- И то, чем мы здесь занимаемся, тоже хорошо, конечно, мне это нравится. Взять хотя бы подделки, - торопливо продолжала она, чувствуя, что выбирается на твердую почву, уже не боясь заболтаться и ненароком проговориться. - Это же произведения искусства. По правде говоря, вначале было интереснее, хотя и утомительнее, целыми неделями я просто красила бумагу в желтый и синий… многое потом приходилось выбрасывать. Зато теперь у меня уже целая куча правильно оформленных бумаг. А потом приходится задумываться над тем, как краски начинают выцветать. Допустим, мне нужен какой-то определенный оттенок красного, но через несколько месяцев он превращается в розовый. А это, понятное дело, плохо. Конечно, сначала лучше копировать настоящие документы, а не фальшивки, потому что, если не считать номеров, ни одна из моих не выдержала бы тщательной проверки. А на днях мы получили несколько настоящих удостоверений - один баск продал нам несколько почти совсем новых. Но просто менять картинки - немного механическая работа.
- Покажи мне.
- Сейчас, - коротко отвечала Уна.
Она садилась за стол и показывала Сулиену, как смывает имя или дату, оставляя бумагу нетронутой для внесения новых данных, а также вырезанные ею печати. Она испытывала болезненный страх опрокинуть пузырек с растворителем, развести грязь и уничтожить плоды своего труда. Поэтому работала медленнее и кропотливее, чем обычно, без тени улыбки на лице, ни разу не взглянув на брата за время всего процесса. Эффект был, мягко говоря, неблагоприятный. Ей хотелось как-то загладить сказанное о цветах, и, глядя на себя как бы извне, она со смущением думала о том, что ее-то саму насквозь видно.
Бывали моменты, когда Сулиен с удовольствием начинал откровенничать насчет Лал, прежде всего когда ее не было или в начале разговоров. Но не всегда. Испытывая смешанное чувство стыда и собственной правоты, он как-то спросил Уну, нравится ли он Лал.
- Уверена, что ты сам узнаешь, - ответила взбешенная Уна.
- Ну а все-таки, нравлюсь или нет?
- Ты что, слепой? - спросила Уна, одновременно забавляясь и досадуя на то, что ей приходится либо оставлять молодых людей наедине всякий раз, когда Сулиен приходил к ним в домик, либо оставаться сидеть подле них невольной дуэньей. Она подумала, неразумно, как показалось Сулиену, что будет нечестно открывать ему всю правду. И все же он приободрился. Но в такие моменты ему казалось, что Лал, должно быть, изменила свое отношение к нему. Он не понимал, почему она такая нервная - из-за чего нервничать?
- Блестяще, - сказал он, когда Лал протянула ему синий документ, законченный едва наполовину, но в деталях почти неотличимый от настоящего. - А деньги ты тоже можешь так делать? Это было бы даже лучше.
Лал усмехнулась, довольная, позабыв про пузырьки с растворителями и красками.
- Неблагодарное это дело, учитывая, сколько времени на него уходит. И потом с такими бумагами далеко не уедешь. Когда-то отец много путешествовал, иногда и я с ним ездила. Но теперь, когда я действительно смогла бы оценить увиденное, мне не позволяют ходить даже в городок. А мне бы хотелось побывать в театре, походить по магазинам, посмотреть вещи. Это плохо, как тебе кажется?
- Что же тут плохого?
- Дама считает, что это плохо. А хуже всего - Рим. Мне кажется, он думает, что нельзя поехать туда, даже думать о нем нельзя, иначе… - она нахмурилась, подбирая правильные слова, - иначе он сотрет тебя в порошок. Иначе ты рано или поздно станешь оправдывать все, что он творит. Может, Дама и прав. Но ты-то там бывал? А мне бы хотелось, хоть на недельку, хоть на день, просто взглянуть. Там должно быть столько всего…
Сулиен поднял наполовину законченное удостоверение:
- Можешь сделать себе такое и поехать.
- Сама по себе?
Сулиен мог бы ответить: "Со мной", но это было бы уже слишком. Он мог бы рассказать ей и о Лондоне тоже, возможно, она с удовольствием послушала бы про парки и бега. Но еще не время, снова подумал он. И ему стало легче, что Лал ничего не спросила.
- Нет, я не могу. Но посмотри, я приготовила бумаги, - сказала Лал, вынимая их из ящика. Сулиен придвинулся, встав на колени рядом с ее стулом. Фотография принадлежала Лал, только имя было другое. - Они лишили отца гражданства, когда все это началось, когда узнали, что он спас Даму, а потом оба исчезли. Теперь нас как бы не существует.
Сулиен перебрал и отбросил все варианты ответа: Ты в хорошей компании, Теперь нас двое или Не важно. Не только в знак согласия он положил руку ей на колено, впрочем лишь слегка коснувшись его, так, чтобы при необходимости это можно было истолковать как жест утешения.
