Продолжать путь… Куда продолжать? К берегам Японии? Страна развитой электроники. В Токио множество красивых небоскребов. И еще у нас – нерешенная проблема с Курилами… Вот бы подойти всей эскадрой да навести орудия! Надо намекнуть адмиралу, раз уж представилась такая возможность… Не то пересмотр итогов Второй мировой – весьма опасное занятие, тот еще прецедент… Опять же – неминуем мировой скандал. В западных информагентствах немедленно заявят, что-де русские броненосцы, способные нести ядерные ракеты, пролетели в опасной близости от американского авианосца… "Громобой"… Что же с ним?..
– …следует находиться под защитой брони!!! А не разгуливать по кораблю, как взбредет в голову!!! – Оказывается, Рожественский уже некоторое время что-то говорит, все больше распаляясь. – Чрево броненосца – вот теперь ваше место в случае боевой тревоги!.. Вы нужны здесь живым… Слышите меня?..
Но я уже не слышу. Точнее, не воспринимаю. Ноги окончательно подкашиваются, и я беспомощно валюсь подле адмирала. Последнее, что успеваю разобрать сквозь нарастающий рев в ушах, это: "Носильщиков, черт возьми, сюда!.."
Лично его превосходительство распорядились. Давайте шевелитесь, парни… Уже лежа на палубе, успеваю прошептать:
– "Громобой" не в строю, Зиновий Петрович. Подорвался. Я вспомнил…
Пустота.
Ехать на работу зимним утром – то еще, надо сказать, удовольствие. Хмурые лица пассажиров маршрутки, стойкий запах перегара вокруг… Заснеженные ели, проносящиеся за окном. Очередная остановка: двери с шипением распахиваются, впуская со свежим морозом заспанных и помятых представителей рабочего класса. Дикими глазами оглядывая пространство в поисках свободных мест, пролетариат устремляется к оным, боевито орудуя локтями. Будто в этих пустых, неудобных креслах заключен рецепт вечного счастья. И, лишь когда займут отвоеванные тридцать сантиметров своим седалищем, в глазах счастливчиков возникает печать сказочного, неземного блаженства…
Хмурый мужичонка, секунду назад усевшийся напротив меня, вдруг выкатывает глаза. Сквасив морщинистое лицо, жалобно произносит: "Пить…" Пассажиры удивленно оборачиваются, осуждая взглядами посмевшего нарушить утренний ритуал нечестивца. Неожиданно сидящая рядом тетка лет пятидесяти, в платке и спортивных штанах, протяжно поддерживает: "Больно-то ка-а-ак…" Почему-то мужским голосом. Сама не понимая, что с ней, испуганно прикрывает рот. Откуда-то сзади бойко подхватывают два голоса: "А-а-а-а… Помогите!.." Еще несколько человек начинают протяжно стонать… Что это? Все посходили с ума?.. Не веря глазам, оглядываюсь. Весь автобус накрывает массовый стон, сливающийся в многоголосое и страшное: "У-у-у-у-у-а-а-а-ть!.. Помогитебольнопи-и-и-и-и-ить…"
Я в ужасе открываю глаза.
Перед глазами ножка кровати. Уходит вверх, теряясь в складках махрового одеяла. Лежу на подстеленной шинели, на полу. Коллективный вопль, бывший частью сна, – осязаемая реальность, он слышится отовсюду. Я вновь в лазарете, только на сей раз заполненном ранеными…
С трудом поднимаясь на ноги, осматриваюсь. Все кровати заняты, и, похоже, тяжелыми… Несколько человек, что полегче, как и я, размещены на полу. Едкий тошнотворный запах доходит до мозга, и я едва сдерживаю рвотный позыв.
На ближайшей кровати – черный, обгоревший манекен с рваными кусками кителя… Офицер? Не могу узнать… Кто это?!. Только манекен этот еще живой – лицо скалится от нечеловеческих мук, пальцы сгребли почерневшую простыню в комок:
– Пи-и-и-и-ить…
Плохо понимая, что делаю, дохожу до ендовы с водой, зачерпывая чарку…
– Ваше благородие, и мне!..
– Мне, мне дайте, ваше благородие!..
– Господин поручик, не обойдите, мне!..
Разум отказывается воспринимать происходящее, и из моей груди вырывается полукрик-полуплач:
– Всем налью!.. Потерпите чуток!.. – Не узнаю своего голоса. Он теряется в многоголосом:
– Пи-и-и-и-и-ить…
Стараясь не пролить, бережно несу живительную влагу тому, что просил первым. Вбегает запыхавшийся санитар, нагоняя меня:
– Я сам, ваше благородие…
– Другим разнеси, дурень… – сквозь зубы шепчу ему. – Все просят…
Опускаюсь на колени подле обгоревшего, подношу к черным губам кружку… От неожиданности вздрагиваю, едва не разливая воду. Лицо… В памяти мгновенно всплывает отложившийся образ: броненосец после учений. По скупо освещенному коридору бредут усталые пожарные. "…Трюмно-пожарный дивизион, Зуев, несет самую ответственную службу в бою… – Заметив меня, юный мичман задорно подмигивает. – Господин поручик, ведь так?.. – Истину говорите!" – Я улыбаюсь, провожая глазами процессию…
Шишкин… Юный оптимист Шишкин… Тот, что в обед первым заметил японского разведчика, над непосредственностью которого посмеивались, перемигиваясь втихаря, коллеги… Командир Игнациус на совещании – и тот не выдержал… Как же так?.. Ты чего, брат?..
