- А не боишься, что через милицию решим проверить твою историю? Вдруг ты не тот, за кого себя выдаешь? Вроде как документов нет, могу любую легенду рассказать, авось поверят, а сам диверсию готовишь?
И смотрит так с прищуром, мол, задергаюсь или нет.
- Проверяйте, - снова пожал я плечами, уверенный, что никаких проверок Темкин устраивать не станет. - Мне скрывать нечего. Только алименты я ей все равно платить не буду. Пусть вон хоть в тюрьму сажают.
- А и проверим, надо будет, - хлопнул крепкой ладонью по столу начальник порта. - Плохо, что за своими документами не уследил… Мы с тобой, Иван Алексеевич, знакомы не первый год, но ты все же, прежде чем брать на работу человека без документов, мог бы и со мной посоветоваться, чай зона-то у нас режимная. Небось через Лиду оформлял?
Лексеич покаянно кивнул головой.
- Знаешь же, что женщина она замужняя, и пользуешься тем, что муж у нее - капитан дальнего плавания… Ладно, это мы с тобой после обговорим, - покосился на меня начальник порта. - А тебя, Клим Петрович, если не наврал - дам команду провести тебя официально, на полный оклад, а если… Хм, в общем, ладно, пока свободен, а ты, Иван Алексеевич, задержись, разговор к тебе есть.
О чем они там разговаривали, Лексеич мне не доложил, а уже на следующий день меня вызвали в отдел кадров, где попросили сделать фотографию на временное удостоверение личности. Я тут же помчался в фотоателье, и уже назавтра с утра положил перед кадровиком несколько фото нужного образца. А через полчаса стал обладателем временной ксивы, делавшей из меня полноправного члена рабочего коллектива. Мало того, в тот же день меня оформили на полную ставку. Мол, испытательный срок выдержан успешно, поздравляем с зачислением в бригаду товарища Рыгована. Ну, спасибо, дорогой ты мой начальник порта Семен Иванович Темкин!
А спустя пару дней я предстал перед членами отборочной комиссии, состоявшей из председателя парткома, секретаря комсомольской организации порта и художественного руководителя Дома культуры портовых работников. Где, собственно, прослушивание и проходило. Еще одна "тройка" в моей новой биографии, впрочем, теперь уже по более приятному поводу.
В зале сидели крановщица Валя Боровец и похожие друг на друга, как две капли воды, братья Демины. Все они успели выступить до меня, причем я успел застать лишь финал выступления чечеточников. Чечетка, если честно, была так себе, но видно, альтернативы им все равно не нашлось. Им тоже было интересно поглазеть на третьего возможного представителя порта на смотре-конкурсе.
Председатель парткома оказался лысым и бровастым мужчиной лет пятидесяти, с щеточкой усов под носом, в гимнастерке без знаков различий, подпоясанной кожаным ремнем, и с заправленными в начищенные до блеска сапоги. Видно, повоевал в свое время на фронтах Гражданской. Худрук, напротив, виделся этаким Мейерхольдом, и примерно в его возрасте. С большим бантом на груди, то и дело заламывавшим руки, заканчивавшиеся тонкими, длинными пальцами. Разве что профиль подкачал, а вот высокий лоб с всклокоченными волосами соответствовал образу революционного режиссера, который, вполне вероятно, был еще жив. Но я точно помнил, что до войны новатора поставили к стенке, так что если сейчас он не в опале, то осталось ему недолго.
А вот комсомольскую организацию возглавляла вполне миловидная девушка с красной косынкой на голове, звали ее Варя. Варя Мокроусова. Карие глаза, горящие верой в победу коммунизма во всем мире, показались мне сразу симпатичными. Между тем худрук предложил приступить к исполнению номера. Все трое смотрели на меня с интересом, мол, что там сейчас отчебучит этот докер?
А докер в очередной раз исполнил "Шаланды" и "Темную ночь", вызвав у слушателей неоднозначную реакцию. Если представителю партийной ячейки порта и секретарю комсомольской организации обе песни пришлись по вкусу, то "Мейерхольд", побарабанив пальцами по столу, заявил:
- На мой взгляд, песня про шаланды отдает похабщиной и цыганщиной. Словно какой-то, извиняюсь, урка поет для своих дружков. Но мы-то люди интеллигентные, да и среди публики, уверен, будет немало тех, кому это, если можно так выразиться, произведение станет резать слух.
Ах ты ж, гнида культурная! Цыганщиной, видите ли, отдает…
- Зато про наш, про Одесский порт, про нас, грузчиков, тоже упоминается, - возразил я. - Ведь как по заказу песня написана.
- Это да, это верно, - поддакнул представитель парткома. - Вольдемар Юрьевич, что вы, в самом деле, взъелись на нашего исполнителя?! Простому народу, я уверен, песня понравится.
- Простому народу… Плохого вы мнения, Федор Кузьмич, о нашем народе.
- Вольдемар Юрьевич, снова вы за свое, - негромко осадила его Варя. - Ну почему вы всегда… м-м-м… как это…
- Передергиваю, - нагло ухмыльнулся худрук. - Вы это хотели сказать? Ах, Варенька, чудное созданье, вам бы пополнить свой словарный запас. Помните, я предлагал вам записаться в театральную студию? Не надумали? А то ведь мог бы с вами и речью позаниматься, так сказать, в индивидуальном порядке.
