- Тобчи, говорит, хорошо, что купец, а то он уже подумал, что ты воин. Самый храбрый из русских, - усмехнулся неизвестный, - вылезай из воды, иди на берег. Дам тебе одежду. Будешь теперь моим рабом, Тобчи дарит мне тебя. А товары твои, мы сейчас заберем. Не пропадут они в степи.
- У русичей нет больше рабов, - отшатнулся Григорий.
- А я и не русич, - процедил сквозь зубы всадник, - Я - Плоскиня, вождь племени бродников. И монгольские ханы мне друзья, а русичи с половцами, - враги. Ненавижу ваше племя.
До Забубенного еще не дошло все происшедшее. Двадцать минут назад жизнь была прекрасна. Он наслаждался свободой, и вот теперь ему говорят, что он раб. Да еще кто, такая же славянская рожа, как и он сам. Как быстро все меняется. Он взглянул на реку, - уплыть не дадут. А бежать по берегу голышом несподручно. Значит, надо где-то взять одежду и бежать.
Монгольский конник легонько ткнул его копьем, - мол, вставай. Веревку с руки сняли. Словно сомнамбула, механик прошел между монгольскими конями на берег. Когда поравнялся с Тобчи, тот снова что-то сказал на своем непонятном наречии. Монголы рассмеялись, показывая на Григория.
Словно во сне, механик натянул на себя широкую холщовую рубаху и рваные штаны, брошенную на землю Плоскиней из притороченного к седлу мешка. Все было грязное, рваное и ношеное.
Озираясь по сторонам, он увидел, что на берегу находится монгольский отряд человек в пятьдесят. Все сидели на конях, словно ожидая приказа к выдвижению. Так и оказалось. Пока Забубенный натягивал на себя рубище, бросая косые взгляды по сторонам, в надежде увидеть лазейку, в которую можно было бы утечь, воздух резанула команда, брошенная по-монгольски. Вперед выехал Тобчи и поскакал по направлению к месту стоянки лагеря черниговцев. Отряд, развернувшись широким фронтом, поскакал за ним, на ходу перехватывая копья на изготовку и замыкая полукольцом холм с темя деревьями, где отдыхали ничего не подозревавшие черниговцы.
Ускакали все, остался один Плоскиня, вождь бродников и пара его холопов на конях. "Пора, - решил Забубенный, - сейчас или никогда".
- А что это народ твой бродниками прозывается? - проговорил Забубенный, делая шаг к Плоскине, который сидя на коне, наблюдал за атакой монголов. Механик решил схватить его за ногу и сбросить вниз, а сам, вскочить на лошадь и ускакать на волю. - Это оттого, что они по дорогам степным бродят, наверное, и грабят кого не лень?
Забубенный был уже в двух шагах от Плоскини. Он метнулся к вождю бродников и, уцепившись за ногу, хотел сдернуть его вниз. Но в этот момент на его многострадальную голову обрушился удар тяжелой палицы, погасив свет в очах. Холопы хорошо стерегли покой своего хозяина.
Глава четырнадцатая
"Бора-бора Кара-чулмус!"
Когда несчастное сознание вернулось в тело Григория, то он еще долго отказывался открыть глаза, чтобы подольше не входить в этот мир снова, поскольку не ждал от него ничего хорошего. Григорий предпочитал слушать. Он слушал этот мир и не мог понять, где он и что происходит. А слышалось ему разное: шум ветра, громкие голоса вокруг, покрикивания, но что эти люди хотели сообщить друг другу, Забубенный не понимал, поскольку язык был ему не знаком. Отовсюду доносилось конское ржание и стук копыт по сухой земле, отдававшийся гулким эхом в ушибленном мозге. Стук то затихал, то снова усиливался, проносясь мимо.
Судя по всему, Забубенный лежал посреди какого-то оживленного места, а вокруг него сновала масса народа. Руки его были связан сзади крепкой веревкой. Ноги свободны. Все также, не открывая глаз, механик прислушался к своему оживавшему телу. Он лежал на животе лицом вниз на какой-то соломе, - руки и лицо кололи сухие стебельки травы. На голую пятку, жужжа, село какое-то насекомое и поползло вниз по стопе. Забубенный невольно дернул ногой и тут же услышал голос, вернувший его к ненавистной действительности:
- Глянь-ка, купец очухался.
Ох, как не хотелось приходить в этот мир рабом, если ты уже был свободным человеком. Григорий в тайне надеялся, что опять неведомым путем, если уж не вернулся назад, то перенесся в иное, лучшее время. Но, увы, он остался здесь. И был теперь, судя по всему, рабом Плоскини, вождя ненавистных бродников. Этих предателей, помогавших монголам.
Не получив подтверждения своей догадки, владелец голоса со всего маху в экспериментальных целях въехал ногой под ребра беззащитному механику. Забубенный аж задохнулся от удара, - боль пронзила все тело, заставив резко согнуться и открыть глаза.
Перед ним стоял один из холопов Плоскини, нависая всей тушей над распластавшимся связанным пленником. Видно тот самый, что огрел его палицей во время неудавшейся попытки побега. Последнее, Забубенный заключил из слов самого холопа, который, увидав, что жертва открыла глаза, поинтересовался:
- Ну, что, сволочь, головушка-то болит?
- Спасибо за заботу, - процедил сквозь зубы механик, свернувшийся буквой Зю,
- Все ОК, и вам того же желаем.
- Ну, тогда вставай, - незлобиво добавил холоп, - тебя Тобчи ждет, говорить желает.
И снова заехал ногой в живот Григорию. Спустя полминуты, погасив искры в глазах, механик уточнил, извиваясь на земле:
- А чего хочет эта узкоглазая морда?
- Да про дружков твоих поспрошать, кажись, - не таясь, сообщил холоп, - видно, не понравились они ему. Делов наделали, много народу положили, да утекли. Ну, да он тебе сам скажет, если захочет. Вставай уже, покойник.
Григорий весь сжался внутренне, ожидая нового удара, но его не последовало. Видно, пленника нужно было доставить к монгольским оккупантам если не в полной целости, то хотя бы в сохранности. Чтобы сам мог хоть немного ходить и говорить. Полежав еще чуток, Забубенный поднялся. Сначала на колени, а потом на ноги. И чуть не упал, от нахлынувшей на него качки. Земля, словно палуба корабля в десятибальный шторм, ходила под ногами, кружилась, со всех сторон обступая фигуру механика. Ушибленный мозг давал себя знать.
Холоп Плоскиня увидел, что голова пленника не совсем дружит с ногами, но поддерживать не стал. Григорий подсознательно ждал ускоряющего движение удара в заднюю часть тела, но его снова не последовало. Когда качка немного улеглась, он сделал несколько нетвердых шагов и, осмотревшись мутным взором, спросил.
- Куда идти-то?
Вокруг него пестрели светлыми оттенками шерсти юрты монгольских кочевников. Промелькнула странная мысль для больного сознания "Это сколько же валенок можно было бы сделать из этих палаток". Даже на первый нечеткий взгляд палаточный городок посланцев великой степи занимал несколько квадратных километров, а может гектаров, и казался просто бескрайним, как городок украинских шахтеров, желавших получить от верховной Рады свою зарплату. Пытаясь охватить стойбище монголоидов мутным взором, Григорий не смог понять, где оно начинается и где кончается. Точнее, даже не пытался понять. Ибо понять монголов было невозможно.
- Туда иди, - указал на одну из сторон света холоп Плоскиня, - Да побыстрее передвигай свои копыта. Тобчи, - хан нетерпеливый, ждать не любит. Опоздаешь, - отрежет тебе что-нибудь за опоздание, а потом уж говорить с тобой начнет. Если будет чем.
Сказав это, холоп из племени бродников громко расхохотался. Видно шутка показалась ему очень удачной. Забубенный так не думал, но сообщать это холопу не стал. Пусть смеется, дурачок. Сама собой всплыла народная мудрость, - хорошо смеется тот, кто смеется последним. "Вот оклемаюсь, - думал Григорий больным мозгом, которому злость придавала силы, - я тебе все припомню, полицай вонючий".
Едва передвигаясь по монгольскому лагерю, Забубенный почему-то чувствовал себя сейчас раненым белорусским партизаном, захваченным в беспамятстве на железнодорожном переезде, где он пытался подложить бомбу под эшелон с немецкими танками. Партизан попал в плен после столкновения с картелями. И сейчас партизана вели на допрос к местному гауляйтеру, где решится его судьба. Поскольку нацисты не очень любят "партизанен", скорее всего, решится она либо расстрелом, либо виселицей. Для тех, кто "не поддерживать немецкий командование" путь был прост и понятен. Хрен редьки не слаще.
Не стараясь сдерживать больное сознание, механик просто попытался уловить главное направление движения, на которое ему указал холоп Плоскини, и начал переставлять ноги в сторону одной из сотен юрт, видневшихся впереди. То и дело мимо него проносились монгольские всадники. Поодиночке и толпами. Вооруженные отряды текли между юртами бесконечными ручейками, сливались в потоки и уходили в разные стороны, ведомые своими командирами. Кажется, их называли сотниками или темниками. Но Забубенному было все равно, куда они все шли. Он видел только копыта лошадей, которые его раздражали, поскольку постоянно преграждали путь, и тормозили движение. А злобный Тобчи, который любил отрезать лишние части тела опоздавшим на встречу уже стоял перед внутренним взором механика, не давая ему расслабиться.
Через сто метров пути из-за спины Григория неожиданно раздался конский топот и послышались возбужденные голоса. Обернувшись на шум, он заметил монгольского всадника, который нагнал его конвоира, и что-то быстро приказал холопу Плоскини, махнув рукой с зажатой плеткой в сторону, противоположную основному движению пленного механика.
- Эй, покойник, обожди, - крикнул конвоир Забубенному. А, поравнявшись с механиком, добавил, - поворачивай во-о-н туда. Тебя сам Субурхан видеть желает. Дался ты ему зачем-то.
Григорий подчинился и покорно зашагал в новом направлении, размышляя о том, что еще за Субурхан такой? Наверное, еще одна монгольская шишка. Впрочем, ему было уже все равно куда идти, лишь бы быстрее прийти. Надоела эта неопределенность.