Новый век в жизни Богдана и Фирузе начинался, не дожидаясь круглых дат.
- Красиво, - завороженно шепнул Богдан, по-прежнему глядя в полную мерцающих падучих полос темную пропасть окна.
- Конечно, красивая, - тоже негромко ответила Фирузе. Грех было говорить громко, когда снег валит так тихо. - И носик твой, и подбородок…
Он смолчал, и лишь крепче прижал к себе жену.
"Мое тело тоже пропитано хотениями недушевными", - подумал Богдан, и в памяти его сразу всплыло из Иоанна Лествичника: "Как судить мне плоть свою, сего друга моего, и судить ее по примеру всех прочих страстей? Не знаю. Прежде, нежели успею связать ее, она уже разрешается; прежде, нежели стану судить ее, примиряюсь с нею… Она навеки и друг мой, она и враг мой, она помощница моя, она же и соперница моя; моя заступница и предательница. Скажи мне, супруга моя – естество мое, как могу я пребыть неуязвляем тобой?"
- Ты изменился, - сказала Фирузе после долгой паузы.
- Как?
Она опять помолчала.
- Повзрослел.
Богдан чуть улыбнулся.
- Неудивительно, - сказал он. - Из кандидатов в отцы одним махом стать кандидатом в деды!
Фирузе чуть покачала головой.
- Нет, не только. Соловки не отпускают…
Еще вчера вечером Богдан все рассказал Фирузе без утайки. Таить не хотелось, да и возможности не было; вопрос о том, почему младшая супруга не дождалась ее возвращения, Фирузе задала мужу одним из первых.
- Для нас это плохо или хорошо? - спросил Богдан.
- И плохо, и хорошо, - ответила Фирузе, - иначе не бывает. Таким ты мне люб больше… теперь. Девчонка вполне может любить мальчишку, но взрослой женщине нужен взрослый мужчина. Я только очень боюсь, что… - Она запнулась.
Богдан, не выдержав ожидания, спросил:
- Что?
- Что ты чувствуешь себя перед ней виноватым.
- Перед кем? - глупо спросил Богдан.
- Перед Жанной, - спокойно пояснила Фирузе.
Богдан помедлил.
- Почему это тебя пугает?
- Потому что ты очень хороший человек. Обычные люди ненавидят, а то и презирают тех, перед кем чувствуют вину. А очень хорошие… - у нее дрогнул голос, - начинают их любить всем сердцем. Я боюсь, ты так теперь в нее влюбишься, что я стану тебе… неважной. Две жены – дело житейское… но я не хочу, чтоб ты ее любил крепче, чем меня. Особенно теперь, когда ее нет. Будешь обнимать меня, а вспоминать ее. Этого я не выдержу.
- Нет, - горячо и сбивчиво начал Богдан. - Фира, нет…
- Молчи, - ответила она, - не говори ничего. И я не стану говорить ничего, хотя… может, и надо бы сейчас, но… То, что я буду любить тебя всю жизнь, ты и так… веришь. И я. Это вроде веры во Всевышнего. Молчи. Я верю, что лишней боли ты мне не доставишь, ты добрый, а неизбежная – неизбежна. Пусть все идет, как идет. Мы живем, Ангелина спит… снег падает.
- До лета рукой подать, - в тон жене добавил Богдан. Помолчали.
- Ты хотел бы с нею снова увидеться? - спросила Фирузе.
- Не знаю, - ответил Богдан.
Возвышенное Управление этического надзора,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
утро
Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий добродетельность управления, мудрый и бдительный попечитель морального облика всех славянских и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович крепко, обстоятельно пожал Богдану руку и указал на кресло для посетителей.
- Ну, с возвращением, - сказал он и сам уселся на свое начальническое место, прямо под висящим на стене портретом Конфуция. С удовольствием, внимательно оглядел Богдана сызнова.
- На пользу тебе пошло богомолье, Богдан Рухович. Похудел, подтянулся, заматерел…
Чуть слышно гудела да изредка пощелкивала под потолком немолодая газосветная лампа. За окошком, полускрытым тяжелыми шторами, уже погасли фонари; теперь там безрадостно вытаивали из серой мглы призраки заваленных снегом деревьев и домов, мало-помалу наливались объемом и плотью.
- С возвращением, - повторил Великий муж. - Еще раз прими мои поздравления. Дочка – красавица! Как увидел ее на воздухолетном вокзале… сомлел, честное слов сомлел! А ты каков теперь? Обрел равновесие душевное?
Богдан задумался, как ответить, но Раби Нилыч, истолковав его молчание по-своему, замахал на заместителя обеими просторными, как лопухи, ладонями:
- Впрочем, что это я? Разве такие вопросы задают?
- Да нет, задают, конечно, - сказал Богдан. - Только вот ответить не просто… В чем-то обрел.
- Барух хашем, - кивнул Раби Нилыч. - Готов приступить к работе?
- Всегда готов, - ответил Богдан и улыбнулся. Мокий Нилович удовлетворенно хмыкнул в ответ.
- А вы-то как? - не утерпел Богдан. - Ваше-то как здоровье?