По своей несчастной неспособности оставаться в тишине Лал, видя, что они смотрят друг на друга и молчат, сказала:
- И никто не остается здесь… конечно, есть Зи-е и Товий и… но нет никого, с кем я могла бы…
Ей стало стыдно, что она так разнылась. Прежде чем закончить какой-нибудь глупостью, она увидела, что лицо Сулиена тянется к ней снизу. Сама не понимая зачем, она положила руки ему на плечи. И ей пришлось наклониться, чтобы губы их встретились.
В тот день, когда Уна с Дамой отправились встречать нового раба, Сулиен решил, что, может быть, и не станет намеренно рассказывать Лал о Танкорикс и кресте, но избегать поводов сделать это тоже не будет.
Марк знает это, Уна знает. Они могут никому и не сказать, но не станут прилагать особых усилий, чтобы держать это в тайне. Они просто пошли за домики, вверх по холму, направляясь к месту, которое было вне поля слежения камер. Но вдруг на них обрушился такой яростный ливень, что они повернули обратно и Лал сказала: "Еще одна особенность этого места". Деревья скрипели, еле заметная тропинка превратилась в настоящий водопад. Оба промерзли и серьезно рисковали упасть, и, преувеличив опасность того и другого, вцепились друг в дружку, пошатываясь бредя по бурой воде.
Для начала они заговорили о Марке; Лал неопределенно спросила, все ли у него в порядке.
- Не знаю. Похоже, не очень. Он волнуется за своего друга Вария.
- Ну, положим, не только из-за своего друга, из-за твоей сестры тоже, - заметила Лал.
- Что? - сказал Сулиен.
- Ничего! - крикнула Лал. Только потом она виновато поняла, что проговорилась, пусть ненароком, пусть потому, что не могла сдержаться, но в ее словах не было и безнравственного любопытства - убедиться, не знает ли Сулиен.
- А все-таки?..
- Просто глупость, теперь я сама вижу, что ошибалась! Не важно! Поговорим о другом… да, расскажи по порядку, как ты добрался сюда, ты никогда об этом не говорил.
И это сбило Сулиена с толку куда сильнее, чем он ожидал.
- Ну, мы и вправду встретились с Марком в Толосе… - нерешительно начал он.
- Знаю. Уна говорила. А до этого? Какой он, Лондон?
- Грязный… и красивый.
- Вернешься?
Сулиену представлялось нечто вроде непринужденной пешей экскурсии по приятным лондонским местечкам, экскурсии, которая с ужасающей постепенной неотвратимостью вела бы к дому Катавиния, катеру на Темзе.
- Не знаю, - резко ответил он, чувствуя, как у него перехватило дыхание, - меня должны были… распять.
- Ох, - сказала насмерть перепуганная Лал. Какое-то мгновение она пристально вглядывалась в Сулиена, потом, словно защищая, схватила его запястье, как он сам делал когда-то, быстро поднесла к губам и поцеловала с внутренней стороны в переплетение вен. Непонятно почему это обожгло Сулиена острее, чем все их поцелуи в губы до сих пор. Он прижался к ней, их ноги одновременно заскользили, они пошатнулись, теряя равновесие, но не замечая этого. Лал снова поцеловала его, так же горячо, как и в первый раз, и не отрывалась от его губ, но он почувствовал, что положение ее тела изменилось, руки, обвивавшие его шею, механически повисли, а все тело не то чтобы напряглось или, наоборот, расслабилось, но почуяло недоброе. Они отодвинулись друг от друга.
- За что? - осторожно спросила Лал.
- Ладно, - произнес Сулиен, набравшись мужества. Он не готовился к этому специально, однако решил, что если дело дойдет до признания, то выложит все напрямик, быстро и решительно. - Ладно. У человека, которому я служил, была дочь. Летом она закончила школу и вернулась домой. И мы с ней стали спать. - Это был один из сложных переходов в его истории. Сулиен не сомневался, что не сделал ничего плохого; возможно, сглупил, но весь тот отрезок времени теперь настолько вопиял смятением и ужасом, что провести разделительную черту было трудно. Сулиен вспыхнул, но благополучно миновал этот момент. Он не мог позволить Лал представить себе надвигающиеся огни и вопли. - Ее родители узнали. Кто-то из них, девушка или ее мать, кто-то из них сказал… - Это была вторая, еще более трудная часть. Сулиен прервался и, не глядя на Лал, скороговоркой пробормотал: - Кто-то из них сказал, что я ее изнасиловал. Вот за что.
- Ох, - повторила Лал. Она почувствовала себя молодой и дурашливой. - Это ужасно, - добавила она.
- Ты мне веришь?
- Конечно, - Сулиен чувствовал, что сейчас, когда его руки по-прежнему обнимали ее, она просто должна ответить так, чтобы сохранить лицо. И все же он видел, что она говорит правду; она действительно поверила ему. Но это было упование, вера, доверие, и скажи он: "А ты, наверное, знаешь, что я невиновен?" - то, прежде чем в ответ раздалось бы вежливое "да", пауза могла бы и затянуться.
Дождь полил, только когда Уна и Дама почти добрались до городка. Дорога показалась недолгой, потому что они беспрерывно толковали, оживленно и немного беспорядочно обсуждая возможность войны с Нихонией и как она все изменит.
И он рассказал ей о секте, с досадой объясняя: