Голод и был основной причиной сдачи города. Дошло до того, что за одну ковригу плохо пропеченного хлеба, да еще с непонятными примесями, стали просить серебряную марку, всего через день - две, еще через пять цена выросла до десяти, а затем хлеб и вовсе исчез.
К этому времени в Риге не осталось ни одной кошки, а тем более собаки. По слухам, у епископа еще имелись какие-то скудные запасы, потому что тем, кто стоял на стенах, монастырские служки дважды в день выдавали по сухарю.
Гильдеберта среди желающих отъехать не было. Когда на пристани еще толпился народ, он оцепенело сидел в тесной клетушке высохшего от голода старого лекаря и машинально поглаживал рукой холодную ладонь мертвого Хуана. Мальчишка, может быть, и выжил бы, даже наверняка выжил. Его сгубили не раны - голод.
Напрасно рыцарь приносил старику три своих сухаря из четырех - ему, как начальнику, полагалась двойная порция. Напрасно он терпеливо кормил его с ложечки размягченной в воде хлебной кашицей. Все было зря.
Только теперь Гильдеберт осознал, как сильно он привязался к юному певцу, который так и не успел стать рыцарем. Нет, даже не привязался. Он прирос к нему всем сердцем, всей душой. Прирос так, что не оторвать, и теперь почти физически ощущал, как леденящий холод смерти постепенно переползал с тела юноши на его собственное. Да полно, жив ли он вообще?
Рыцарь открыл глаза. Странно, но, кажется, он действительно еще жив. Проклятая саламандра на его родовом гербе не лгала: невзирая ни на какие лишения и сосущее под ложечкой чувство постоянного голода, сил у него было еще предостаточно. Это его даже немного удивляло. Если душа мертва, как может жить тело? Да и зачем? Для чего?
Взгляд Гильдеберта упал на арбалет, который оставил ему перед уходом рижский епископ.
В ушах рыцаря вновь прозвучал вкрадчивый голос отца Альберта, будто епископ и не покидал эту каморку:
- Это все рязанский князь. Не будь его, и твой мальчик никогда не получил бы смертельную рану, ведь в честном бою ты всегда сумел бы его защитить.
И ведь он был прав. Каким бы жестоким ни оказалось открытое сражение, рыцарь и впрямь сумел бы не дать юношу в обиду, вовремя отбив удар меча, направленный в него, заслонив щитом от стрелы, летящей в его сторону, а в самом крайнем случае - прикрыв своим телом.
- Не будь под стенами Риги русских полчищ князя Константина, несчастный Хуан сейчас пил бы целебный куриный отвар, понемногу идя на поправку, - журчал печальный голос отца Альберта.
Помнится, когда тот ушел, Гильдеберт на всякий случай - с некоторых пор он не совсем доверял словам епископа - спросил у старого лекаря, правду ли сказал отец Альберт про целебный куриный отвар. Седой осунувшийся Иоганн молча отвернулся, но, не привыкший врать, помимо своей воли утвердительно кивнул в ответ.
Отец Альберт еще много чего говорил. Помнится, он даже сетовал на то, что сам облачен в духовный сан, потому что если бы был рыцарем, то уж как-нибудь сумел бы рассчитаться с главным виновником смерти своего друга.
- Мечом я с ним, конечно, не совладал бы, да никто и не подпустил бы меня к нему, а вот из арбалета точно не промахнулся. Подождал бы, пока он поедет по моей улице, а он непременно по ней поедет, и прямо из окна… У меня и арбалет имеется, - с гордостью показал он. - Эх, если бы не мой духовный сан!..
Рыцарь взглянул на стол и увидел арбалет и пяток стрел.
"Значит, отец Альберт позабыл перед уходом", - подумал он.
Гильдеберт встал и подошел поближе к столу, начиная смутно догадываться о причине, по которой он еще жив. Тупо вглядываясь в арбалет, он опытным взглядом непроизвольно отметил, что само оружие выглядит весьма и весьма достойно. Тот человек, который дал его епископу, явно понимал в этом толк. А вот стрела не очень. И заточка не та, да и наконечник грязный - даже лоснится.
Гильдеберт легонько провел по его поверхности и брезгливо осмотрел свой запачкавшийся палец.
"Точно грязный", - окончательно убедился он.
Так дело не пойдет. Оружие надо содержать в чистоте. Этот закон настоящий воин обязан знать как "Отче наш" или "Аве, Мария". Нет, даже лучше. Молитвы, в конце концов, можно немножко подзабыть - в бою от этого ни холодно ни жарко не станет, а вот оружие…
Хорошо, что у него с собой имеется и меч, и арбалет с пятью стрелами. Как чувствовал, что понадобятся.
Разумеется, все пять ему ни к чему. Скорее всего, навряд ли удастся выпустить даже вторую. Но все равно хорошо, что есть выбор. Вот только стрелы у епископа грязноваты. Лучше воспользоваться своими. А вот его арбалет годится. Он будет даже получше рыцарского. Рыцарь неторопливо опробовал каждую из своих стрел, тщательно отобрал самую лучшую и удовлетворенно кивнул. Это была то, что надо. Хотя на всякий случай можно отложить и еще одну.
