Осознание всего ужаса услышанного пришло чуть позже. Но в любом случае, агарду Тапри был легче это пережить чем недавно - цергарду Эйнеру. Не испытал он того безысходного отчаяния, ощущения обречённости и краха, что выпали на долю его начальника. Ведь рядом был цергард Эйнер, он знал, что надо делать, и если он считал, что человечество можно спасти, значит, так оно и есть. А уж какую придётся заплатить цену ему, Тапри, лично - не важно. Слишком велика цель, чтобы думать о собственной судьбе. Люди и за меньшее отдавали жизни, и за счастье почитали свою жертву…
Так рассуждал юный адъютант, меся литыми сапогами непролазную грязь камрской дороги, ковыля по морозным кочкам, через свежие, не затянувшиеся ещё воронки, и душу его охватывало светлое, очень похожее на счастье чувство сопричастности с чем-то поистине ВЕЛИКИМ. И то дело… нет, ДЕЯНИЕ, что предстояло им - пусть немыслимо трудное, пусть смертельно опасное - юношу не пугало, напротив, воодушевляло и окрыляло, пробуждало детские, слегка уже потускневшие мечты о подвигах и славе…
Словом, впал он в то возвышенно-блаженное состояние духа, что как нельзя лучше подходит монаху, готовому узреть воочию божественные святыни и преклониться пред ними. Бледные щёки покрыл лёгкий розовый румянец, прозрачные, чуть навыкате глаза одухотворённо сияли, взор их странно, отрешённо блуждал… Фанатик веры, да и только! Ни один патруль не придерётся!
- Что это у нас с ним? - забеспокоился цергард, и Тапри его даже не услышал.
- Похоже, ошалел от радости, - понизив голос, печально пояснил доктор Гвейран. Он догадывался, что происходит с агардом, ему доводилось видеть на лицах людей похожее выражение. Только люди те были не с Церанга, а с Земли. Триста добровольцев уходили сквозь новый, никем до них не испытанный дальний коридор к неведомым мирам, и знали, что на родину никому из них вернуться не суждено…
- Не понял! Чему тут радоваться?! - удивился Эйнер, он-то хорошо помнил собственные недавние чувства: мир рухнул, жизнь кончена… Он верил, что адъютант найдёт в себе силы и справится с ударом, но такой странной реакции предвидеть не мог.
- Ну… Разве мальчикам каждый день достаётся спасать человечество?
- А-а! Ну да! - цергард неуверенно улыбнулся. С этой точки зрения он проблему ещё не рассматривал… Может, и в самом деле, не всё так скверно, как кажется на первый взгляд?
Впереди, на фоне предзакатно-оранжевого неба показались, окутанные белёсой туманной дымкой, тёмно-сизые цилиндрические очертания строений, точнее, развалин их. Дорога на подходе к городу сделалась чуть ровнее, видно, о состоянии её кто-то пытался заботиться. Сама местность стала суше - по обочинам и под насыпью валялась разбитая техника, валялась уже давно, успела покрыться мохнатой бурой ржой, а в топь так и не ушла. "Теперь до осени, до больших дождей", - равнодушно подумалось Гвейрану.
- Между прочим, ты должен отучаться звать меня "господин цергард" - сказал Эйнер адъютанту, чтобы вернуть с небес на землю.
- А как же? - вяло удивился тот.
- "Брат Геп".
- Почему так? - вопреки собственным правилам, Тапри принялся задавать вопросы, видно разум его не покинул ещё небесные сферы.
- Потому что в подорожных так написано, - с лёгким раздражением пояснил цергард. - "Брат Геп", "брат Меран" А сам ты, между прочим "брат Пупа".
Хоть и не признавали монахи-вдовняки личных документов, а против порядков военного времени в светском Арингораде идти всё-таки не могли. И подорожные были вынуждены брать, и отмечаться на контрольных пунктах: цель перемещения, прибытие, отбытие…
- Пупа? Ой, я не хочу! Мне не нравится - Пупа! - агарду вдруг представилось, как много лет спустя, школьники прочтут в учебниках истории: "…и его адъютант Тапри под именем брата Пупы, свершили славный подвиг во имя…" - Дурацкое какое имя!
- Ну, извини! - сердито развёл руками Верховный цергард Федерации. - Тебя забыли спросить, какое тебе нравится! - на самом деле, собственный "Геп" ему тоже не нравился, но он же помалкивал, потому что это были настоящие имена вполне реальных монахов, ныне, увы, обретающихся в топи. И те люди, что выправляли фальшивыми подорожные, дело своё знали, и подбирали имена так, чтобы было возрастное соответствие и приблизительное внешнее сходство… Да и какая разница, в конце концов?! Только капризов нам здесь недоставало!
- Ой! Прошу прощения, господин кон… брат Гып! - Тапри немного опомнился.
- Геп! Ты каким местом слушал?!
- Виноват, брат Геп!
- Не "виноват", а "премного опечален", или, там, "сожалею". Ты же монах, а не солдат, не забывай.
- Слушаюсь!.. Тьфу! Не забуду, брат… Геп!
- Вот так-то лучше, - благосклонно кивнул цергард, и спросил Гвейрана. - А что, трудно жить под чужим именем?
- Поначалу, - уклончиво ответил тот, искренне сочувствуя бедняге-адъютанту, чьё новое имя одинаково глупо звучало на обоих языках.
- И ещё. Не забывайте, что теперь главный среди нас брат Меран, и мы должны вести себя соответственно. Меран, как старший, приказывает, Геп и Пупа подчиняются.
Определённо, что-то разладилось в мозгах Тапри от сильных переживаний, он никак не мог прийти в себя. Пробормотал задумчиво, ни кому конкретно не обращаясь:
- Как же мы станем ему подчиняться, если он пришелец из космоса? Так не должно быть, чтобы Верховный цергард подчинялся пришельцам! Это неправильно .
- Да тьфу! - потерял терпение упомянутый Верховный и решил с ошалевшим своим адъютантом пока не общаться вовсе. Пусть парень придёт в себя, надо дать ему время…
Решение оказалось правильным. Эйфория постепенно пошла на убыль, и к началу второго заката тот вновь стал прежним, вполне адекватным агардом Тапри… Или, если угодно, братом Пупой.
Тем более, что быть "главным" "брат Меран" отказался сам. Он решил так: пусть они с братом Пупой, как договаривались, прилюдно изображают молчальников по обету - меньше опасность сболтнуть лишнее. А все необходимые переговоры возьмёт на себя "брат Геп", как лицо наиболее подготовленное и осведомлённое в вопросах религии. Было это предложение весьма разумным, и господин цергард не стал возражать.
Двадцать с лишним лет войны это долгий срок. От города, по территории которого не раз и не два проходила линия фронта, почти ничего не осталось. Точнее, от поверхностной его части. Руины здесь никто не разбирал, постройки не восстанавливал - какой смысл, если неизбежно разбомбят вновь? Всё живое ушло под твердь. Как и новая столица, Камр был выстроен на скальном массиве, в топь канули лишь западные его окраины - бывшие фабричные кварталы. Вся остальная площадь решением специальной комиссии была признана пригодной для проживания, и разрешения на переселение горожанам перестали выдавать. Запертое будто в лагере или гетто, лишённое нормального жилья, население гнездилось по подвалам, бомбоубежищам и старым катакомбам в той их части, что ещё не была затоплена водой. У всякого, кто впервые приезжал в Камр из регионов более благополучных, невольно возникал вопрос: зачем вообще, чего ради продолжают жить на свете эти семьдесят тысяч человек (всё, что осталось от полумиллионного города)? Измученные беспросветностью, голодом, болезнями и страхом, почти утратившие цивилизованный облик люди влачили жалкое, полуживотное существование, весь смысл которого сводился к добыче пропитания и отчаянному, бездумному удовлетворению основных инстинктов. И хотя радиационное заражение местности было слабее, чем в том же Арингоре или Круме, "детей болот" и иных мутантов в Камре рождалось втрое больше среднего по стране. Большинство из них умирало, не прожив и года, те же, кому удавалось пережить тринадцатилетний рубеж, шли на близкий фронт "пушечным мясом". Государство не позволяло им взрослеть - зачем Федерации столько больных и неграмотных уродов? На фронте же они погибали очень скоро, но воевать шли охотно, некоторые даже годы себе прибавляли. А всё ради скудного солдатского пайка, казавшегося им воплощением изобилия и счастья: "хоть наесться от пуза напоследок, узнать, какая она бывает сытость"…
Страшное это было место - прифронтовой город Камр, особенно для тех, кто владел хоть каким-то имуществом. Здесь по ночам сновали серые тени: одичавшие и опустившиеся горожане готовы были идти на убийство за самую малость: кусок хверса, тряпку поновее, сапоги поцелее… Понятие морали и законности давно умерло, они даже не понимали, что это плохо , они по-детски радовались удаче, оплаченной чьей-то жизнью, и кровавыми своими трофеями искренне гордились…
Военных они не трогали из животного страха, только самые отчаянные решались стянуть что-нибудь поблизости от казарменных подвалов - часовые стреляли на поражение. Но одиноким монахам на снисхождение рассчитывать не приходилось.
- Вы бы, братия, того, - сделав нужные отметки в подорожных, посоветовал постовой, добродушный парень, судя по выговору, выходец из далёких и набожных областей запада Акаранга, - вы бы по городу малым числом не ходили ввечеру. Прибились бы к своим, благо вас теперь тут вдоволь скопилось. Потому как народ здесь вовсе дикой и злой, хуже тех бронзоггов, любой родную мать за огрызок порешит… - и совсем раздобрился. - Я так скажу: до свету ждите-ка тут, у поста. Вот она, воронка сухая, - он указал пальцем, - ночевать можно. А по нужде - во-он в те кусты пожалуйста, там мин нет.
- Вот спасибо тебе, чадо божье, за заботу, да пребудет с тобой милость Создателей! - откровенно и искренне обрадовался "брат Геп". Обстановку в городе он знал - и сам тут бывал не раз, и докладывали, так что прогулка среди ночных камрских развалин ему не улыбалась.
Но спутники его недоумевали - один молча, другой вслух - зачем у самого города ночевать в воронке под открытым небом? Не лучше ли поискать кров?