На этот раз газетчика из левого издания Эндрю привлёк из-за названия нашей группы, дополнительным стимулом стало то, что я представлял СССР. А это как-никак придавало моему имиджу некоторый оттенок скандальности. Ведь недаром в своё время Род Стюарт вступил в компартию. Идеи Маркса – Энгельса – Ленина ему были по барабану, а вот выпендриться захотелось. Правда, я не был уверен, что этот самый налёт скандальности будет одобрен моими кураторами. Хотя… Кто ж их знает, может, они, наоборот, рады своему "засланному казачку" в музыкальную индустрию Англии.
– Кстати, друзья, до выхода на сцену осталось пять минут, – напомнил Олдхэм. – Или потянете время, как Мик и компания?
– Минут десять потянем, может, ещё десяток-другой билетов кому спихнёшь.
– Это правильная мысль, – оживился продюсер. – Вы тогда сами себя объявите, если я всё ещё на входе торчать буду.
– Договорились, – сказал я ему в спину и обернулся к своим музыкантам. – Парни… и девушки, надеюсь, все запомнили очерёдность песен? Или мне сейчас по-быстрому список написать под ноги?
– Да вроде помним, – почесал в своей гриве мясник закруглённым концом барабанной палочки.
– Ну смотрите, верю на слово… Я всё равно на всякий случай перед каждой песней буду вам негромко говорить название.
Через 10 минут я взял в руки арендованную у Брайана Джонса одну из его немногочисленных гитар – полуакустическую Harmony Stratotone. То ещё… уныние, мягко говоря. Я бы сейчас не отказался, например, от Gibson Les Paul Solid Guitar, у меня такая была в своё время, помню, в 1985-м отвалил за подержанный инструмент 3 тысячи деревянных. Хорошо хоть, наш лидер-гитарист заявилась со своим инструментом, как, впрочем, и басист. Даже Гризли хотел притащить свою барабанную установку, но оказалось, что в клубе имеется собственная. Равно как звуковое и световое оборудование.
– Так, теперь двигаем в порядке очерёдности, как договаривались, – командую я уже в коридоре, где мы притормаживаем перед выходом в зал.
Первым за барабаны под вопли зрителей садится Джон. Позади ударной установки на леске висят перекрещенные серп и молот метрового размера, которые Эндрю собственноручно вырезал лобзиком из фанеры, а затем покрыл красной краской. Не так уж и коряво, между прочим, получилось.
Затем на сцену выползает басист, которого, такое ощущение, сейчас хватит кондратий. Подключает непослушными пальцами гитару. Дальше на публике появляется невозмутимая Диана, тоже тянущаяся первым делом к штекеру. Юджин на свою скрипку старательно крепит звукосниматель. Ну и я, выдержав паузу секунд в десять, обозначаю себя в осветивших сцену лучах парочки прожекторов, как мы заранее договорились со светотехником.
– Джордж, дай жару! – орёт кто-то из толпы.
Ну, жару не жару, а баллады, только уже в электроакустической аранжировке, народу сыграем. Впрочем, подготовил я и три новые, более экспрессивные вещи, опять же заранее согласованные с людьми в Союзе. Знаменитые Black Night и The Song Remains The Same, а также выуженную из глубин памяти композицию The merry widow. Мы её сочинили году эдак в 1974-м на пару с товарищем – студентом факультета иностранных языков Ярославского пединститута, наслушавшись тех же Перплов и Цеппелинов. Причём песня была написана о реальной вдовушке, жившей у меня в соседях, у которой чуть ли не каждую ночь гостило по новому хахалю.
I have a roommate – the merry widow,
Every night she looks out of the window,
I wonder who she’s waving at you,
She had called, perhaps, the whole crew…
За текст этой песни, отправляя его с прочими на утверждение в Союз, я переживал особенно. К легкомысленной вдовушке толпами таскаются какие-то парни… Порнография и проституция, товарищи! Вот так, по идее, должны воскликнуть члены комиссии, увидев перевод. Но я приписал к тексту, что это реальная картина, подсмотренная мной в моём лондонском доме, и песня раскрывает всю гнилую сущность капиталистического образа жизни. В общем, прокатило.
На репетициях, а оных было с десяток, моя команда постепенно привыкала к тому, что им предстояло исполнять сочинения своего лидера в новом жанре, и при этом проникалась энтузиазмом, находя в песнях помимо запоминающихся мелодий неповторимое звучание, в том числе психоделику, как заявила Диана. Девица считала себя в этом плане довольно продвинутой, позиционировала себя как хиппи, покуривала марихуану и заявляла, что она childfree, то есть не планирует заводить детей во имя личной свободы. Я ей ничего на это не отвечал, думаю, подрастёт – сама во всём разберётся. А если нет… Что ж, у каждого свои тараканы по жизни…
И уже игравшиеся ранее вещи в более тяжёлой обработке, и новые были приняты публикой на ура. Да что там на ура – люди бились в экстазе! Особенно меня вдохновила такая же восторженная реакция на песню моего с другом сочинения. Блин, могли же и мы хиты выдавать, оказывается, вот только продвинуть их в массы было затруднительно. Никто особо сцену и тем более мировые турне нам не давал, лабали в клубе при "Горэлектросети". А ведь могли бы… Эх! Ведь и помимо "Весёлой вдовы" у нас имелись вполне достойные вещи. Вот только тексты сразу не вспомнишь, хотя музыка в моей голове сидела крепко. Уж на что, на что, а на память я никогда не жаловался.
