К старости же мысли о боге все чаще и чаще стали приходить в его седеющую голову. Пусть пройдет еще лет пять-десять, а может, и все двадцать, а все-таки предстанет он перед небесным судом. И что делать бедному Гордею, когда господь сурово сдвинет свои седые кустистые брови, крякнет сердито и спросит: "А пошто ты, мил человек, так легко согласился меня поменять, ась? Пошто, паршивец ты эдакий, глас свой супротив оного непотребства не подал али иное что не содеял?"
И что тут ему ответить? Что един ты, господи, на небеси, а потому и не видел он особой беды в том, что стал на старости лет иначе молиться? Э-э-э, нет. Шалишь, милый. Такая отговорка для кого иного, может быть, и сошла бы, но не для него. Вседержитель каждого насквозь зрит, так что перед ним не слукавишь.
К тому ж это на небе он один, а тут, на земле, их изрядно. У каждого народа, почитай, свой бог, и все они разные. В той же Бухаре и Семеркенде вроде бы такие же, как и он сам, христиане, а присмотришься получше - то, да не совсем. Одна христородица чего стоит, как они у себя богоматерь величают.
Доводилось Гордею во время своих поездок в Царьград и с иными сталкиваться - богумилами и павликианами, тоже какими-то не совсем правильными. Хотя нет, тут он загнул. Скорее, непривычными для русского человека, во как! А уж какая из этих вер самая истинная - не ему судить. Каждый да ест свой хлеб. У Гордея он торговый, вот и ни к чему ему соваться во всякие духовные тонкости.
Он и сейчас нипочем не стал бы влезать во все эти дела, если бы речь шла не о латинянах. Чужой у них бог. Вовсе чужой. Те еще так-сяк, хотя и перемудрили изрядно с той же христородицей, а этот…
Он закончил переодеваться, кликнул Лушку, которая кухарила у него, и повелел, чтобы щи в загнетке держала до тех пор, пока он не вернется, а прийти может поздно.
Выходя, купец не удержался, щипнул бабу за могучий бок, довольно ухмыльнулся в окладистую бороду от басовитого притворного визга и подумал, что надо бы нынешней ночкой кроме щей и еще кое-чего отведать. Тут же вспомнив, по какому важному делу он идет, Гордей Аверкич принял серьезный, благопристойный вид и шагнул через порог.
Ехать с Подола до княжеского подворья не столь уж и долго, всего-то и надо подняться по Боричеву взвозу. Однако подумать Гордей Аверкич успел о многом. Для начала предстояло проверить, стоит ли монашек у княжеского терема. Может, и нет его там вовсе, тогда и размышлять не о чем. А вот если стоит, тогда уж он…
А что он тогда? Тут-то и начинались все вопросы, на которые Гордей пока так и не нашел четкого ответа.
Самому, что ли, предложить передать? Нет, в такие дела столь явно соваться и вступать в открытую свару с самим князем Константином не стоит. Вывод напрашивался только один: надо идти к своему бывшему князю Ярославу Всеволодовичу.
"Уж этот завсегда с Константином на разных берегах стоять будет, - размышлял купец. - Нрав у него, конечно, не мед. Коли в каком ином деле пришлось бы выбирать, нипочем бы супротив рязанского князя не пошел. У него и вежества к людям поболе, и рассудительности, да и прочего - с Ярославом не сравнить. Да только как быть, ежели именно Константин по другую сторону встал, да еще по ту, что к латинянам поближе. Тут уж извини, подвинься, княже. Перемудрил ты ныне".
И Гордей в сердцах пришпорил коня, потому как получалось нехорошо. Как ни поступи - все плохо. Вот и думай, в каком случае этого плохого меньше.
У ворот княжеского терема и впрямь сиротливо переминался с ноги на ногу одинокий монах.
"Да, хоть и весна, а прохладно еще. В такую погодку в рясе, пусть и самого теплого сукна, все равно не больно-то согреешься", - подумал Аверкич сочувственно, однако постарался даже не смотреть в его сторону, чтобы не спугнуть.
В княжеском тереме Гордея знали хорошо. Умел купец угодить Мстиславу Романовичу. Такие шубы привозил из Волжской Булгарии - сказка. И это при том, что теплых мехов на Руси пруд пруди. У любого смерда сыщется в избенке овчинный кожушок, да не один. У женки - свой, у детишек тоже.
Но так выделать мех, чтоб шубенка на плечи не давила, чтоб легкая была, будто летняя одежда, - такое только булгары умудрялись сотворить. Имелись у их мастеров особые секреты. Разика два ухитрился Гордей Аверкич Мстислава Романовича одарить именно такой шубой. Князю подарок вручить - не убыток, он потом вдвое, а то и втрое окупится.
В ворота купец прошел спокойно, дальше пришлось бы похуже, но, на его удачу, на высокое крыльцо вместе с каким-то молодым князем вышел сам Ярослав.
"На ловца и зверь бежит", - умилился Гордей Аверкич.
Правда, признал его Ярослав не сразу, пришлось назвать себя, выдав имечко при постороннем человеке. Да и потом купец еще долго мялся, прежде чем исхитриться намекнуть, что дело его тайное, а потому третья пара ушей тут вовсе ни к чему.
Молодой князь недовольно хмыкнул, однако прекословить не стал и вернулся в терем. Тогда только Гордей, опасливо озираясь по сторонам, все без утайки поведал князю Ярославу.
Едва купец помянул о Константине, князь как-то скривился, будто у него зубы заболели, зато потом, когда речь дошла до сути, загорелся, вспыхнул, а в его единственном глазу словно полыхнул красный огонь. Или это показалось Гордею?
- Где свиток?! - протянул Ярослав к купцу дрожащую от нетерпения руку.
- Да у монаха. Как его, фра Люченцо, - пояснил Гордей Аверкич.
- А если сбрехал твой Петер и нет никакого монаха? - несколько разочарованно спросил Ярослав.
- Как же нет, когда я сюда подъезжал, а он у ворот караулил? Поди, доселе князя Константина дожидается.
Князь еще с ранней молодости скор был на ход. Вот и сейчас мигом слетел с высокого крыльца и кинулся к воротам. Гордей только-только полпути успел пройти, а тот уже за ними исчез.
- Ну и где он? - ухватил купца за грудки Ярослав, едва тот вышел следом за князем.
А и впрямь - где? Гордей Аверкич внимательно посмотрел по сторонам и сокрушенно развел руками:
- Был он, ей-богу был.
- А не спутал ты, часом? Может, то наш какой? - переспросил князь подозрительно. - К примеру, служка дожидался. Могло такое быть?
- Не наш, - вздохнул купец. - Нешто я вовсе из разума выжил, чтоб нашего монаха с латинянином спутать? Служка не торчал бы у ворот, он пошел бы в сени. Там тоже холодно, но все ж не так, как на улице. Опять же тот в шапке какой-то маленькой был. У нас таких не нашивают, а у них все попы в таких шляются.
- Тогда где же он?!
- Ждать устал, замерз, - предположил Гордей. - Решил, поди, что ныне толку уже не будет, вот и ушел.
- Куда ушел?
- А я почем знаю? - удивился купец. - Да и что тебе за печаль, княже? Ежели ему князь Константин так сильно нужен, как Петер мне сказывал, то ты его завтра с утра беспременно на этом же месте увидишь. - И взмолился: - Ты ворот-то мой выпусти, княже. А то раздерешь ненароком, - не забыв польстить: - Вон у тебя силища-то какая в руках!
- И то верно, - малость поостыв, Ярослав наконец отпустил Аверкича, строго заметив: - Ну, гляди, Гордей, ежели ты обмануть меня решил и я завтра поутру твоего монаха здесь не увижу, то несладко тебе придется.
"А вот Константин Володимерович завсегда мово батюшку вспоминал, - уныло подумал купец. - И слушал спокойно, и за грудки не тряс, и не грозился попусту. Конечно, и он не всегда так, как советуют, поступал, но разумно, без брани. А за совет всегда "благодарствую, Гордей Аверкич" сказывал. С вежеством потому что. Может, зазря я все это затеял? Может, не так надо было? А как тогда? Как правильно?"
Вслух же произнес, скорбно вздохнув:
- Не сомневайся, княже. Поутру выедешь, сам его увидишь.
Примерно о том же самом размышлял и купец из Любека.
"А правильно ли я выбрал? - думал он. - Ну и пусть его бывшего князя зовут Ярославом Всеволодовичем. А если он подойдет к нынешнему, который Константин, тогда как быть?"
Хотя о том, как быть, задумываться не приходилось. На этот счет дотошный рижский епископ дал дополнительные, но столь же подобные указания.
- Готовься. Я все передал. Завтра или послезавтра тебя непременно схватят, - буркнул Петер, заглянув в потайную коморку, где вот уже неделю жил фра Люченцо. - Не боишься, что будут пытать? - полюбопытствовал он.
- Принести себя в жертву господу во имя общего дела - это счастье, - кротко откликнулся монах, стоящий на коленях перед иконами.
Купец хотел было еще что-то спросить, но потом, здраво рассудив, что некоторые тайны подобны тяжким болезням, поскольку их случайные обладатели очень мало живут и очень скоро умирают, молча махнул рукой и направился спать.
Наутро выяснилось, что Гордей Аверкич предсказал все в точности. Когда князь Ярослав вышел из терема, так сразу возле ворот увидел щуплую, худенькую фигурку. Монашек трясся от утренней прохлады, но стоял терпеливо.