Это действительно он. Тело почти без кожи, обгоревшее мясо… Жадными глотками втягивает жидкость, глаза на секунду озаряются счастьем:
– Спасибо… – В следующий миг взор потухает в забытьи…
Дико оглядываюсь вокруг: повсюду искалеченные, обгоревшие, страшные люди. Стонущие, молчащие, стиснувшие зубы и плачущие… Бинты, окровавленная марля, запах горелого мяса вперемешку с кровью…
Появляется второй санитар, в спешке начинает поить раненых. Пошатываясь, выхожу в перевязочную. Пол в потеках крови, разбросаны куски бинтов. Из операционной доносятся какие-то крики и успокаивающий голос старшего врача, Надеина: "…Терпи, терпи… Вот так…" Резкий вскрик – и все стихает, остается лишь протяжный стон… Взгляд падает на таз, стоящий на полу, – в нем отрезанная нога с остро торчащей костью…
Где же Матавкин?.. Помогает оперировать?
– Воды кипяченой кто-нибудь подайте… Эй!.. Ну же, есть живая душа?.. – Голова Надеина появляется в проеме. – Чего стоите?.. Железная кастрюля!..
Это он – мне? Хватая емкость, быстро забегаю внутрь, расплескивая жидкость. Все кругом заляпано багровыми пятнами. На столе осклабившийся человек, рядом нагнулся фельдшер, кажется, держит зажим…
– Ставьте здесь, подле инструментов… – Кастрюля жалобно звякает. – Теперь – не мешайте!..
– Аполлоний Михайлович не… – В дверях я все же оборачиваюсь.
– Нет его больше… Убит.
– Как…
– Так. Опрометчиво поднялся на палубу… Не мешайте же!.. – Надеин склонился над пациентом.
До меня не доходит смысл сказанного. Матавкин? Погиб? Он ведь должен был быть здесь, под защитой брони? Неправильно все это: раз он был тут – значит, не мог ведь погибнуть? Если даже как-то случайно и зацепило… Надо все переиграть, и он выживет!..
Неуверенно делаю несколько шагов к двери. Выход из лазарета. Знакомый коридор… Слева, на полу, лежат еще люди. Много людей… Человек тридцать, рядами. Места не хватило в палате?.. Глаза привыкают к полумраку, и… Лицо каждого накрыто марлей. Останавливаюсь, тупо глядя в пространство. Вот чьи-то ноги в грубых матросских ботах. Обувь изношена, подошва отходит… Есть просят. В починку бы их… Рядом – точно такие же, но целей… Хозяин, видно, берег. Следующие… К горлу резко подкатывает твердый ком. Следующие – начищенные из той самой банки, в углу нашей каюты, с надписью "Гуталинъ"… Черные, аккуратно зашнурованные полуботинки. Аполлоний как-то хвастался, что приобрел их в Нуси-Бе, недорого. Мягкая, отличной выделки кожа…
Нет, не может быть. Я ведь предупредил, сделал, что смог?.. Рассказал о недочетах, все исправили. "Суворов" цел и находится на плаву. Цусима позади, и ее никогда больше не будет!.. Эскадра почти в полном составе идет к Владивостоку, потеряно лишь четыре корабля. У японцев потери – не меньше… Как же так?.. Что я упустил?.. Не предпринял?!
Чья-то рука мягко ложится на плечо. Резко оборачиваюсь – рядом отец Назарий, на сумрачном лице виден отпечаток внутренней боли.
– Как же так, батюшка?.. Что я неправильно сделал?.. Почему мой друг – здесь? – Я даже не осознаю, что озвучиваю мысли вслух.
Ничего не отвечая, тот снимает руку и размашисто меня крестит. Не проронив ни слова, молча исчезает в лазарете.
Делая несколько шагов к трапу на палубу, слышу позади голос санитара:
– Ваше благородие, не велено… Его превосходительство адмирал велели вас не выпускать…
– Да пошел ты… – Я даже не оборачиваюсь. – Зубы вышибу…
Утро застает меня на корме броненосца, над самыми винтами. Сижу на корточках, прижавшись к ограждению и плотно закутавшись в шинель. В шинель Аполлония… Мимо то и дело пробегают матросы: корабль не спит и наспех чинится, приводя себя в порядок, – стук молотка, скрежет пилы, ругань вполголоса… Несколько человек поочередно вываливают с носилок за борт какой-то хлам, совсем неподалеку… Поблизости останавливаются двое офицеров, не замечая моего присутствия.
– Двенадцать узлов хода… И довернули к Японии…
– Все правильно, там меньше всего нас ждут!
– А мина-то, мина… Я трижды перекрестился, считал, все пропало, утопнем!.. Прошла в нескольких саженях за кормой, подлая… Поверьте, словно заново родился!..
– А что тот миноносец?..
– Открыли стрельбу всем бортом, по силуэту… Неясно, накрыли либо нет. Эх, жаль, не осветили…
– Приказ!..
– Весьма спорный, считаю…
– Видели позади взрыв?
– Скорее, слышал стрельбу вдали…
Голоса отдаляются, растворяясь.
Оказывается, была ночная минная атака… Так бы и не очнулся… Может, было бы лучше?.. Я безучастно фиксирую услышанное. Взрыв позади… В кого-то попали?..