- Слышь, - говорил он время от времени, каждый раз обходя статую, чтобы видеть лицо. - Ты не беспокойся. Стой себе спокойно. Коля дело знает. Я этой побелки делал - до Луны достанет… Молчишь? Ну молчи, молчи. Погоди-ка. Надо теперь ящичек нам, вот чего.
Он присунул ящик из-под капусты к постаменту и по-хозяйски потыркал. Потоптался, примериваясь. Потом полез было, но ящик словно сам собой вывернулся из-под ног, и Коля неловко повалился на землю. Кисть он при этом выпустил, и она больно ударила его по голове.
- Говорил ей: покрепче давай! - обиженно пробормотал он, ощупывая себя сквозь телогрейку. - В подсобке. Знаю я, что там у нее в подсобке.
Вынул бутылку и потряс остатками.
- Нет, не пролилось, - сказал Коля, преданно глядя вверх, в небеленое лицо статуи. - Давай. Мне батя говаривал: себя не люби, меня не люби, мать свою не люби, а Виталина… - Коля сделал такое движение горлом, словно проглотил сырую картофелину, и стал моргать. - Я - зачем? Что - я? Я по мелочи только - приколотить там чего… состругать… побелить вот… А ты!.. - Коля мотнул головой и выговорил как мог твердо: - Поехали!
Вылил в глотку остатки, кинул бутылку за постамент и посидел минутку на ящике, пригорюнившись.
Тянуло в сон. Он стал уже было задремывать - даже увидел обрывок какого-то видения: вроде зашел он к шурину опохмелиться, а шурин-то ему и говорит… - но вдруг встрепенулся и понял, что спать никак нельзя. Даже на его разъезжающийся взгляд статуя представляла собой совершенно фантастическое зрелище: наполовину выбеленная, исполосованная потеками, она выглядела так, словно выскочила из горящей бани недомывшись.
Коля потряс головой.
- Ничего, - сказал он. - Дай срок. Как новенький будешь. Я этой побелки - знаешь сколько? Главное дело - известь как следует погасить. А погасил так уж само пойдет как по маслу… Молчишь?
Ответа не было.
- Молчишь, - констатировал Коля. - Ну, молчи.
С натугой поставив ведро на постамент, он схватил изваяние за ногу, заскребся и довольно скоро залез сам, измазавшись известкой почти в той же степени, в какой была измарана статуя.
Коля широко раскрыл глаза.
Прав был Галилей - земля вокруг вращалась и плыла.
- В лучшем виде… - бормотал он, время от времени делая попытку выйти из клинча и, поскольку линия горизонта тут же норовила опрокинуться ему на голову, всякий раз заново приникая к родному телу. - Я разве не понимаю?! Я - что! Я - тьфу!.. М-м-м-муравей! Н-но!.. Я побелки этой - хоть до Марса!.. Дай срок!
Держась за памятник, он поднял ведро, чуть расплескав, - и, кряхтя, повесил на простертую длань истукана.
Что-то отчетливо хрустнуло. В тот же момент земля поехала сначала далеко влево, а затем резко приблизилась.
- Еп! - только и сказал Коля, грянувшись.
Через четверть секунды и рука отломилась в плече.
Он успел закрыть голову, поэтому ни рухнувшее сверху ведро, ни гипсовая култышка отвалившейся конечности не принесли ему особого вреда.
Маскав, четверг. Сергей
Найденов собрал с пола кашу, заварил чай и сидел теперь за столом, размышляя.
Так всегда бывает. Надо - не докличешься. А жена психанула - вот уже и такси тут как тут. Тьфу!..
В том, что Настя поехала к Зарине, сомнений не было. И в том, что она долго там не задержится - тоже. Остынет, пока доедет, - и вернется. И если, вернувшись, застанет дома, ему до кисмет-лотереи уже не добраться. Не пустит.
Значит, нужно поспешать.
Он уже не мог и вспомнить, когда в последний раз был в Рабад-центре. Лет пять назад… В студенческие годы они с Сергеем, бывало, захаживали туда. Нет, не захаживали, а считанные разы выбирались. Найденов учился, что называется, на медные деньги. Отец погиб при взятии Костромы, мать преподавала французский в школе при мечети. Так и жили - пенсия за отца да зарплата матери, совсем не великая. Ему, как коренному маскавичу, стипендию платили на тридцать процентов выше - да все равно едва сводили концы с концами. Со второго семестра пришлось подрабатывать…
Он смотрел на пиалу с горячим чаем и никак не мог вспомнить: берут деньги за вход в Рабад-центр или не берут? И потом: туда в пиджаке, что ли, нужно идти?
А кстати!
Найденов раскрыл шкаф и внимательно рассмотрел пиджак.
