- А теперь слушай. М-м-м… Ладно, старая сволочь и вправду протянула лапы к слишком… жирному куску. Не вредно бы их, лапы эти - того… Есть у меня пара-тройка людишек. А ты - озаботься тем, чтоб довольны остались.
- Ты хочешь сказать, что…
- А ты чего хотел?!! - Рявкнул гость. - Баба!!! Чтоб мы его по-хорошему уговорили, благодетеля твоего?
- Гос-споди… Чем же мы тогда от него отличаемся?
- А - умеренностью мысли. Не пытаемся проглотить слишком много, а хотим, чтоб нам никто не мешал тихо, скромно делать свое дело. Мне, к примеру, на ближайшие год-два этого твоего Досуга Молодежи вот так, - он показал, - хватит… Спасибо, кстати. Научил уму-разуму.
- Обучи, говорят, чтоб было потом у кого учиться…
- Ладно. За успех нашего безнадежного мероприятия. Мало того, - должен предупредить тебя, что, по глубокому моему убеждению оно должно быть проведено таким способом, чтобы больше не одной, как ты изволил выразиться, уголовной харе даже и в голову бы не пришло соваться в чужие дела. В наши дела.
- Э-эх, - с невыразимой тоской произнес Лавр Кондратьевич, и впрямь незаурядный администратор и финансист, - и дернула же нелегкая… Знать бы еще, сколько и чего он успел пронюхать?
И - махнул единым духом еще полстакана спирта.
- О-о, - с уважением протянул Косовицин, - а ведь это - таки проблема. Это надо будет обдумать отдельно…
И - повторил действие хозяина.
Двое фраеров, возникших в его комнате, словно чертики из табакерки, безотчетно не понравились старому Семену Маркиановичу, более известному, как Пелым, - по месту, где он после одной легендарной истории впервые обрел свой непререкаемый авторитет. И действительно, - кому бы понравилось, когда его разбудят в три часа ночи два незнакомых молодца, неизвестно - как проникших в запертую квартиру? Добавим, - с большим знанием дела запертую. Когда там, как на грех, никого больше не было. Еще ему не понравилось, что незнакомцы были одеты в резиновые вроде бы сапоги и в черные комбинезоны из какой-то клеенки. Один из них - держал ободранный фанерный чемоданчик. С-слесаря сантехники, м-мать иху!
- Гражданин Крамской? Семен Маркианович? Не надо. Не надо - под подушку лезть, вовсе это ни к чему вам. Мы только поговорить. Позвольте представиться, - капитан Коротаев, КГБ СССР.
И - действительно, сунул Пелыму в нос корочку.
- Видите ли, нас в большей степени интересует все, что вы знаете относительно… складика рядом с вокзалом, помните? Что ж вы так неосторожно, Семен Маркианович, а? При вашем-то опыте…
Пургу метет! Зубы заговаривает! Страшной, крушащей волю молнией вспыхнуло в голове озарение, и он не выдержал, рысканул взглядом туда-сюда, что было немедленно замечено тем, что разговаривал с ним только что. Второй, здоровенная жердь, казавшийся костлявым только из-за гвардейского роста, - молчал, делая руками странные движения, как будто бы пытаясь безуспешно разорвать что-то невидимое. Кстати - "Коротаев" так и не удосужился представить своего спутника.
- … стыдно делать такие очевидные промахи, - продолжал конючить капитан, - что ж вы так?
Время тянет! Что-то должен сделать, но пока что не решается. А если так, то самое главное тут - не дать бы ребяткам повода. Они, похоже - из тех, не могут совсем уж просто так. Зато если придерутся, то сомневаться не будут. Это - тоже ясно.
… Хреновым, и даже очень хреновым признаком было по понятиям вора то, что высокий до сих пор не сказал с ним ни единого слова. Этот признак - не относился к числу общеизвестных и общепринятых, но пониманию Семена, чутью его не было ровно никакого дела до общепринятого: это молчала его, Пелымова, смерть.
- Не знаю никакого склада, - хрипло проговорил Крамской-Пелым, и в этот момент даже сам себе поверил, - напраслину говоришь, начальник, бога гневишь.
- Не упрямься, Семен Маркианович, - проговорил капитан, глядя ему в глаза взором столь ласковым, что старого урку прошибла дрожь, - не заставляй нас делать такое, что было бы нам вовсе не по душе.
Длинный повернулся к столу, открывая свой чемоданчик, и тут-то старый вор прыгнул, и только в следующий момент понял, что это как раз и был тот самый предлог, которого им так не хватало. Комната коротко, страшно провернулась, пол ушел из-под ног, и он оказался на полу. Длинный с перебитым носом держал его, как в клещах, так, что кололо в хребте, и рот непроизвольно открылся. "Капитан" ловко, словно заранее ждал этого, запихал ему в рот грушу из мягкой, литой резины. А потом - упаковал его не хуже, чем паук упаковывает особо ценную муху. При этом он обошелся куда меньшим количеством уз.
- Тих-хо, - назидательно сказал он, как будто Пелым мог издать звук хотя бы и при всем желании, и начал проверять шприц, - а главная твоя ошибка была та, что ты сунулся не в свое дело. А это такое дело, что в нем вообще нельзя уцелеть. Что, что такое? Вы имеете что-то нам сказать?
- Сво-олочи! - Сказал урка, как только страшный гость освободил его рот, и от сердечной тоски заплакал впервые за неизвестно сколько лет. - Старика трюмите, креста на вас нет!
- Нам, право же, страшно неприятно. Но кое-что мы просто обязаны у вас узнать. Больше всего нас интересует, так сказать, мера нынешней вашей осведомленности… И не так все страшно, мы же не собираемся калить на вас всякие кривые и ос-стрые железяки… Не планируем забивать вам под ногти зазубренные гвоздики… Во всем этом просто нет нужды!
Когда ПМГ, наведенная анонимным звонком с одинокого автомата, проникла в квартиру, не по себе стало даже самым стойким. Старческая келья Пелыма напоминала больше всего бойню: пол единственной комнаты был буквально залит кровью, а на залитом кровью диване обнаружилось безголовое туловище самого хозяина, с ногами, и руками, скрученными с какой-то особой, зверской сноровкой. Голова его, отрезанная напрочь при помощи какого-то, очевидно, нечеловечески острого и тонкого лезвия, стояла тут, неподалеку, на коротеньком пеньке перерезанной шеи, по неестественности своей до странности напоминая муляж самой себя, сделанный из папье-маше. Редкие волосы, сохранившиеся в виде венчика вокруг лысой головы, торчали дыбом, а в широко открытых, мертвых глазах застыл такой ужас, что капитан Парамонов, обычно столь же склонный к сантиментам, как, к примеру, кашалот или тигровая лилия, не выдержал и, содрогнувшись, судорожным движением опустил ему веки.
Следом содрогнулось все областное управление. В происшедшем чувствовалось такое чудовищное хамство, такая запредельная жестокость, такое вызывающее пренебрежение законами человеческими, божьими и даже воровскими, что не содрогнуться было просто-напросто нельзя. Ну не принято было просто так, без предъявления хотя бы малейших претензий, без всякого ритуала, без надлежащего облизывания даже - резать на куски пожилых воров в законе! Помимо естественного ужаса, "Дело "Хирургов" вызывало еще ужас онтологический, экзистенциальный, каким-то образом знаменуя наступление совсем новых, строгих времен с совсем-совсем другими законами.
И очень похоже на то, что некто, пропустив на всякий случай, для очистки совести, несколько чистых страниц, на чистом листе, с новой строки вывел, наверное, киноварью, крупными, четкими буквами, слово: "Перезаконие" - и жирно, два раза подчеркнул его.
Говорят, что когда-то точно так же, без всякой помпы, незаметно наступил во времена оны Железный Век. Хотя, конечно, о подобных вещах и не стоит вспоминать к ночи. Ну их к черту.
XV
- Аркадий Андреевич! Бог ты мой! Какая встреча! Какими судьбами?
- Да вот, с ребятами приехал. На выставку.
- Людей посмотреть? Или и себя показать?
- Да есть кое-что.
- Зна-аю я тебя! Старый конспиратор, известный!
- А ты не обратил внимания? Нет? Ну, значит, ничего особенного… Да я то ладно, а вот ты тут какими судьбами, товарищ полковник?
- А-а, - полковник махнул тяжелой рукой, - кому-то показалось несправедливым, что свадебные генералы - бывают, а вот о полковниках свадебных - ни слуху, ни духу. Решили исправить.
Внезапно он посерьезнел:
- Ну а вообще - как ты? Я же ведь тогда писал! И говорил, что это форменное головотяпство.
Профессор смотрел на него грустно и чуть отрешенно. Это - да. Писал и говорил. Хотя и не очень, надо сказать, настойчиво. Но хоть не топил, как другие-прочие. Вступался все-таки. Так что, по нынешним временам, можно сказать - друг. Тем более, что и человек-то умный, понимающий человек его высокоблагородие полковник Маркелов.
- А-а, - ничего. Я потихоньку-полегоньку привык с ними, с молодежью. Т-такие хорошие ребята попадаются! Аж сердце радуется.
- Так что растет смена?
- Вполне.
- И все-таки - безобразие. Нельзя разбрасываться такими конструкторами. Мало ли что не по тематике фирмы?
- Ну ты ж знаешь Патриарха. Не согнет, так сломает, если что хоть чуть не по нем. Поколение старое, они все такие. Их не переделаешь. А что конструктор хороший… Так не плохим же молодежь-то учить, на самом деле?
- Так ты конструируешь помаленьку?
- А - одно другому, как оказалось… Берешь студента, тварь ленивую и безответственную, раздолбая по определению, - и заставляешь его делать реальную разработку. Ставишь ему зачеты и с него же снимаешь стружку, как с нас в былые времена снимал тот же Патриарх. Даже из откровенных лодырей кое-когда получается толк.
- А у лодырей-то - толк выходит?
- Слушай-ка… Ты не сильно занят? Насколько я понимаю, - просто номер отбываешь?
- И начальство мое непосредственное. Но оно-то как раз гласность и публичность любит.
- Тогда пошли, покажу. Это во-он в том ряду, под навесом.