Скрипку Юджина я задействовал в паре баллад, придав им тем самым оригинальное звучание. Больше всего я за него и переживал: парень молодой, психика неустойчивая, возьмет и налажает со страху. Но нет, справился пацан, и даже улыбнулся, когда я ему подмигнул – мол, так держать!
А вот Люк в середине концерта даже исполнил переведённый хит за авторством Маврина – Пушкиной, который теперь назывался I surrender!. Да-да, пел Кипелов эту вещь и на английском, но англоязычный текст я досконально не помнил, а вот I surrender! я запомнил, хотя в буквальном переводе это значит "Я сдаюсь!". Впрочем, вариаций в английском несколько, вот и подобрали подходящую, ложившуюся в контекст песни. А если переводить буквально – получилось бы I’m free! и тогда пришлось бы тянуть слово до конца музыкальной фразы, что не есть хорошо.
На репетициях я честно пробовал исполнить партию Кипелова, но всё было не то. У него хотя и лирический тенор, но, если можно так выразиться, с трещинками, придающими его тембру характерную окраску. Мой тенор был по сравнению с его слишком чистым, видно, из-за юного возраста моего тела и, соответственно, голосовых связок.
Я, совсем уж было впавший в депрессию, поинтересовался у басиста, как у того обстоят дела с вокальными данными. Почему только у него? Насчёт Юджина я сразу просёк, что певец из него тот ещё… Диана отпадала по определению. То есть голос у неё имелся, это мы тоже выяснили в ходе репетиции, причём очень похожий на вокал Алишы Беты Мур, то бишь Pink, но я видел исполнителем англоязычного варианта песни "Я свободен!" только представителя сильного пола. Вот такой я расист на половой почве. Впрочем, лишь по отношению к этой композиции. Что же касается барабанщика… Может, петь он и умеет, но мы не Eagles и даже не The Beatles, чтобы у нас ударники распевали. Так что оставался только басист. Тут-то этот скромняга и вытянул своего туза из рукава.
– Люк, почему ты до сих пор скрывал свой певческий талант? – спросил я его, когда он закончил петь.
Хотя что тут спрашивать, и так понятно – этот тридцатилетний офисный клерк из продуктовой компании привык быть тише воды, ниже травы, всю жизнь родители, с которыми он так и жил неженатым великовозрастным отпрыском, внушали ему, что высовываться – только себе во вред, удивительно, как они ещё разрешили купить ему бас-гитару?
Если первый куплет Люк пел натужно, видно было, что находиться под взглядами сотен глаз и объективами пары телекамер ему стрёмно, то к припеву парень разошёлся. Ого, я и сам не ожидал, что он способен на такое! Видно, адреналин наконец-то в кровь ударил, и наш скромняга басист выдал шоу не хуже оригинала, причём публика даже подпевала, быстро выучив незамысловатый припев. Ему бы ещё хайр до плеч вместо блестящей лысины… Увы, в этой реальности, как я подозревал, клиника Real Trans Hair ещё не существовала.
Диана тоже со своим вокалом не стояла в стороне, в некоторых вещах бэковала очень даже неплохо. Ничего, со временем и она у меня сольно запоёт.
А я то и дело косился в сторону Хелен. Она приткнулась рядом с оператором, где было не так тесно. Что поделаешь, даже музыканту с пятидесятилетним стажем не искоренить в себе желания порисоваться перед барышней. Будущей кинозвезде наша музыка, похоже, тоже пришлась по вкусу. Глазки блестят, ножкой в ритм постукивает, плечиками подёргивает… Ритм – великая вещь, недаром все эти шаманы и жрецы, пляшущие вокруг костров, именно ритмичным постукиванием в бубны вводили соплеменников в транс.
– Спасибо всем! – решительно заканчиваю я концерт после повторного исполнения The Merry Widow согласно задуманному плану. – Это было здорово! Надеюсь, мы ещё с вами увидимся, следите за анонсами.
Народ в зале нам аплодирует, кричит и свистит, и мы, покидая сцену, тоже аплодируем народу, причём Джону приходится стучать палочкой о палочку. Вваливаемся в сопровождении Эндрю в гримёрку, и только тут нас всех отпускает. Меня, кстати, тоже, а напряжение по ходу часового с копейками выступления я испытывал нешуточное.
– Мои поздравления! – трясёт каждому по очереди руку Олдхэм. – Я немного опоздал к началу, но всё же увидел почти весь концерт. Это было феерично! Это новое звучание в музыке, как я и говорил, Егор. Репортёр пообещал написать статью в восторженных тонах, а уж по ТВ точно покажут, надеюсь, без купюр.
– Я бы не стал так безапелляционно заявлять. Увидят в кадре красные серп с молотом – и прощай мечта о телевидении.