Мы спускались по реке без особых приключений. Одна забота - не пропороть днище и не опрокинуться на перекатах. Я то и дело откладывал весла и начинал работать шестом, выталкивая нашу посудину с камней на стремнину. Ничего - справился. Лодка временами черпала забортную водицу, и Настя споро вычерпывала ее ковшом. Так что и тут был порядок.
…Первая пуля пролетела у меня под рукой, прошив боковину куртки и оцарапав кожу на ребрах. Я пригнулся, и несколько пуль свистнули над головой. Били с дальнего, обрывистого берега - иначе бы я уже мирно покоился на дне лодки.
Мой "дыродел" ответил от живота - стрельба на авось, но, глядишь, побоятся связываться с пулеметчиком и отстанут. Не отстали, хотя ружейные выстрелы теперь гремели реже. Стрелков я так и не засек, а потому тратить патроны смысла не было. Но и невидимые мне стрелки мазали - лодку то и дело швыряло в стороны, сбивая прицел.
- Не бойся! - кричал я Насте, перекрывая рев воды и грохот выстрелов. - Проскочим!
Затем пальба прекратилась совсем. Я было подумал: неужто ушли? А дальше… дальше русло сужалось втрое и делало крутой поворот. Над рекой навис скальный утес - лучше позиции не придумаешь. Я понял это саженей за сто до горловины, попытался отгрести к берегу - куда там! Течение настолько ускорилось, что мне не хватило сил его перебороть.
Нападавшие поставили на утесе пулемет. Когда лодка была в пятидесяти саженях, ударил станковый "трофимыч". Пулеметчик открыл огонь с изрядным упреждением. Еще немного - и река вынесет лодку в зону досягаемости. Тогда суденышко накроет огненный ковер.
Настя перестала вычерпывать воду и прижала к груди совершенно вымокшую Аньку.
- Ложись! - крикнул я.
- Прощай, - словно не слыша меня, прошептала жена и скорчилась у задней банки.
"Трофимыч" строчил и строчил, словно в него заправили бесконечную ленту. Пули прошивали воду впереди по курсу лодки, рикошетили от торчащих у берега камней. Я не отстреливался - греб изо всех сил, пытаясь ускорить и без того стремительное движение по-над кипящими струями воды. Зона поражения была все ближе. И вот первые пули вонзились в нашу несчастную лодку, лишь по счастливой случайности не задев нас самих.
Я бросил весла, кинулся назад, чтобы закрыть собой моих девочек. Тут-то меня и зацепило - пуля ударила в лопатку кузнечным молотом. Я потерял сознание.
Когда очнулся, лодку уже вынесло из "ворот" на речной простор. Пропали оглаженные водой каменные зубья, пенные буруны. Плыть бы нам да плыть - до самой Колдобы. Одна беда: нашу прошитую пулями посудину заливала вода. Еще несколько мгновений - и идти нам на дно. Будь я невредим, мы наверняка бы спаслись. Но моя левая рука висела как плеть, я потерял много крови и ослабел, несмотря на самозаговоры: они перестали работать. Мы были в промокшей, тяжелой одежке и смертельно устали. Сам бы я как-нибудь выплыл и с одной "ластой", но Настю и Аньку буксировать уже не мог. Поэтому я обнял плачущую Настю здоровой рукой, шепнул:
- Это не больно.
Мы погружались в волны. Вода почти сровнялась с бортами. Каким-то чудом лодка еще была на плаву, продолжая плыть по течению.
И вдруг кто-то огромный, страшный подхватил нашу дырявую, готовую пойти на дно посудину могучими когтистыми лапами и поднял в воздух. Не обращая внимания на выстрелы "охотников за скальпами", он дотянул до обрывистого левого берега, перевалил через поросший вековыми елями гребень и тяжело опустился на заросшую березняком вырубку.
Нас спас от смерти песчаный дракон. Отпустив превратившуюся в решето лодку, он демонстративно поскреб когтями землю, так что в стороны полетели брошенные дровосеками бревна и сухие ветки. Видно, их кто-то испугал - в Сибири не принято впустую валить лес.
- Откуда ты взялся? - выдохнул я. (Похоже, весь наш перелет я не дышал.) Вместо благодарности я задал вопрос. Впрочем, дракон и не надеялся услышать от меня теплые слова.
- Пролетал по своим делам, - буркнул прожорливый пустынный хищник, каким-то немыслимым ураганом занесенный в наши края. - Вдруг чую: мокрой шерстью завоняло. Пришлось сделать крючок.
Жутковатая манера дракона говорить брюхом произвела на Настю должное впечатление: она с удивлением и испугом глядела на его наглухо закупоренную пасть, даже ненадолго позабыв о дочке. А ведь Аньке очень не нравилась мокрень, в которую превратились пеленки и распашонка.
Дракон скорчил легкую меланхолическую гримасу, став похожим на избалованного всеобщим вниманием гигантского пса, и произнес:
- Моченые яблоки - знаю, моченый папоротник - тоже. Теперь пришло время отведать моченых и-чу.
Дракон шутил, но Настя этого не знала и инстинктивно прижала к промокшей груди полураскутанную Аньку. Та взвыла в знак протеста. Я укоризненно покачал головой, и дракон решил сделать хорошую мину при плохой игре.
- Впрочем, сегодня не с руки - спешу, - объявил он. - Как-нибудь в другой раз…
Я принялся собирать дрова для костра, а потом без трута и кресал разжег огонь - моя "Зиппо" не подвела. Маленькие огоньки вяло закопошились в сухом мхе и кусочках коры, хилый дымок шевелил хвостиком. Верно, пламя искало подходящую струю воздуха, но потом вошло во вкус и принялось облизывать построенный мною шалашик из тонких веточек.
Разведя огонь, я присмотрелся к дракону. Черт подери! Крылья его стали больше, по краю начали обрастать перьями, плечи раздались, а летучая пара лап заметно обросла мышцами. И крылья его теперь могли не только вибрировать. Дракон научился махать ими по-птичьи и даже планировать. Зато рачий хвост заметно утончился. На конце его больше не было "веревки" с шипами - он стал единым целым и постепенно сужался к кончику. С его помощью дракон менял направление полета.
- Ты ли это? - подивился я. - Песчаным тебя больше не назовешь. Как есть летун. Переселился на пажити небесные?
- Хочешь жить - умей вертеться. Пустынщиков выкосила моровая язва - суслики, верно, принесли. С голоду я, конечно, не помер, но пробавляться джейранами и сайгаками ниже моего достоинства. На севере полным-полно разной живности, а охотников не осталось - вот где раздолье. Я и перебрался к вам… А новая дичь требует новой сноровки.
- То есть ты теперь и-чу замещаешь?
- Свято место пусто не бывает.
Я так и не узнал, как его зовут. Свое подлинное имя дракон не выдаст никому на свете - это все равно что в разгаре яростной сечи сорвать с себя броневые доспехи.
Он ведь живет в магическом, а не в логическом мире, как мы, и-чу. Придумывать же себе кличку дракон не захотел.
Передохнув, дракон пожелал нам ни пуха ни пера и улетел, оставив нас обсыхать.
Настя перво-наперво раскутала и докрасна растерла Аньку, затем высушила над костром бинты и по всем правилам перевязала меня, так что я наполовину превратился в запеленатую мумию древних египтян.
Я долго приводил в порядок свой "дыродел": разобрал, сушил и смазывал детали - одной-то рукой совсем не сподручно. Затем я приладил пулемет на поваленном стволе и еще дольше ждал оказии. Промахнуться не имел права - нам позарез нужна была горячая пища. А вязать и ставить силки было некогда.
Первым же выстрелом я сбил с еловой верхушки нагулявшего жирок тетерева - падая, он пересчитал десяток пушистых, усыпанных шишками веток. Настя сбегала за тушкой.
Смеркалось. Вдвоем мы натаскали лапника к подножию огромной сосны с узловатым, ветвистым стволом. Общими усилиями соорудили себе лежбище, и вскоре Настя уснула в обнимку с Анькой. А я полночи прислушивался к лесным звукам - шороху ветвей, мышиному писку и совиному уханью. Мерещились чьи-то шаги, я приподнимал голову, вслушивался, всматривался, внюхивался - ничего.
Настя спала, скрючившись на самодельном ложе. Ворочалась, вздыхала, вздрагивала и постанывала - похоже, видела страшный сон. Я не решился ее будить. Анька дрыхла без задних ног, посапывая и временами причмокивая. Я лежал чуть в сторонке и старался не шуршать. Мои дорогие были со мной, и я вдруг почувствовал, что совершенно счастлив. Ничего мне больше не было нужно. Вот так бы вечность лежать - хоть и в тревожной таежной ночи, - охраняя их сон.
Это волшебное чувство постепенно истаяло. Я лежал и думал обо всем, что с нами произошло. Жена моя должна была погибнуть во время моей отлучки, но я взял ее в экспедицию, и она осталась жива. Жива - не волею провидения, а нашей общей силой и волей.
По логике вещей я обязан был оставить Настю под усиленной охраной, окружив самыми верными моими людьми.
Но они бы ее не уберегли и, защищая, полегли все до одного. Мать подсказала мне решение - я рискнул. И выиграл. Переиграл смерть на ее поле. Значит, я могу изменить свой удел, назначенный небом. Я сам буду творить его - так, как попросит душа.
Вот уже второй раз я меняю предначертанное мне будущее, и вдруг обнаруживается: мои воспоминания о последующих событиях стали другими. Мне начинает казаться, что все так и предполагалось с самого начала…
Подлунный мир меняется на глазах, все в нем переворачивается с ног на голову. Раньше главным несчастьем, величайшей опасностью для человечества были чудовища, и Гильдия веками защищала от нее. Теперь, судя по всему, главное зло коренится в людях. Существо с гордым именем "человек" все чаще становится чудовищем.
Гильдия больше не исполняет свою охранительную роль, - напротив, она оказалась пороховым запалом гражданской войны и первой пала ее жертвой. И неужели теперь чудовищам (по крайней мере, их части) предначертано стать мироохранителями?
Роги Нивширп говорил о равновесии. Живи я на Востоке, наверное, мне легче было бы его понять… Если Равновесие - основа основ, значит, оно должно быть сохранено любой ценой. И тогда "чудовищем" следует назвать тех, кто посягнет на Равновесие. Вполне возможно, в оба лагеря попадут и люди, и нежить.
Наш мир оказался немыслимо запутан, и все сложней найти в нем свой путь - достойный и не ведущий в тупик. Выжить смогут только люди, способные видеть глубинную, сокрытую от большинства суть вещей. Таких мало даже среди и-чу - что уж говорить о мирянах…
Вот такие скорбные мысли бродили в моей голове. По крайней мере, я с открытыми глазами шагну из страшного настоящего в жуткое будущее.
Близился рассвет. Небо на востоке медленно наливалось роковым багрянцем. Но придет минута, и народившееся солнце вырвется из-за верхушек гор, в един миг залив теплым, радостным светом нашу поляну и крутой берег реки. Рассвет неотвратим…