Пиджак был, конечно, не новый. Он покупал его, когда работал в "Ай кампани". Они с Настей года два как поженились и жили на довольно широкую ногу. Настя заканчивала ординатуру… чего там стоила ее стипендия копейки… зато он капитально зарабатывал. Одевались как хотели. Жилье снимали приличное. Настюша любила рестораны - хоть и робела: в Питере, с отцом, не знала, что это такое. Не отказывались заглянуть вечерком в "Веселую креветку" или даже, если находился повод потратить лишнее, в "Кувшин дракона". Часто мотались в Питер проведать Павла Николаевича. Если не получалось - так просто деньги посылали. У Павла Николаевича был еще брат, Федор Николаевич. Но он с женой уехал в Гумкрай, когда Настя училась в пятом классе. Им долго не давали въездную визу, все что-то проверяли. Первое время после отъезда Федор Николаевич часто писал - все, по словам Насти, рассказывал, как хорошо они устроились. Оттуда у нее и мечты эти - из переписки. Но через полтора года Федор Николаевич почему-то наглухо замолк. Настя отправила несколько безответных писем… потом вышла замуж, уехала в Маскав, Павел Николаевич умер… Жизнь.
Он снова встряхнул пиджак и оглядел подкладку. Все в порядке. Чуть ли не сто дирхамов когда-то пришлось отвалить. Хорошие вещи медленно стареют… Конечно, карманы обвисли… да и воротник маленько того-с… но в целом и более-менее издалека пиджачишко оставался все тем же добротным, а отчасти и щегольским предметом мужского гардероба.
Он подошел к зеркалу.
Всю жизнь по-настоящему его интересовало только это. Голубая кайма, к центру густеющая до синевы. Ниже - плавный переход в сиреневое. Над зоной турбулентности - темная тревожная полоса. Рядом с ней справа - мерцает размытый розовый лепесток. Неустанно пульсирующее сияние. Как будто бабочка трепещет крыльями над цветком. Когда Настя рядом, цвет густеет до красноты… вот подумал о ней - и бабочка чаще забила крыльями. Несколько лет назад он научился воздействовать на ширину зоны турбулентности с помощью импульсов волн Горбовича-Декартье и мягкого фриквенс-излучения. Само фриквенс-излучение таило в себе много неясностей, даже загадок, но что с того? Фриквенс-излучением занимались другие, а он просто использовал его: диапазон от ста до четырехсот мегагерц - зона турбулентности резко сжимается, напряженность явно возрастает, цветозона темнеет; от четырехсот до восьмисот - зона турбулентности расширяется, напряженность падает, цветозона светлеет. Было бы интересно попробовать это в сочетании с высокочастотным магнитным… впрочем, где попробовать? Нужна лаборатория. А ее нет. Если бы… ах, как надоела эта жвачка! Нужна лаборатория - а нету, а жизнь идет - день за днем, и все, что он мог бы сделать и понять, - все больше отдаляется, уходит: и надежды уходят, и талант - ведь он не молодеет…
Он поднял трубку телефона и несколько секунд оторопело слушал мертвую тишину, потом с облегчением понял - выключен.
Там и просрочки-то была всего неделя - так на тебе! Раньше всегда разрешалось было платить в течение месяца. А теперь чуть что - отключают… Разумеется, к матери можно и без звонка - она дома. Куда ей на ночь глядя? И если получила пенсию, то, конечно же, ссудит до завтра, не проблема. Но ведь непременно начнет допытываться - зачем, почему? Он представил себе ее испуганное лицо, любимые глаза - слезящиеся, жалкие, - все эти расспросы: да зачем? да куда? да почему же на ночь, Алешенька!.. Светло-сиреневое, знакомое с первого вдоха клокотание, родной перелив изумрудного пятна слева, взволнованное мерцание желтого сгустка…
Нет, лучше к Сергею.
Хрен редьки не слаще…
В юности все пребывали примерно на одном уровне нищеты, и тогда не возникало затруднений. Сегодня - ты у меня стрельнул. Завтра - я у тебя стрельну. Впрочем, как раз Сергей-то этих мимолетных финансовых отношений избегал. Могло даже показаться, что из того, что называется принципами, у Сережи был только один: никогда ни у кого не брать в долг. Даже если речь идет о пустяке - на обед перехватить или на сигареты. Он лучше сухой бублик съест и курить не станет - а в долг не возьмет. Может быть, именно это и сыграло свою роль. Или что другое. Так или иначе, дела его однажды пошли в гору. И в конце концов он занялся именно тем, что отвергал прежде: ворочал займами, кредитами, успешно действовал в финансовой сфере. А с чего начинал? - смешно вспомнить. Таскался по виртуальным BZR-ам с копейкой в потном кулаке: вкладывал… терял… строил матмодели… опять вкладывал… В дырявых ботинках, без шарфа, без шапки, штаны светятся… все в BZR, все в BZR… Пипл посмеивался, пальцем у височка покручивал - мол, Кримпсон-Худоназаров-то наш совсем спятил. А потом - бац! Ха-ха, случайно… А тут еще раз - бац! И еще! Вот тебе и случайно. Вот тебе и спятил. Он пробовал и Найденова к делу пристроить… у Найденова не пошло, нет.
Вот так жизнь разнесла. И просто язык не поворачивается попросить. И все равно каждый раз просишь, а потом отдаешь, и каждый же раз Сергей так небрежно бросает купюру куда-нибудь там на тумбочку: а, мол, пустяки, стоит ли разговору!.. И ведь правда: ему эти пятьдесят рублей - ничто, ноль, ветер, пыль. Чудесно он проживет без этого полтинника до завтра, отлично это Найденов понимает, и все равно: нож острый одолжиться.