- Зависит от того, что под этим понимать, ваша милость. Здешний народ, кажется, воспринимает войну как спорт, в который играют по определенным правилам. Ею наслаждаются. Мы же ненавидим войну. Мы ненавидим драку. Мы не развязывали войну вот уже пятьсот лет. Но когда нам приходится вступить в бой, мы деремся всерьез и насмерть. Я не хочу сказать, что мы умеем драться. Как раз наоборот. Наши дети не растут с мечтой добыть славу на поле боя. Наши девушки не соревнуются между собой за внимание солдат. Наши юноши не проводят все свое время в обсуждениях стратегии и тактики. Поэтому когда приходит война, мы плохо деремся, непрофессионально. Но мы выходим на поле боя с готовностью стать калекой, или даже умереть. Мы ведем длинные войны, но побеждаем.
- И насколько длинны ваши войны?
- Однажды мы воевали сто тридцать лет, когда даже само название нашей страны стерли с карт. И победили.
Разговор зашел в тупик. Потом граф Ламберт нарушил молчание.
- Ты сказал, что ваши девушки невысокого мнения о солдатах. За кем же они гоняются?
- Ответ вас удивит, мой господин. Многие визжат и неистовствуют при виде музыкантов.
- Вы правы, пан Конрад. Я поражен. Музыканты?..
Вмешался князь:
- А, вот и его преосвященство епископ. Я должен доложить об обращении прусских детей в христианство. Забавно будет посмотреть на его корчи!
Когда князь ушел, я надеялся тихо улизнуть, но граф Ламберт и слышать об этом не хотел. Он таскал меня за собой всю ночь и представлял друзьям. Через пять минут я пресытился вниманием и не имел ни малейшего понятия о последней сотне людей, с которыми меня познакомили.
К моему удивлению, несмотря на толпы народа, мне выделили отдельную комнату. Частично повлиял статус жертвенного ягненка, но, думаю, сыграл свою роль и тот факт, что именно в этой комнате умер Михаил Малиньский, и народ приписал ей какие-то глупые сверхъестественные свойства.
Янина, Явальда и Наталья где-то бродили с братьями Банки, а мы с Кристиной получили капельку спокойствия и уединения.
На следующее утро я встретил отца Игнация и пригласил его в свою комнату, единственное тихое место в Окойтце.
После моей исповеди он сказал:
- Ты проделал огромный труд, обращая тех пруссов.
- Да не особенно, святой отец. Они были бездомными детьми. Мы дали им тепло и любовь. Религиозные наставления и обращение пришли сами собой.
- Тем не менее это первый успех Церкви в работе с пруссами за триста лет! Что до стратегии предоставления детям свободы, она, возможно, принесет успех. Епископы Вроцлава и Кракова убеждены, что Церковь должна удержать победу. Они попросили моего аббата позволить братьям вооружиться палками, чтобы мы смогли защитить детей силой, если понадобится!
- Тогда как вы думаете, может быть, они поговорят с крестоносцами, и сражение вовсе отменят? Я с радостью верну им обратно меха, янтарь и другие товары. Я не хочу никого убивать и, естественно, не хочу умирать сам. Я не могу отдать детей, но, если Церковь собирается защищать их даже в случае моего поражения, зачем вообще драться?
- Стоящая мысль, пан Конрад. Я изложу ее их преосвященствам.
Он поднялся уходить.
- Еще одно, святой отец. Есть какие-нибудь новости о церковном расследовании?
- Удивлен, что это заботит тебя в такое время, но да, новости есть. Я говорил тебе, что по приказу епископа бумаги отослали в итальянский монастырь. Они вернули документы с резолюцией, что подобное дело должно решаться через каналы белого духовенства. С удивительной скоростью мой аббат послал письмо епископу Кракова, который переслал его епископу Вроцлава, так как твои земли находятся в Силезии, то есть относятся к Вроцлаву.
- То есть оно побывало в Италии, но вместо того, чтобы попасть в Рим, отправилось обратно в Польшу? Невероятно!
- Действительно. Кто бы мог подумать, что письмо может преодолеть весь путь до Италии и обратно за всего лишь одно лето и осень? Кажется, сам Бог подгонял его! Но теперь мне надо идти просить аудиенции у их преосвященств, чтобы передать твое предложение.
Да, даже в Церкви нашлось место бюрократии.
Крестоносцы появились в полдень. Чуть ли не тысяча рыцарей в доспехах и на боевых конях. Цепочка их мулов с поклажей растянулась на мили: они производили впечатление скорее захватчиков на вражеской территории, чем зрителей, прибывших посмотреть на Божий суд.
Крестоносцы разбили палаточный лагерь рядом с Окойтцем, на противоположной стороне относительно турнирного поля. Он не походил на обычную для средневековья мешанину шатров, но напоминал аккуратный современный палаточный городок, или по крайней мере древнеримский.
Немцы, понятное дело.
К несчастью, лагерь стоял по ветру к городу, и время от времени от него исходил дурной запах. Задав пару вопросов, я узнал, что в качестве доказательства строгости ордена крестоносцам запрещалось бриться и мыться.
Неудивительно, что они такие злобные.
Я видел, как два епископа со свитой входили в лагерь. Очевидно, мое предложение достигло их ушей. Я также заметил своего старого врага, пана Стефана, и его отца, въезжающих туда же. По крайней мере все мои неприятели собрались в одном месте.
Вечер длился слишком долго, раздражающе долго, с бесконечной вереницей доброжелателей, становившихся в очередь, чтобы сказать мне пару печальных слов.
Какой-то ублюдочный купец установил игральный стол, за которым бились об заклад на исход схватки. Ставки - тридцать восемь против одного не в мою пользу. На столе лежала пара пергаментных листов, на которых записывали игроков и поставленную сумму, а в две открытые бочки у всех на виду бросали деньги. Когда бой закончится, купец возьмет себе одну двенадцатую от всей суммы, а остальное разделит между выигравшими соразмерно их ставкам. Два вооруженных охранника следили за бочками. В той, что содержала ставки на меня, денег набралось очень мало. У меня все еще оставались двадцать шесть тысяч гривен в замке графа Ламберта, я поставил всю сумму на себя.
На самом деле я не игрок, но существуют споры, в которых невозможно проиграть. Мой вклад поменял расклад на восемь против одного - но, собственно, какого черта? Если я проиграю, меня это не особенно расстроит, поскольку я буду уже мертв.
Под конец я вернулся в свою комнату и оставил Наталью у двери, наказав никому не давать меня беспокоить. У девочки просто дар в этом деле.
Почему, черт возьми, все так уверены, что я умру? Я собирался выиграть!
И ни на минуту не уставал убеждать себя в этом.
За ужином епископ Вроцлава известил меня, что крестоносцы мое предложение и слушать не захотели. Они считают, что должны отомстить за пролитую мною кровь. Пан Стефан уверил их в моих колдовских способностях, и в любом случае выставленный ими боец непобедим.
- Конечно, профессионал непобедим, ваше превосходительство. Любой профессионал непобедим. Мы деремся насмерть. Единственный победимый профессионал здесь мертвец.
Все посчитали мою речь шуткой и засмеялись.
- Будь что будет, сын мой. Обращение пруссов - замечательное деяние во славу Бога. Но оно поставило Церковь в неловкое положение. Мне придется защищать детей - возможно, от крестоносцев, то есть от одной из ветвей Церкви! Если ты сумеешь победить завтра, это поправит положение.
- Ваше преосвященство, я буду очень стараться выполнить все ваши пожелания.
Я поклонился и подумал: "Напыщенная задница!"
- Спасибо, сын мой.
Во время еды я раздал оставшиеся плащи из волчьего меха князю, его сыну, семи графам, включая Ламберта. Объяснил, почему волчья шкура является подходящим материалом для верхней одежды и почему, если она войдет в моду, численность волков начнет сокращаться. По-моему, они приняли подарки просто в память обо мне, но я старался.
После ужина я пошел в конюшни и тщательно вычистил Анну. Потом провел с ней несколько часов. Она оказалась единственной, кто не верил, что ее хозяин вскоре умрет. Лошадка знала, что мы победим!
Ночь выдалась скверная. Кристина только и делала, что рыдала. Мне пришлось пригрозить выбросить ее из спальни, чтобы хоть немного поспать. Я даже предложил плаксе пойти поискать Петра Кульчиньского. Это ее утихомирило.
Утром я опять исповедовался и пошел в церковь. Ее наполовину заполнили крестоносцы, которые выстроились по правую сторону от центрального прохода. По левую сторону стояла княжеская знать. Чистое венчание, если не обращать внимания на вонь.
Когда настало время причастия, к священнику подвели только меня и одного крестоносца. Очевидно, именно с ним я и буду драться в полдень.
Мы подняли головы и тут же узнали друг друга. Голубые ледяные глаза и сломанный нос. Шрамы на лбу и щеке; очень длинные, очень светлые волосы, все такие же сальные.
В самый первый свой день в тринадцатом веке я подвергся нападению крестоносца. И это тот самый ублюдок!..
Церемония причастия не позволяла нам разговаривать, что, может, было и к лучшему. После мессы крестоносец тотчас покинул церковь, так что у меня не появилось шанса переговорить со своим противником. Впрочем, я все равно не знал, что сказать.
В полдень мы были готовы. Погода стояла холодная и облачная, облака плыли очень низко. Хороший день для боя. Солнце не слепит глаза, нет риска получить солнечный удар.
Турнирное поле представляло собой квадрат в триста ярдов, отмеченный маленькими флажками на палках. Минувшей ночью выпало несколько сантиметров снега, и поле сияло нетронутой белизной. Невозможно представить, что тремя месяцами раньше оно золотилось колосьями. Теперь мы удобрим землю кровью.