У глухой, без окон задней стены, выходящей на огороды, живописно и безалаберно навалено было десятка полтора свежих бревен. Между бревен продирались жизнерадостные молодые лопухи. На бревнах, под козырьком крыши, молча и мрачно сидели четверо мужчин. Один курил.
Погода портилась и здесь; время от времени срывался не холодный, но неприятный, мелкий секущий дождь. Осень подкрадывалась к Александрийскому улусу. Небо заслонилось низко висящими лохмами туч, и они медленно, тяжко, неприятно ворочались, словно необъятный медведь поудобнее укладывался в берлоге прямо над людскими головами.
Мимо сидящих мужчин неумело прокатила постукивающую деревянную тачку, полную ароматного компоста, изящная женщина средних лет, в черном ватнике, заплатанных на коленях мужских спортивных портах и шаркающих резиновых калошах, которые явно были ей велики по меньшей мере размера на три. С ногтей женщины еще не успел сойти модный в сем сезоне маникюр.
То была старшая жена Лужана Джимбы.
Она остановилась на мгновение, рукавом вытерла со лба то ли пот, то ли дождевую морось, обернулась к мужу и улыбнулась ему устало, но преданно: мол, все хорошо, любимый, ты решил, а я - с тобой, мы обе - с тобой, и поэтому все хорошо. Потом двинулась дальше.
- Вот, стало быть, как… - проговорил после долгого молчания Крякутной.
Баг прикурил новую сигарету от предыдущей. Спрятал окурок в лопухах.
- Я ошибся, - сказал Джимба. - Я еще вчера понял, что страшно ошибся. Мы так дружили с Бором… Борманджином. Так дружили! Он божился, что воздействие будет строго ограниченным. Только по челобитной. Для него-то это, конечно, была идея: именно русскую экономику поднимать за счет остальных улусов… Ну, а я подумал: почему бы и нет? И русским благо, и мне на руку… - Помолчал. - Но лечебницу я финансировал, чтобы людям помочь. И чтобы другу занятие нашлось, он же без работы совсем пропадал…
Крякутной опять тяжко вздохнул, как кашалот. Наверное, вспомнил, что это по его милости Сусанин и все остальные ученики остались без работы.
- А вот суету с покупкой и доставкой пиявки я не оплачивал. Это, верно, какие-то другие, грязные деньги… Впрочем, если не верите - проверяйте. Только вот как на духу - мне сказали, ее Борманджин сам вывел.
Снова установилась тишина. Баг курил. Богдан пристально смотрел Джимбе в лицо - и не понять было, о чем думает минфа.
- Скажите, Джимба, - попросил Баг. - Что случилось с тем вашим начальником стражи? - Миллионщик вздрогнул. - Почему он-то покончил с собой?
- Для меня это такая же загадка, как и для вас, - тихо ответил Джимба. - Наверное, Архатов хотел использовать стражу "Керулена" для прикрытия, а может, и прямо для осуществления, кто знает… каких-то темных делишек. Связей с заокеанскими человеконарушителями, например, совместных с ними действий… Не ведаю. И ведь я же сам уговорил его укрепить здоровье в Москитово! - Брови Джимбы страдальчески изломились. - Сам… Я заботился. Он же мне приятель был старый, начальник стражи мой…
Баг только вздохнул.
- Я искуплю, - проговорил Джимба. - Вы же видите, я все бросил. Разделил "Керулен", оставил сыновьям… а сам - сюда. Батрачить буду у Петра Ивановича до скончания дней. Здесь хорошо… спокойно. Только не брейте подмышки, - умоляюще проговорил он, и голос его предательски дрогнул. - Позора не снесу…
- Я Лужана не отдам, - решительно пробасил Крякутной. - Он ученик мне. Права убежища еще никто не отменял, а связи учителя и ученика святы и нерасторжимы. Если за ним приехали, вяжите тогда и меня с Мотрюшкой.
Джимба, как побитый пес, взглянул на бывшего ученого.
- Конфуций, когда ловил рыбу, удил, но не забрасывал сеть, а когда стрелял птиц, не бил тех, что сидят на земле, - сказал Богдан негромко. - Мы не вязать сюда приехали.
- А зачем? - подозрительно спросил Крякутной. - Если не вязать, почему с напарником? У меня глаз на бойцов наметанный. Вижу, не прост твой напарник…
- Он друг мне, а связи друзей, - Богдан улыбнулся, - тоже нерасторжимы. Мы вместе ведем это дело, и несообразно было бы без прера Лобо его завершать.
- Так, стало быть, все ж таки вязать, раз тут дело кончать задумал, - сказал Крякутной.
- Я не про то дело, - ответил Богдан.
- Петр Иваныч, - не выдержал Баг, - вот даже прер Джимба виноватым себя почувствовал… А мы и в мыслях не держим его, как вы говорите, вязать. Раскаялся же человек, к простому труду потянулся. Ошибку свою понял. А ведь еще Учитель говорил: сделать ошибку - еще не ошибка, сделать ошибку и не исправить - вот ошибка… Как вы полагаете?
Крякутной помолчал. По козырьку крыши над ними, по траве, по длинным огуречным грядам и по кустам крыжовника, росшим поодаль, все шибче шуршал дождик. Медленно. Уныло. Безнадежно.
