного пальцами. Явился капитан. Лицо его было куда мрачнее, чем я привык видеть. А капитан отнюдь не был из той породы, что встречает утренний луч солнца веселой песней.
- В недобрый час вы выглянули за борт, молодой мастер, - сказал он.
Я поднес к лежавшему лампу. Все его тело и даже лицо было покрыто узором татуировки. Она отличалась от тех рисунков, которые я видел на телах матросов или баров. Диковинные изломанные руны, картинки тонущих кораблей и людей, пронзенных копьями. Будто кто-то вел летопись бесчисленных сражений на смуглой, покрытой шрамами коже.
- Кто он? - спросил я капитана.
Тот произнес слово, похожее на ругательство. Потом повторил его еще на нескольких диалектах.
- Он пират, - наконец сказал он на понятном мне языке. - Такие знаки наносят на себя пираты Осколков, акулы феймов. Страшная порода, молодой мастер, хуже наших разбойников, хуже даже баров. Ни жалости, ни чести, одна только алчность и злоба. Страшные вещи они делают с теми, кто попадает к ним в руки. Вы посмотрите, сколько кораблей утопил этот мерзавец, - вон они, все нарисованы. Они гордятся тем, что делают, у себя на островах слывут героями. Я слышал, что тех, кто пытается охотиться на них, пираты потрошат, набивают соломой и вешают у себя на реях.
- Выкинуть его за борт, - ввернул боцман. - Пока не накликали беду.
- За борт его! - поддержала команда. - За борт!
- Здесь я должен сделать отступление и рассказать о девушке, с которой мне довелось слюбиться в Никте. Она была из племени северных горцев, ее украли соседи и продали в портовый шалман, как это водится у дикарей.
Она была хороша, горяча и отзывчива, но не об этом речь. Она рассказала мне старое поверье баров. Если ты спасешь человеку жизнь, - говорила она мне, - помни, нити вашей судьбы отныне связаны. Береги его, а он пусть бережет тебя, ибо вам назначено умереть в один день, в один час. Если уйдет один, второй последует за ним".
Какая несусветная дикость, подумал я тогда. Но ее горячий шепот вдруг прозвучал над моим ухом в тесном трюме галеры "Русалка Мара". Двое матросов взяли спасенного мной пирата за руки и за ноги, намереваясь швырнуть его за борт.
Я обнажил меч.
- Бросаете его, - сказал я, - бросайте заодно и меня. Если осилите.
Лампа в моей руке запылала синим яростным огнем. Клянусь моим Рубином, я бы сжег корабль, кабы они осмелились мне перечить!
Думаю, что от опрометчивых поступков капитана удержал не страх передо мной. Он мог подсыпать мне в еду крысиного яда, придушить во сне, застрелить в спину из "аспида". Но тогда он бы навлек на себя месть моего отца, который бы никогда не поверил, что я случайно упал за борт. Мало кто не знает, что такое месть старого герцога Савина.
Мое возвращение в Орос было благополучным. Увы, я больше не находил в капитане собеседника, а матросы при виде меня отворачивались. Не скрасило мое одиночество и общество спасенного мной островитянина, который поселился со мной в каюте. Всю дорогу он успешно притворялся немым, на попытки же с ним говорить непонимающе разводил руками. От нечего делать я рисовал его наброски углем.
Лишь однажды у нас вышло что-то похожее на общение. Я набросал схватку двух кораблей и показал островитянину. Дескать, так ты оказался в море? Он забрал у меня доску для рисования, зачеркнул один корабль. Вместо него он нарисовал нечто загадочное. То ли машину, то ли живое существо. Тело рыбы, покрытое чешуей, с плавниками, хвостом и внушительным носовым бивнем. Но над спинным гребнем поднимались трубы, пускавшие дым, как у наших машин, работающих на угле и флогистоне.
Он показал на себя, показал на нарисованный мной корабль. Потом показал на рыбу-машину и сделал жест, который понимают в любом уголке Акмеона и за его пределами.
Он поднял подбородок и провел ребром ладони по грязной шее. Смерть. В холодных северных водах пират и его корабль повстречались со смертью в обличье испускающей пар рыбы. Больше мне ничего не удалось у него узнать.