Варя покрылась румянцем, а я сообразил, что старый кобель без зазрения совести подбивает клинья к комсомолке, к которой, честно сказать, я бы и сам подкатил. Все-таки такое длительное воздержание не лучшим образом сказывается, мне вон уже начали эротические сны ночами сниться, просыпаюсь в состоянии "смирно".
- Вольдемар Юрьевич, - отводя глаза в сторону, сказала Варя, - у меня помимо работы по комсомольской линии есть еще и основная, и вы об этом знаете. Так что на вашу студию у меня времени не остается.
- Ну понятно, на искусство всегда времени не хватает…
- Товарищи, давайте по существу, - прервал эту скользкую тему Федор Кузьмич. - Предлагаю поставить вопрос на голосование. Кто за то, чтобы товарищ Кузнецов с этими песнями представлял одесский порт на городском смотре художественной самодеятельности?
В итоге против оказался только худрук, да и то возражения его касались лишь песни про Костю-моряка. Учитывая, что два голоса были "за", большинством голосов я проходил в состав участников, которым предстояло защищать честь порта на общегородском смотре-конкурсе. Помимо меня, как и упоминал Лексеич, порт выставлял еще Валю-частушечницу и братьев Деминых - буксировщиков и чечеточников.
- Концерт состоится в преддверии 20-й годовщины Великой Социалистической революции, в субботу, 6 ноября, в городском Дворце пионеров, - предупредил меня парторг. - Он в прошлом году открылся в бывшем Воронцовском дворце, если что. А 5 ноября, в пятницу, репетиция, здесь же, в семь вечера. Если у тебя будет смена - отпросим. Не забудь, 5 ноября.
Так получилось, что из Дома культуры мы выходили вместе с Варей.
- Вам в какую сторону? - невинно поинтересовался я у нее.
- А мне недалеко, я живу на Успенской улице.
- Так давайте провожу, а то, слышал, в такое позднее время в районе порта бывает неспокойно.
- И не говорите, - вздохнула комсомолка. - На прошлой неделе тут неподалеку человека зарезали. Никак милиция всех бандитов не переловит. Ну ничего, когда-нибудь доживем до коммунизма, и не будет во всей стране…. Да что там стране - во всем мире не останется ни одного бандита. Думаю, лет за двадцать, максимум за тридцать управимся!
Я промолчал. Ну а что тут скажешь? Лучше промолчать, потому что своим смехом могу ее обидеть.
В легком, коротком плаще, все с той же красной косынкой на голове, она легко перепрыгивала через небольшие лужицы, производя впечатление маленького ребенка. И эти очаровательные ямочки на щечках… Нет, она мне определенно нравилась своей непосредственностью и уверенностью в светлом будущем.
- Ну, вот мы и пришли.
Мы остановились у подъезда трехэтажного, дореволюционной постройки дома, хотя в эти года слово "дореволюционной" еще отнюдь не значило - старый. Как-никак всего 20-ю годовщину готовились отметить. Но этот дом был, пожалуй, отгрохан еще в прошлом веке, судя по его виду. И шли мы на самом деле довольно долго, оказывается, до этой Успенской пришлось шлепать чуть ли не с десяток кварталов. Внимание привлекала яркая вывеска с номером дома - "Успенская - 21". Такое ощущение, что она тоже относилась к дореволюционному времени, но недавно ее обновили.
- Что ж, давайте прощаться. Спасибо, что проводили.
Варя протянула мне свою ладошку, которую я аккуратно пожал, и нехотя отпустил. От девушки пахло тонким ароматом сирени, который действовал на меня, словно афродизиак. Черт, в этот момент я чувствовал себя Кисой Воробьяниновым, которому вскружила голову такая же комсомолка, не хватало еще затащить ее в ресторан и в пьяном угаре воскликнуть: "Поедем… Поедем в номера!"
- Ладно, до завтра… Вернее, до репетиции. Вы же будете на репетиции? - с надеждой спросил я девушку.
- Постараюсь, но не обещаю.
Обратно я возвращался в глубокой задумчивости. Похоже, втюрился, как мальчишка. И это в тридцать семь лет. Ладно бы я был лет на десять-пятнадцать моложе… Кстати, вполне может быть, что у нее и жених имеется, тоже, небось, комсомолец какой-нибудь, передовик производства, а тут я, переживающий вторую молодость грузчик. И ведь не просто ради плотского удовольствия я ее хотел, мог бы и кого попроще снять. Чтоб, как говорят поэты, утолить жар чресл своих. Запала она мне в душу, запала… Эх, ну почему все так несправедливо устроено?!
Легкий шорох сзади заставил меня резко обернуться и отпрянуть в сторону. В слабом отсвете уличного фонаря мелькнула тень, я сделал подсечку, и в следующее мгновение нападавший растянулся на булыжной мостовой. Я тут же оказался сверху, на его спине, заломил руку, из которой выпал приличных размеров нож с широким лезвием. С таким только на кабанов ходить, а тут на живого человека!