- Вот ты куда повернул, боец… - пробормотал Крякутной.
Помолчал.
- Представь себе, я не чувствую себя виноватым, - решительно сказал он. - Я разрушил то, что счел необходимым разрушить. Это следовало сделать для общего блага. То, что было в мое время плохого, я уничтожил. Да, с издержками… а как иначе. Теперь, из нынешнего плохого, - выбирайтесь сами. Я не чувствую себя виноватым. Совесть моя чиста.
Богдан покачал головой. Сказал:
- Я не стану повторять то, что ты лучше меня знаешь, Петр. То, что для страны погибла целая отрасль знаний, то, что замечательные ученые, лучшие в мире, оказались вынуждены заняться кто чем… Кстати сказать, если бы не твой подвиг, замечательный и любимый твой ученик Сусанин никогда не оказался бы преступником.
- Моя совесть чиста, - твердо повторил Крякутной. - Ты даже не представляешь себе отдаленных последствий…
Джимба втянул голову в плечи. У Бага хищно дрогнули пальцы рук. Но ни веревочная петля, ни палка тут не могли помочь.
- Зато я очень хорошо представляю себе последствия того, что происходит сейчас, - уже с трудом сдерживаясь, чуть повысил голос Богдан. - Страна беззащитна. Технологией завладели не самые добрые наши партнеры на мировой арене. А возможно, попутно - и человеконарушители, у нас и за рубежами Ордуси. Не в отдаленном умозрительном будущем - уже теперь. Уже теперь по меньшей мере полторы сотни человек оказались выключены из полноценной жизни, с ними даже непонятно, что делать: мы не умеем их лечить, и права их изолировать у нас ни малейшего нет, с чего бы? И ты говоришь о чистой совести?! В сущности, теперь никто - ни ты, ни я - не гарантированы от того, что самый обыкновенный комар не сделает нас утварью в руках какого-нибудь скорпиона!
- Но ведь именно этого я и не хотел! - будто его резали, отчаянно выкрикнул Крякутной. - Именно этого!
- Но ведь это произошло! Уже произошло! А мы… Мы не то что бороться с этим не можем, мы даже распознать воздействия, было оно, не было… не можем! Пока человек не свершит что-то непоправимое. Не умеем! Просто не умеем, нечем!!!
Первый раз Баг видел, как Богдан кричит. Первый раз. Он и не подозревал, что его еч способен на такие вспышки.
Шуршал дождик, помаленьку расходясь.
- Вы что, приехали уговаривать меня вернуться в науку? - тихо спросил Крякутной.
Богдан молчал. Баг молчал.
Джимба сидел сгорбившись, повесив голову ниже плеч.
- Мое дело теперь - капусту растить, - сказал Крякутной. - Вот уж в этом вреда нету.
Никто не отозвался. Крякутной шумно вздохнул.
- Девять лет назад, в девяносто первом, я принял решение, - сказал он совсем тихо. - Я ушел, покалечил себе жизнь, убил любимое дело, гнездо свое - разорил… Не из прихоти. Понимаете? Не из прихоти! Я принял решение. Потому что не хотел быть преступником. И теперь не хочу. И никогда не захочу.
- Защищая свою страну, иногда приходится становиться преступником, - тоже совсем тихо ответил Богдан.
Крякутного ровно ожгли прутняком. Взмахнув руками, он вскочил.
- Ах, как ты запел! - гаркнул он. - Человеколюбец! Так вот что я тебе скажу. У вас там, уж не ведаю, в каком именно острожном павильоне, сидит мой любимый ученик, великолепный ученый Сусанин. Великолепный! Он по вашим меркам все равно уже преступник! Вот к нему и обращайтесь!!!
Ситничек споро превращался в ливень. Стало сыро, промозгло. Над хмурыми полями, поглотив холмистые дали, повисла дрожащая мгла. Силуэты женщин в ватниках, трудившихся поодаль, расплылись, почти растворились в зыбкой хмари.
Жена Крякутного и жены Джимбы разбрасывали навозную подкормку и, видно, нипочем не хотели бросать дело, не закончивши.
Богдан тоже встал.
- Уже обратились. Он будет работать. Вот - предложил клин клином вышибать: сызнова опиявить всех, кого Козюлькин пользовал, да старый-то наговор и отменить… А только свободы по принуждению не бывает. Я, честно говоря, даже подумать боюсь, что это за существо такое получится: человек, запрограммированный на свободу… Тут что-то другое потребно.
Крякутной молчал.
- Ну, а если бы Сусанина не было? - спросил Богдан. - Если бы никого? Никого-никого не осталось, чтобы спасти людей и помочь стране? Только ты?
Несколько долгих мгновений они с Крякутным стояли лицом к лицу, прожигая друг друга раскаленными взглядами. Это был самый настоящий поединок. "Схватка на взглядах, - подумал завороженно наблюдавший Баг; в поединках-то уж он понимал. - Не зря водил я Богдана в Зал к Боло…"
Шумно засопев, Крякутной повернулся ко всем спиной и спрятал вдруг озябшие руки в карманы. Уставился вдаль, в дрожащую мутную мглу.
- Не знаю… - пробормотал он. - Не знаю.
Баг перевел дух.