Событие было настолько кратким, что сознание не уловило подробностей, - было впечатление, будто что-то где-то как будто бы мигнуло, и невозможно было поручиться, что это мигнуло на самом деле, а не в перегруженной впечатлениями текущего момента голове, - но следом донесся по-особому глухой раскат, и на пульте погасли лампочки. Остальное… Все это он сделал, можно сказать, собственными руками, и ему не нужно было долго приглядываться, чтобы понять: вся та электроника, которая была включена, - сдохла. Он слыхал о таких штуках. Те, кто прилетели, глянули и отвернули, - не были серьезными людьми. Это были очень серьезные люди. Шелестящий гул, удалившись было на границу слышимости, почти за границу слышимости, снова начал приближаться, только делал это теперь куда более уверенно. Не отступать со всей поспешностью, - самая пора была сей же момент без оглядки драпать: подлетят, так и не смоешься, будешь виден, как вошь в шевелюре Ильича. А ничего хорошего от вновь прибывших в сложившихся обстоятельствах ждать не приходилось. Чего нема - того нема: как он ни прикидывал, как ни раскладывал пасьянс этих самых обстоятельств, игры противоречивых интересов и собственного вранья, а выходила ему долгая дорога в казенный дом, и, похоже, надолго. Ох, и надолго-о! Постников поспешно схватил "КорсАК", распихал по бездонным карманам пять магазинов и уже на бегу схватил два шершавых, приятных на ощупь глушителя. В его действиях за последние две минуты в полной мере проявилась характерная людская последовательность: он ни минуты не сомневался, дезактивируя эффекторные элементы, потому что ни в коем случае не хотел, чтобы спасатели, прилетевшие так некстати, хоть в малейшей степени пострадали, но тем более не собирался попадаться живым в их дружеские руки, и, доведись угодить в загон, отстреливался бы до последнего, изо всех сил стараясь, чтоб урон был максимальным. Тут надо заметить, что у него попросту ничего бы не вышло: у него не было заложников, жизни которых прибывшие специалисты должны были бы по мере сил беречь, и они враз обезвредили бы одиночку каким-нибудь из обширного арсенала спецсредств, не вступая с ним в серьезный огневой контакт, - но в тот момент он, разумеется, ни о чем подобном не думал. Быстро-быстро, - автомат наперевес, снят с предохранителя, режим огня автоматический, патрон в стволе, - он сбежал к ближайшему подворью, затянутому по-особому жирным, черным дымом, швырнул через забор гранату, дождался, пока по ту сторону рванет, ворвался внутрь и с третьей попытки влез на громадный грецкий орех, которому было лет как бы не полтораста. Помимо густой кроны, он имел еще то достоинство, что дым от горящего дома, дым, пахнущий горелым мясом, совершенно затянул эту крону, как бы запутавшись в листве, и оставалось только надеяться, что он, дыша через натянутую на лицо мокрую полу рубища, сумеет высидеть в этой коптильне…
Он успел весьма вовремя, потому что они были уже тут как тут. Серая туша, громадный серый скат со вздутым туловом, вывернулась откуда-то совершенно неожиданно, неимоверно крутым виражом, зависла на одном месте, пронзительно шипя и поворачиваясь вокруг вертикальной оси, словно оглядывала местность, ощупывала ее стволами автоматических пушек и тяжелых пулеметов, а потом, выпрямив непропорционально-тонкие стойки шасси, уверенно уперлась ими в пыльный камень. Из широких проемов дверных люков начали привычно, на оба борта, по трое в ряд, выскакивать громоздкие фигуры в пятнистых доспехах и глухих шлемах. Очевидно, они в общих чертах разобрались в происходящем, еще будучи наверху, потому что рассыпались по местности довольно быстро, не нарываясь на рожон, но и не проявляя особых предосторожностей. Так же, как он несколькими минутами ранее, они перекидывали гранаты через попавшиеся изгороди, точно так же - врывались во дворы, и распахивали все двери из числа дверей уцелевших, и ему повезло, что граната, заброшенная в его двор, была наступательной: как доской по ушам, а так - ничего. Последним покинул машину немаленький дядечка с плоской коробкой "СУБ - "В", которая в его руках казалась совсем крохотной. Наплывая, дым временами почти лишал Постникова возможности видеть хоть что-нибудь, но то, что поодаль, не подходя ближе, чем на десять километров, кружит вторая такая же машина, он все-таки заметить сумел: по всему выходило, что к его посланию отнеслись со всей серьезностью. Похоже, что даже излишней. Откуда-то донеслись гулкие звуки выстрелов и глухое клокотанье оружия спасателей, потом послышались два глухих раската и, после небольшой паузы, - еще один. Дяденька с тактическим блоком поднялся, осмотрелся вокруг, и, убедившись в отсутствии подчиненных поблизости, приглушенно крикнул:
- Эй, жертва, - вылезай! Я ж знаю, что ты где-то тут! Вылезай, дурашка, - с этими словами он рассмеялся, право же, с искренним добродушием, - ей-богу ничего не сделаем! Не хочешь? Ну, дело твое…
Он вернулся к машине, нажал что-то на своем устройстве, и скоро к нему собрались остальные. Двое из них - приволокли бездыханные тела из числа тех, кто пали жертвой Постниковских "букашек" с тепловым самонаведением, еще двое - спотыкающегося парня с руками, скованными за спиной. В считанные секунды побросали добычу в объемистое нутро машины, устроились сами, а потом машина издала пронзительное шипение, кольца, в которых прятались пропеллеры, шевельнулись, становясь под углом, а потом пропеллеры глухо взвыли. Машина, неожиданно для того, кто смотрел на происходящее с дерева, нырнула вниз по склону, неторопливо набирая высоту, а потом разом, в один широкий вираж ушла прочь. По всему выходило, что задержка ни в коем случае не входит в планы спасителей, которых он уже, откровенно говоря, и не ждал. Во всяком случае, - действовал так, как будто не ждал и не надеялся. Так или иначе, ему было самое время нимало не медля сматываться следом.
XXV
Такого в его бурной, богатой событиями жизни все-таки еще не бывало. Подполковник Кальвин усомнился, попробовал припомнить, перебрал мысленно разного рода факты своей биографии, но только убедился окончательно: не было. Все было, - а такого не было. Утром, на последнем инструктаже, страшно серьезный и сосредоточенный генерал Кропачев сказал, в присутствие каких-то двух лощеных сволочей в штатском, вполне трафаретное:
- В ходе ликвидации преступной группы приказываю предпринять все необходимые меры к максимальному сокращению числа пострадавших. По возможности - ВСЕ члены банды должны быть доставлены живыми и пригодными для немедленных следственных мероприятий. Мирное население аула пострадать не должно ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?
От подполковника Кальвина никто не требовал, чтобы он слово в слово повторил сложный приказ в подробностях, но он сделал оловянные глаза, сказал: "Есть" - а вслед за этим сакраментальным словом повторил сказанное начальством не то, что слово в слово, а даже незаметно повторяя интонацию, с которой говорилось каждое слово. У каждого свой способ демонстрации глубокого недовольства. Чутье не могло обмануть его: от задания совершенно явственно плохо пахло.
Следом, улучив момент, когда поблизости никого не было, тот же генерал существенно уточнил задание.
- Лучше, конечно, если ты притащишь одного - двух живыми, но главное, - чтоб на свободе живых никого не осталось. И не нужны свидетели того, что и как вы будете делать. Товарищ подполковник, Валериан Маркович, - я очень на вас рассчитываю. Отставить, - только на вас я и надеюсь. Даже заложник, - не очень-то старайтесь, чтобы он уцелел… Но с ним все должно выглядеть естественно!
- Никто и не пикнет, товарищ генерал-майор.
- В паскудные времена живем, Валериан, - сказало начальство с глубокой тоской в голосе, - раньше хоть понятно было, чьи приказы исполнять, а чьи - и погодить… Чтоб само рассосалось. А теперь одни говорят одно, а другие - совсем наоборот, и попробуй не угодить хоть кому-то. Они - мне, а я, уж прости, - тебе.
Дурно пахнущее дело явственно завоняло.
А вечером того же дня особое курлыканье "хитрого" "Комбата" дало знать подполковнику, что его вызывают по "скремблеру". Он был справный мужик, семейный, имеющий устойчивую профессиональную репутацию, и поэтому, разумеется, был членом "Черного Ромба". Зеленоградская "семья" не забывала его, поддерживала, но главное - он выполнял кое-какую работу непосредственно для Большого Бюро. Надо сказать - нечасто, поскольку было принято решение ни в коем случае его не засвечивать. В его положении было бы просто странно не иметь к Системе никакого отношения, - хлопотно, невыгодно, подозрительно, а самое главное, - невероятно глупо. Сейчас они, к примеру, строили ему особнячок на Байкале, подальше от шумных и грязных городов, кишащих всякой шушерой и оттого неспокойных, там, где без обычного в таких случаях шума по-настоящему строят город будущего. О нем много чего рассказывали те, кто в курсе, но главное, что подкупало, - там изначально не предполагалось присутствия случайных людей. Только для своих. Все продумано и сделано таким образом, чтобы почти не нуждаться в обслуге, многократно дублированное и из несокрушимых материалов, куда-а более долговечных, чем пресловутые Египетские пирамиды. Все так организовано, чтобы никто посторонний, ни при каких обстоятельствах не мог туда ни просочиться, ни, тем более, проломиться силой. Тому порукой - … Но чтобы получить такой ордер с пропиской, надо соответствовать. Отсюда и маленький "левый" "Комбат" со "скремблером", перламутровая игрушка, раза в три меньше того, что был у него на службе, совершенно с виду несерьезная, а по факту - несокрушимая и безотказная, как кувалда.
После положенных приветствий трубка, наконец, проскрежетала жутким голосом, талантливо перекареженным "скремблером" так, что опознать было невозможно: