- Самооборона… - задумывается тот. - Поменяемся? - протягивает мне карандаш со встречной улыбкой.
Чего же нет… Можно и поменяться! Только не покалечишь, нет? А то видел я, как ты клин давеча бросал… Здоровый мужик!
Ожидая в ответ банального силового приема, я невольно напрягаюсь, замахиваясь… И - зря!.. Легким движением тот уходит в сторону, пропуская меня, и в тот же миг чуть подталкивая. Удержаться на ногах мне помогает это самое "чуть" и деревянная опора, на которой держится верхняя полка. Иначе - растянулся бы на полу… Изящно, блин! Не ожидал!..
- Японский стиль? - возвратившись на место, уточняю на сей раз я.
- Дзюдзюцу… - удовлетворенно кивает он. - Искусство нашего врага… Всем спать, представление окончено! - Оглядывается, нахмурившись. - Час езды до линии фронта, а ну по полатям! - рявкает с притворным гневом.
Через мгновение вокруг пусто.
Дождавшись наглядных результатов внушения, Мищенко присаживается рядом.
- Все никак не возьму в толк, господин поручик, откуда вы… - подперев голову рукой, с прищуром смотрит мне в глаза. - Наблюдаю за вами со стороны, вы уж простите… Строевая подготовка у вас не кадровая, манера выражаться - необычна… Добавить сюда клин, повозку с пулеметом… Впрочем, нет-нет!.. - прячет усмешку в усы. - Я не спрашиваю, не подумайте. Так, домыслы…
Внутри меня происходит отчаянная борьба. Вот кому-кому, а тебе-то как раз и можно все рассказать, Павел Иванович. И даже нужно! Не Рожественскому, не Линевичу… Ты-то точно не станешь делать карьеру на послезнании, а как раз наоборот - грудью ляжешь за свое Отечество… По-другому не сможешь. От тебя таить не стал бы ни о революции, ни о судьбе царя с семьей. И, наверное…
Неожиданно для самого себя выдаю:
- Возьмете меня в свой рейд, ваше превосходительство? Что планируете перед генеральным наступлением?
Тот удивленно вскидывает брови:
- Вас?
- Меня. Там и расскажу все, наверняка. Если… - Язык предательски не дает выговорить фразу о возможной смерти.
Глубоко задумывается. Спустя минуту вполголоса нарушает молчание:
- Николай Петрович никогда не даст подобного разрешения. У меня строжайший приказ даже сегодня, на нашей стороне, беречь вас, как зеницу ока… Чего уж говорить о… - молча разводит руками. - Причины подобного поведения командующего мне неизвестны.
Конечная станция русской железной дороги забита составами до отказа. Крик, шум и суета китайского базара, помноженные на рев футбольного стадиона во время матча. Плюс отзвуки орудийной канонады, впервые услышанные мною здесь, на суше. Лошадиное ржание, громкая ругань, чьи-то громкие стоны… Грузчики-китайцы, плевавшие на приказ Линевича, и подгоняющие их злые офицеры, имеющие в гробу этот приказ, - тоже. И - люди, люди… Человеческое стадо в своей огромной хаотичной массе… Спрыгнув в эту толчею, я тут же засасываюсь в воронку кавказской, судя по говору, части. Оказываясь прижатым лицом к лицу к бровастому горбоносому орлу с кинжалом и буркой на плечах.
В упор налюбовавшись друг на друга с полминуты, мы так же неожиданно растаскиваемся в разные стороны, и я вновь оказываюсь среди своих.
С трудом протолкнувшийся к нам бородатый сотник, запыхавшись, орет во всю глотку:
- Ваше превосходительство, туда, туда!.. - Отчаявшись перекричать толпу, машет куда-то в сторону. - Лошади тамось!..
Решение Мищенко, озвученное в вагоне, таково: за линию фронта уходит пять групп по пять пластунов в каждой. Каждая группа несет с собой по три клина. Установка должна происходить по возможности в вечернее время суток, непосредственно перед идущим составом, в прямой его видимости. Рассредоточение вдоль полотна следующее: первая группа уходит на десять верст, вторая - на двадцать и так далее. Последняя, таким образом, удаляется на пятьдесят. В случае удачного схода с рельсов состава стараться по возможности устройство снять и схоронить в земле. Сроку на все - четыре дня… Через которые обратно должна вернуться самая дальняя команда.
Низкая, приземистая лошадка подо мной хоть и не Жанна, но дама с характером. То и дело норовящая взбрыкнуть, почувствовав на себе неопытного седока. Впрочем, хоть и с трудом, но держусь в седле довольно сносно, и в моменты, когда никто не видит, украдкой треплю ее холку.
Свернув налево от станции и быстро оказавшись за пределами городка, наш отряд взял рысью по пыльной, усыпанной войсками с обозами дороге. Я то и дело с удивлением верчу головой, разглядывая бесконечные вереницы телег, тянущиеся вдаль вместе с облаками пыли. Повсюду, куда падает взгляд, нестройно марширующие усталые солдаты с "мосинками" за спиной, дым от горящих прямо возле дороги костров, с такими же солдатами на привале. С безразличием и пустотой в глазах провожающими марширующие мимо них войска. Крики возниц, лошадиное ржание, угрюмые, серые от прилипшей дорожной пыли лица… Кто-то еще верит в романтику войны? Наивные…
Бесконечная, всепоглощающая обреченность царит повсюду. Не усталость и не уныние, а именно - обреченность… И даже песня, витающая над этим торжеством фатализма, подобралась соответствующая. Другая просто не смогла бы звучать здесь:
А жинка поплачет, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волюшку во широком полюшке,
Жалко мать-старушку да буланого коня…
Больше всего мое сочувствие вызывают наши пластуны, у каждого второго из которых в холщовом мешке болтается немаленькая, габаритная железяка. Вес в полтора пуда которой способен испортить жизнь любому, кто ее несет. Тем более если к ней прилагается увесистый вещмешок, а дело происходит на вражеской территории.
Дорогой меня до глубины души поразила одна встреча. Нехарактерная, судя по реакции, даже для много чего повидавшего на своем веку генерала Мищенко.
Где-то в середине пути, пока мы обгоняли по "встречке" очередной обоз, на дороге возник затор. Подъехав ближе, я не сразу разобрал, в чем тут дело, - ну, телега с солдатами, ну, один из них со связанными за спиной руками. Пятеро других вооружены… Мищенко, остановивший сопровождающего штабс-капитана и эмоционально что-то у того выспрашивающий. Лишь когда поравнялись с повозкой, в глаза неожиданно бросается ромбовидная продолговатость деревянного ящика, небрежно лежащего в повозке, позади. Гроб… Зачем?
Тот же вопрос, видимо, интересует и генерала.
- …По судебному приговору, ваше превосходительство! - Выкатив глаза, капитан явно чувствует себя не в своей тарелке. - Везем исполнять… Приказано успеть к закату…
В эту самую секунду тот, что со связанными руками, встрепенувшись, на миг обретя потерянную навсегда надежду, дико оглядываясь на приготовленное для него смертное ложе, хрипло кашляет:
- Ваше превосходительство, пощадите… Простите, бога ради!.. Помирать страшно!.. - беспомощно воздевая скованные веревкой руки, всем телом устремляется к нему, но приблизиться вплотную мешает гроб. - Умоляю, ваше превосходительство, замолвите слово!.. - По искривленному в предсмертной муке лицу обильно струятся слезы.
- За что его? - Мищенко спрашивает вполголоса, почему-то отворачиваясь.
- Невыполнение приказа, ваше превосходительство… Приравненное к дезертирству. Приговор утвержден главнокомандующим!.. - спешно добавляет капитан, будто оправдываясь. С неприязнью косясь на угрюмо обступивших повозку казаков.
Громко щелкнув плетью, генерал молча пришпоривает коня. Вдогонку еще некоторое время раздаются отчаянные вопли несчастного…
Через пару часов, когда солнце скрывается за дальней сопкой, отряд наконец сворачивает с дороги. Еще верста тихим шагом, и Мищенко, а за ним все остальные, спешиваются.
- Построились, ребята, по пятеркам… - Голос генерала звучит без обычного апломба. - Все готовы? - совсем тихо спрашивает он, медленно проходя вдоль почти идеальной линии. - Кто нет, шаг вперед…
Тишина такая, что я слышу свое дыхание. Неожиданно пожилой казак из третьей группы, громко кашлянув и закинув за плечо мешок с клином, хрипло басит:
- Обижаешь, Павел Ваныч… Мы ж за тебя, сам знаешь…
Неожиданно со всех сторон, словно каждый из них только этого и ждал, разносится:
- Сделаем, ваше превосходительство…
- Павел Иванович, не сумневайся!
- Запустим под откосы макак окаянных, будь им пусто!..
- Впервой развя? Проползем так, что комар носа не подточить…
Дружный смех.
- И помните единственное… - Голос генерала звучит почему-то совсем хрипло. - Каждый из вас нужен мне живым! Здесь… Потому прощаться - не будем! - возвышая интонацию, осеняет он строй крестным знамением. - Кру… гом!
Через несколько минут черные накидки скрываются за ближайшей сопкой. Проводив взглядом последнего казака, Мищенко, закурив, прихрамывая отходит в сторону. Одинокое эхо далекого орудийного выстрела почти не нарушает окружающей нас тишины у самой линии фронта.
Вернувшись в Гунчжулин уже за полночь на попутном поезде, я браво, насколько могу после дня, проведенного в седле, вышагиваю к штабному вагону. Впотьмах и в невеселых раздумьях о бренном. А в частности - смогу ли я завтрашним утром встать на свои ноги… Мищенко же со мной обратно не поехал, оставшись в Сыпине.
Окна командного вагона, несмотря на поздний час, ярко освещены - "папаша" Линевич, как украдкой называют его подчиненные, не спит.
Удивительное дело, но доступ к телу главнокомандующего практически открыт. Несмотря на концентрацию русских войск в городке, за те полверсты, что отделяют вокзал от штаба, меня окликает лишь один часовой. Да и то перед самой точкой прибытия.
- Кто идеть?.. - Звук передергивания затвора.
- Поручик Смирнов… - останавливаюсь. - Служу при штабе!..