Кустистые, черные с проседью брови Великого мужа парой могучих улиток сползлись на переносье.
- В таких случаях принято отвечать: не дождетесь, - проговорил он мрачновато. Помедлил. - Да нет, я понимаю, что ты имеешь в виду. Дозу я получил не полную, один раз только успели поставить пиявиц, потом-то вы с ланчжуном Лобо, слава Богу, повязали аспидов… И все равно – проверяли меня и так, и этак… да и не только меня, как ты можешь догадаться. Вывод такой: кто был опиявлен избранно на предмет симпатии к челобитной той окаянной, те вне размышлений, хороша она иль плоха, остались людьми вполне нормальными Здесь речь идет о событиях и последствиях событии, описанных в "Деле о полку Игореве". . А поскольку вопрос о челобитной снят, угрозы нет. Хотя, конечно, так или иначе – скоро на отдых пора… От греха подальше.
Ну, разговор-то о том, что пора ему, старику, на отдых, Мокий Нилович заводил с Богданом не в первый раз. Хорош старик! Да на таких стариках Поднебесная и держится!
- Знаешь, - понизив голос, доверительно сообщил Великий муж Богдану, - успокаивали меня наши ученые не раз и не два, а все ж таки… хожу и словно мину замедленную в себе ощущаю. Взорвется когда-нибудь, или дохожу свой век невозбранно, сам себе господин? Боязно… Умом понимаю, что ученым надо верить, а сам подчас все-таки дергаюсь. - Он вздохнул. - Как вы тогда с другом твоим так споренько все это раскрутить ухитрились… да как бережно… Сколько б людей еще так вот мучились теперь, если бы не вы. - Он на миг сокрушенно поджал губы. - А все ж таки нескольких заклятых на полное подчинение мы упустили, до сих пор найти не можем.
- Неужто?
- А ты не ведаешь? Ну да; ты на островах сидел… На полное подчинение-то заклятым – им куда хуже нас, тех, кого только на челобитную наговаривали… Вот они и разбежались кто куда – то ли последние повеления Игоря-князя своего выполняя, то ли что… Троих так и не нашли по сию пору. Может, сгинули где, а может… Не ровен час, кто-то случайно слово власти при них скажет…
- Да нет, Мокий Нилович. Там же не слово, там целая фраза Козюлькиным состроена была, нарочито бессмысленная, так, чтоб оные случайности сугубо исключить и только за собою закрепить заклятых и возможность им приказывать. Нешто вы сами не помните?
Мокий Нилович мрачно втянул воздух волосатыми ноздрями.
- Откуда ж мне помнить? - пожевал губами и тихо проговорил: – Вот ты ее мне сообщил?
- Нет…
- А чего ж так?
Богдан пожал плечами.
- Да случая не было…
Рослые брови Мокия Ниловича снова сползлись.
- Может, и случая, конечно, но и никому тогда, получается, сей случай не выпал. Я так понимаю, что… Побоялись и посейчас побаиваются ее при мне произносить. Вдруг как-то сработает? Береженого, знаешь ли, Бог бережет.
Богдан вздохнул. В словах Великого мужа был определенный смысл. Может, и впрямь лучше не дразнить судьбу.
- Хоть научились заклятых на подчинение из опиявленного состояния выводить, но…
- Вот и Баг мне давеча сказывал, что соседа его, уж на что он разумение потерял, за истекшие месяцы совершенно образумили! - обрадовавшись поводу сменить тему, подхватил Богдан.
- Да, кого удалось вовремя в лечебницу управления доставить, те возвращены к полноценной жизни, - кивнул Раби. - А все ж таки долго еще от собственной тени шарахаться будем. Потому как, во-первых, не всех нашли, а во-вторых… сложное это все дело. Курить-то я так и не начал с той поры! Стало быть, какое-то воздействие сохраняется! Поверишь ли – даже запаха табачного до сих пор не переношу! И вот кстати…
Богдан не раз слыхивал подобные "кстати" и уж догадался, что многоопытный дафу не случайно уделил столько внимания этой теме. Не стал бы он углубляться в воспоминания и излишний разговор о собственных подноготных немощах пресек, ежели бы не имел неких сугубо деловых оснований.
- Твой первый рабочий день нынче, - сказал Мокий Нилович, - после отпуска-то. Вот и входи в дела помаленьку. Хочу тебе поручить одну жмеринку… безобидную, но странную какую-то. Нелепую.
Богдан подобрался.
- Слушаю, Мокий Ниловнч, - сказал он.
- Долго языком молоть не стану. Незачем это, да и не в характере… Материалы посмотришь у себя, не так их много, и поручаю я тебе это скорей для разгона после долгого простоя. Это не Асланiв какой-нибудь, тут все люди утонченные, трепетные, и ни к каким активным действиям не склонные. А может, и неспособные к оным по роду основных занятий своих. И ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно. Но…
- Да не томите, Раби Нилыч! - не выдержал Богдан.
- Газет ты там, на Соловках, естественно, не читывал, в сеть не хаживал…
- Телевизор не сматривал, - в тон начальнику добавил Богдан.