Глава 1
- Простите меня, сударыня, - заглядывая в карету, виновато обратился ко мне Иван Николаевич Татищев, - у меня внезапно захромала лошадь, и я оказался в совершенном конфузе. Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию доехать до ближайшей кузницы?
- Если у вас в том есть нужда, Иван Николаевич, то я согласна, извольте садиться, - ответила я, освобождая ему рядом с собой место на широком каретном диване.
Флигель-адъютант легко поднялся по ступеням, ловко проскользнул в неширокую дверку, сел рядом со мной и улыбнулся так очаровательно, что кончики его усов произвели легкое движение снизу вверх и обратно.
По виду Татищеву было едва ли двадцать три года. Он был строен, хорош собой и принадлежал к древнему дворянскому роду, происходящему от князей Соломерских или Соломерецких, отрасли князей Смоленских. Предок их, Василий Юрьевич по прозвищу Тать-ищ, сын князя Юрия Ивановича Соломирского, был, по семейному преданию, наместником великого князя Василия Дмитриевича в Новгороде в начале XV столетия. Обо все этом, первым делом и поведал мне блестящий молодой человек.
Я слушала его заученный рассказ о родовом величии и вполне понимала, для чего он все это говорит. Иван Николаевич считал меня наивной провинциалкой и думал, что как только я узнаю, какой он знатный, то не решусь отказать его руке, погулять у меня под юбками.
Не нужно было обладать моей способностью, понимать чужие мысли, чтобы разобраться в его ближайших планах.
- Судя по имени, ваш предок, Иван Николаевич, был большим шельмой! - сказала я, когда он, наконец, перестал называть имена и чины своих выдающихся родственников.
- С чего вы это взяли, сударыня? - неприятно удивился флигель-адъютант.
- Позвольте, но слово "тать" всегда означало вора и разбойника. Видимо, у князя Соломирского один из сыновей был человеком весьма дурного поведения, ежели ему прилепилось такое прозвище, - насмешливо объяснила я.
Татищев про себя хмыкнул, но воображаемую руку из-под моей юбки убрал.
- А вы изволили бывать в Петербурге? - перевел он разговор на другую тему.
- Нет, я всю жизнь прожила в деревне, - ответила я.
- Забавно, - сказал он, никак не объяснив, что в том, что я не жила в столице, забавного. - Но теперь вы там, наверное, побываете.
- Это несомненно, если случаем не умру по дороге, - ответила я.
Сказала я это намерено. Мой первый тюремщик Ломакин имел недвусмысленный приказ помешать мне доехать до столицы живой. И если бы он внезапно не умер, когда мы с ним спали в одной постели, не знаю, писала бы я сейчас эти строки. Теперь я намеревалась выяснить, не было ли подобного приказа и у Татищева.
- Чего вам умирать? - засмеялся он. - Вам в ваши годы только жить и жить!
Ни одной тайной мысли по поводу моей судьбы или причины ареста в голове у него не возникло. Думал в эту минуту Иван Николаевич исключительно о форме моей груди. Кажется, эта часть женской фигуры волновала его больше остальных дамских прелестей.
- В жизни случается всякое, - объяснилась я, - вдруг нас сейчас поразит гром небесный!
- Господи, что это вы такое говорите, - недовольно сказал спутник, невольно прислушиваясь, не слышна ли поблизости гроза. Потом меня успокоил. - Молния редко попадает в человека, ежели, конечно, он не прячется под высоким деревом.
- Не скажите, - покачала я головой, - иной раз и попадает. У нас в деревне не то, что человека, как-то убило свинью.
Татищев подумал, что я очень своеобразная женщина, но мысли о возможном приятном развитии нашего знакомства не оставил.
- Все в руках Господа, - подытожил он спор. - Вам не жарко в крытом экипаже? Может быть, прикроем завесы на окошках, чтобы не так пекло солнце?
- Тогда здесь будет душно, а мне не хватает свежего воздуха, - сразу же пресекла я поползновения уединиться от любопытных взоров нашего конвоя.
Разговаривать нам больше оказалось не о чем, и он лениво придумывал тему, которая могла бы меня заинтриговать. То, что я скоро буду его, он ничуть не сомневался и самоуверенно думал, какой он молодец и стоит ему поманить пальцем, как смазливая провинциалка растечется перед ним как кисель по столу.
- А балы вы, любезная, Алевтина Сергеевна, изволите любить? - наконец нашел он, о чем со мной можно поговорить.
- О чем вы? Какие балы? Я еще совсем недавно была крепостной крестьянкой! Мне ближе посиделки и коровник, чем менуэты.
Такого откровенно небрежного признания он от меня никак не ожидал.
- Вы - крестьянкой? Так это правда? - не удивился, а скорее испугался он. - То есть, вы хотите сказать, что вы… были?.. Ну, я хочу сказать…
- Именно. Я была крепостной крестьянкой, иначе говоря - холопкой, и умею доить коров, - спокойно ответила я. - Вы знаете, что такое корова?
- Корова? - глупо переспросил он. - Это, кажется, такое животное?
- Совершенно справедливо, для флигель-адъютанта вы удивительно сообразительны, - подтвердила я, демонстративно теряя к нему всякий интерес.
Татищев вспыхнул, хотел ответить резкостью, но вовремя сдержался. Кажется, только теперь он посмотрел на меня с интересом. Однако я отстраненно смотрела в окно и не обращала на него внимания.
Ну, погоди, чертовка, сердито подумал он, я покажу тебе, как надо мной смеяться! Ничего, посмотрим, что ты запоешь ночью! Тогда-то я с тобой поговорю по-другому!
- И каково это - доить коров? - стараясь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно, спросил он. - Кажется, они ужасно плохо пахнут?
- Так же как и люди, когда сильно потеют и плохо моются, - не оглядываясь, ответила я.
Для нежного флигель-адъютанта намека оказалось достаточно, и он незаметно отодвинулся от меня на самый край сидения.
Дальше мы ехали молча. Он тихо меня ненавидел и придумывал самые язвительные замечания, но вслух их не произносил. Мне было забавно наблюдать, как его недоброжелательный интерес ко мне все возрастает. Это и не удивительно, для столичного аристократа было необычно, что его таким образом ставит на место мужичка. Наконец Татищеву надоело вести со мной внутренний монолог. Он решил смилостивиться, и снисходительно, спросил:
- Я слышал, вы недавно вышли замуж?
- Да, - подтвердила я, - за очень достойного человека, причем безо всяких сомнительных предков.
От такой оплеухи Иван Николаевич очухался не сразу, а когда придумал, как мне достойно ответить, я повернулась к нему и с ласковой улыбкой спросила по-французски:
- А вы, Иван Николаевич, любите балы? Говорят, что они в этом сезоне в Петербурге не модны?
Он смешался, посмотрел на меня, как на чудо морское, и пробурчал себе под нос что-то совершенно невнятное. Я ничего не заметила и продолжала ласково ему улыбаться.
- Да, государь не любит праздных развлечений, - наконец смог придумать он хоть какой-то ответ. - Дворяне должны выполнять свой долг и служить престолу, а не выплясывать на балах. Хотя он иногда и сам присутствует на придворных вечерах. Хотите, я расскажу вам пару забавных анекдотов…
- Да, конечно, только как-нибудь в другой раз, когда у нас с вами будет общий досуг, - ответила я.
Анекдоты, которые он решил мне рассказать, я прочитала в его мыслях, они были не слишком остроумны и приличны. Флигель-адъютанта опять споткнулся на полуслове и окончательно рассердился.
- Воля ваша, - надменно заявил он, отвернулся и начал смотреть в окно.
Я не стала ему мешать и занялась своими проблемами. Мой арест был непонятен и нелогичен. Правда, пока он не нес угрозу жизни, а только женской чести, лишить которой меня все больше хотел Иван Николаевич, но, тем не менее, когда мы доберемся до Петербурга, как там сложится моя судьба, я не знала.
Случись со мной такое несчастье еще месяц назад, до того, как я научилась проникать в чужие мысли и черпать из них информацию, я, несомненно, сошла бы с ума от страха, рыдала с утра до ночи и, кланяясь блестящему графу в пояс, величала его не иначе, как "батюшкой-барином".
Теперь, благодаря знаниям, почерпнутым у мужа, человека совсем другой эпохи, я совсем иначе представляла себе жизнь и отношения между людьми. Может быть, именно поэтому так легко и непринужденно обращалась с самоуверенным флигель-адъютантом.
А он, между тем, сердито смотрел в окно кареты и клялся сам себе, что как только ему перекуют лошадь, сразу же пересядет в седло и перестанет меня замечать. Вот тогда-то я пойму, как много потеряла, не ответив на его искренние и невинные знаки внимания. После того, как Татищев окончательно решил больше со мной не разговаривать, неожиданно для самого себя спросил:
- Вы мне давеча сказали, что вы крестьянка, откуда тогда ваш прекрасный французский?
- А что, разве французские крестьяне разговаривают по-русски?
- Но вы же отнюдь не француженка, а совсем наоборот, русская! - довольный собственной проницательностью, уличил он меня в нелогичности и сам рассмеялся шутке.
- Вы полагаете? - ответила я, и мы засмеялись вместе.
Тотчас в оконце кареты возникла мужская голова в медном шлеме, и к нам в карету заглянул штабс-ротмистр Вяземский. Ему было скучно и он искал повод хоть как-то рассеяться.
- Иван Николаевич, что-нибудь случилось? - спросил он Татищева.
- Да вот, Алевтина Сергеевна говорит, что французские крестьяне не могут говорить по-русски, - продолжая смеяться, ответил тот.
Вяземский глубокомысленно сморщил нос, и, не поняв, что я сказала смешного, меня поддержал.
- А откуда бы им знать русский язык, если они французы?
Теперь мы смеялись втроем, причем безо всякого повода. Просто мы были молоды, и от того нам стало весело.