Перед глазами вдруг все как-то поплыло и задрожало. Он плотно зажмурил веки, часто-часто заморгал, отгоняя марево, и оно послушно исчезло.
"От недоедания", - подумал Гильдеберт, но тут же отмахнулся от уводящей в сторону ненужной мысли.
Действительно, какая разница - от чего именно. Сейчас ему были важны только мертвый Хуан де Прадо, лежащий на кровати, и арбалет. Да еще русский князь, который, как сказал епископ, непременно поедет по этой улочке. Все остальное для него, как для будущего мертвеца, было уже несущественно.
"Хорошо, что лекарь вышел к Барбаре, - подумал он. - Никто ничего не скажет под руку".
Рыцарь открыл узенькое оконце и осторожно выглянул на улицу. Солнце светило в сторону городских ворот, так что большая часть улицы, включая дом, в котором он находился, располагалась в тени.
"Свет будет бить прямо в глаза князю. Это хорошо. Это - добрый знак, - решил он. - Раз само солнце мне помогает, значит, быть удаче".
А вот вдалеке показался и сам русич.
Гильдеберт тщательно прицелился, затаил дыхание, чтобы нажать спусковой крючок точно между двумя ударами сердца, которое почему-то еще билось, но в последний момент вздрогнул от голоса Хуана:
- Это не по-рыцарски. Он же христианин.
Рыцарь испуганно и в то же время радостно, с замиранием сердца обернулся, но нет - юноша продолжал неподвижно лежать на кровати.
"Померещилось", - решил он, но все равно ответил своему мертвому оруженосцу:
- А он с тобой по-рыцарски? А со всеми нами? Да и какой он христианин - так, схизматик. Бык вон тоже четыре копыта имеет, но лошадью его все равно никто не называет. Так что лучше не мешай. Скоро мы с тобой встретимся, тогда и наговоримся, а пока помолчи. - И вновь повернулся к окну.
Князь был уже совсем близко, и Гильдеберт заметил, что на враге нет кольчуги. То ли он забыл в нее облачиться, то ли не надел специально - вон как солнышко припекает. Решил, наверное, что она ему уже ни к чему. Ошибаешься. Может, город и склонил голову - чего с купцов возьмешь, а вот он, Гильдеберт, нет.
Рыцарь вновь прицелился и с досадой еще раз отпрянул от арбалетной ложи - опять туман застелил глаза. Он снова проморгался - прошло, хотя на сей раз уже не до конца.
В третий раз ему уже ничто не помешает. Вот только сердце стало биться как-то неровно, с непонятными сбоями. От волнения, наверное. Ну да ладно, подстроимся. А князь уже почти как на ладони, совсем рядом. Надо торопиться, а то этот русич минует его окно и Гильдеберту придется стрелять ему в спину. Вот тогда ему и впрямь будет нечего ответить при встрече своему оруженосцу и нечем оправдаться перед ним.
Ага, притормозил, на ворону какую-то глядит, что над ним кружит. Удивляться, что птица не черная, а белая, времени не было. Не до того.
- Не-е-е-е-е-е-ет! - услышал он за спиной истошный крик лекаря, который резко ухватил его за руку, но мгновением раньше арбалетная стрела уже ушла в свой смертоносный полет.
- Что ты натворил! - причитал Иоганн. - Они же теперь вырежут всех! Понимаешь - всех! А в городе старики, женщины, дети! Ты же их всех убил!
- Да, об этом я что-то не подумал, - растерянно сознался Гильдеберт. - Я хотел… - Но договорить он не успел.
Дверь каморки распахнулась, и в проеме показались бородатые русские дружинники.
Рыцарь отбросил арбалет и выхватил из ножен меч, одновременно отталкивая старика в сторону, чтоб не мешался под руками. Он был готов биться, решив унести с собой хотя бы одного из нападавших. К тому же в узкой каморке было тесно, так что атаковать его мог только один, не больше, но тут что-то острое и злое кольнуло его в сердце, а затем, почти сразу, еще и еще.
Поражаясь тому, как быстро Хуан позвал его к себе, Гильдеберт все-таки чуть ли не волоком передвинул вперед тяжелую непослушную ногу и рухнул навзничь, растянувшись во весь свой рост. От столь неожиданной развязки русские ратники остолбенели, растерявшись и не зная, что предпринять.
Удивляться же на самом деле было нечему. Яд, которым был смазан наконечник стрелы, был настолько силен, что даже не нуждался в крови жертвы - ему вполне хватало и кожи. Вот только в этом случае он действовал не мгновенно, а чуть погодя, но все равно столь же неумолимо.
Смерть рыцаря была настолько непонятна, что воины как-то сразу и не додумались убить второго человека, находящегося в комнате, который, несомненно, тоже был причастен к покушению на их князя. Потом же стало поздно это делать, потому что старик немедленно залопотал, безбожно мешая русские и немецкие слова и объясняя, что он лекарь и еще может пригодиться, если князь жив. А он несомненно жив, потому что Иоганн успел во время выстрела напугать Гильдеберта своим криком и у рыцаря дрогнула рука. Если воины убьют лекаря, то они убьют и своего князя.
С грехом пополам поняв его бессвязное лопотание, Юрко, стоявший первым, прошел к окну и, свесившись вниз, крикнул: