– Какую пенсию! – всплеснул руками Антипов. – Ведь нам же ответ придется давать! А он спросит! Он все нам припомнит!.. А ведь у меня семья, внуки, правнуков трое...
Тут уж члены Совета зашумели. Те, кто был помоложе, знавшие Латунина и латунинские времена из книг и кинофильмов, поспешили возмутиться.
– То есть как это "припомнит"? – вскричал импульсивный товарищ Згуриди. – Кому это мы будем ответ давать? Это мы припомним кровососу!
– Точно! Точно! – согласились с ним. – Пусть лагерную пыль понюхает, отец народов! Судить его – и баста!
– Да что вы! – фальцетом взблеял товарищ Антипов. – Судить?! Его судить? Да он нас всех... В пять минут... Без права переписки... Вы же его не знаете!..
Те, кто был постарше и помнил времена Латунина, хоть и не разделяли паники Андрея Гавриловича, но выглядели все же весьма озабоченными. Что такое "без права переписки" они запомнили на всю жизнь.
– Тихо! – повысил голос товарищ Мишутин. – Да тише, товарищи! Спокойно! Не надо увлекаться. Прежде всего, никакого отчета мы давать ему, естественно, не будем. Думаю, и судить этого, гм-м, двойника, у нас оснований нет. Не забывайте – настоящий Латунин мертв уже тридцать пять лет!
– Латунин бессмертен, – прошелестел кто-то.
– Думаю, пенсия – не проблема, – продолжал Сергей Михайлович, пропустив сомнительную реплику мимо ушей. – Но мы должны решить, что делать сейчас. Ведь вы понимаете, что при всех наших мерах предосторожности, не сегодня, так завтра об этом деле узнают. Так что мы должны быть готовы.
Государственные мужи задумались.
– Он в сознании? – наконец, спросил кто-то.
– Пока нет, – сообщил Возгривин. – Но процесс, так сказать, реанимации, завершается, и с часу на час сознание должно вернуться. Нам об этом тут же сообщат.
– Позвольте, – вмешался Николай Иванович. – Насколько я понял, этот академик восстановил по генокоду, так сказать, организм. Но ведь это не значит, что у этого, гм-м, новорожденного будет память покойного Латунина. Понимаете? Ведь, в конце концов, челюсть – не мозг.
По комнате пронесся вздох облегчения.
– Да, – вздохнул товарищ Антипов, – хорошо бы...
– К сожалению, товарищи, – вновь вмешался Сергей Михайлович, – если верить академику Рипкину, а не верить ему оснований пока нет, у Латунина номер два мозг будет точным слепком с мозга ТОГО Латунина. Так что, нам придется иметь дело в некотором смысле с самим Никодимом Кесарионовичем.
Все вновь приуныли. Чувствуя, что новых предложений не последует, товарищ Мишутин встал:
– Событие, слов нет, неординарное, товарищи. Но, думаю, даже из-за такого факта нам всем не следует отвлекаться от работы. Предлагаю создать чрезвычайную тройку для контроля над процессом. Туда, думаю, войдут товарищ Возгривин и Антипов и я сам. Как только этот... этот человек придет в себя, мы переведем его куда-нибудь в окрестности Столицы и будем держать под контролем.
– На Ближнюю Дачу, – подсказал кто-то. Ближняя Дача на протяжении многих лет была любимым местом товарища Латунина.
– Можно и туда, – кивнул Мишутин. – В прессе следует поместить несколько статей об успехах нашей медицины, чтобы подготовить общественное мнение на случай, если придется дать официальное сообщение. Постараемся не предавать дело особой огласке. В дальнейшем можно будет этого... станем называть его по-прежнему, Латунина, снабдить документами и отправить на жительство... ну, хотя бы на его родину, в Южную республику. А до этого будем держать его в изоляции. Кто за это предложение?
Все были, естественно, "за", только товарищ Антипов не преминул присовокупить обычное: "Ох, не знаете вы его!"
Заседание завершилось, все разъехались по своим делам, а чрезвычайная тройка – Мишутин, Антипов и Возгривин – занялись подготовкой к ожидаемому пробуждению бывшего вождя и учителя.
– Ну-с, обмозгуем возможные варианты, – начал Сергей Михайлович. – Андрей Гаврилович, ведь вы немного знали его. Как Латунин вел себя в чрезвычайных обстоятельствах?
– Звал Лаврентьева, – не задумываясь, отвечал товарищ Антипов.
При упоминании этой фамилии все вздрогнули. Лаврентьев, бывший министр внутренних дел, слыл одним из наиболее жестоких подручных Латунина. Впоследствии он был с общего одобрения отдан под трибунал и расстрелян.
– Да, – молвил товарищ Возгривин, – хорошо хоть этого не стали оживлять.
Тем же вечером из института сообщили, что воскрешенный, по словам академика Рипкина, вот-вот придет в сознание. Через час члены тройки уже были в лаборатории академика, где под стеклянным колпаком, укрытый простынями и обвешанный датчиками, покоился товарищ Латунин. Казалось, он мирно дремал и даже улыбался во сне.
– Прошу, хе-хе, прошу, – встретил высоких гостей неунывающий Илларион Рипкин. – Рад, хе-хе, рад. Давно вас не лицезрел, Андрей Гаврилович! Кажется, мы с вами изволили видеться, хе-хе, аккурат сорок два года тому назад, не припомните, хе-хе?
– Да-да, – пробормотал Андрей Гаврилович, не отрывая глаз от спокойного лица Латунина. – Он... скоро?
– Скоро, хе-хе, скоро, – пообещал академик. – Поздороваетесь, хе-хе.
И вот через несколько минут веки Латунина дрогнули.
– Спокойно, товарищи! – как можно внушительнее произнес Мишутин, но не выдержал и присел на стул – ноги не держали.
Латунин медленно открыл глаза.
– Ох! – Андрей Гаврилович на мгновение зажмурился.
Взгляд Латунина, вначале безразличный, а затем удивленный, скользнул по сторонам, после чего обратился на присутствующих. Все молчали.
– Здравствуйте, товарищ Латунин, – нетвердым голосом произнес, наконец, Андрей Гаврилович. – Как вы себя чувствуете? Как здоровье?
Латунин смерил Андрея Гавриловича странным взглядом, затем губы его разлепились, и в мертвой тишине великий вождь произнес первую в своей новой жизни фразу:
– Лаврентьева сюда! Почему его здесь нет?
Глава 6
Собственно, удивляться было нечему. Андрей Гаврилович довольно точно предсказал первую фразу Никодима Кесарионовича, обращавшегося к незаменимому Лаврентьеву в любых сложных обстоятельствах. Товарищ Мишутин вспомнил, как он, будучи на первом курсе университета, вместе со всеми бурно радовался расстрелу ненавистного временщика. Товарищ Антипов, в свою очередь, живо припомнил страх, который он испытывал, встречая в те давние времена Лаврентьева то на заседаниях, то на приемах у Латунина. Товарищ Возгривин же озабоченно подумал о том, что внезапное воскрешение диктатора может вызвать даже большие неприятности, чем он предполагал вначале.
– Лаврентьева ко мне! – вновь потребовал великий вождь, и глаза его загорелись столь памятным современникам желтоватым огнем. Надо было отвечать.
– Лаврентьева нет, – заявил, вставая, Сергей Михайлович. Он хотел добавить все, что думает о Лаврентьеве, но взглянул в глаза Латунина и почему-то смолчал. Ему стало не по себе.
– Не волнуйтесь, товарищ Латунин, хе-хе, не надо нервничать, – вступил в беседу академик Рипкин. – Вы, хе-хе, слегка, так сказать, приболели, так что вам, хе-хе, лучше пока не волноваться.
– Вы кто? – обратил к нему желтоватые глаза Латунин.
– Не узнаете, товарищ Латунин? – удивился академик. – А ведь мы с вами чаек, помнится, хе-хе, попивали. С вашим любимым вареньем, хе-хе, ореховым.
– Я вас помню, товарищ Рипкин, – всмотревшись, ответил немного успокоенный диктатор. – Только что это с вами, профессор? Вы что-то сильно постарели.
– Есть немного, хе-хе, – отвечал Рипкин, довольно улыбаясь. – Слегка, хе-хе, постарел.
– А эти кто? – вдруг спросил Латунин, указывая на членов тройки.
– Я – Мишутин, – вмешался Сергей Михайлович, – Председатель Главного Совета партии. Это..., – продолжал он, указывая на Андрея Гавриловича.
– Я помню товарища Антипова, – перебил его Латунин.
Андрей Гаврилович вздрогнул и попытался спрятаться за мощную спину товарища Возгривина.
– Если вы, товарищ Мишутин, – продолжал Латунин, – Председатель Главного Совета, то кто же я? Или, пока я болел, меня уволили?
При этих словах он улыбнулся известной когда-то всему миру улыбкой, но глаза его оставались напряженными.
– Вы долго болели, Никодим Кесарионович, – вступил в разговор товарищ Возгривин.
– Вы что, из министерства внутренних дел? – прищурился Латунин. – Заместитель Лаврентьева, да?
– Я не заместитель Лаврентьева, – обиделся товарищ Возгривин. – Ваш Лаврентьев – враг народа и предатель!
– Тише! – дернул его за рукав Андрей Гаврилович, но Латунин уже услышал.
– Мой Лаврентьев, – произнес он с некоторым удовольствием и причмокнул. – Мой Лаврентьев, – повторил он и на минуту задумался. – Так вы его расстреляли? – И, не ожидая ответа, добавил: – Это хорошо. Его давно следовало расстрелять. В сторону смотрел. Шуршал... Садитесь, товарищи. Русская пословица гласит: в ногах правды нет.
Товарищ Мишутин хотел было заметить, что не нуждается в подобных приглашениях, но неожиданно для себя послушно сел. Все последовали его примеру.
– Товарищ Мишутин, – продолжал Латунин. – Раз вы исполняете обязанности Председателя...
– Я не исполняю обязанности, – возмутился Сергей Михайлович. – Я избран на Пленуме.
– Ну, хорошо, – великий вождь вновь улыбнулся. – Я вижу, товарищ Мишутин любит цепляться к словам и поправлять товарища Латунина. Попросим прощения у товарища Мишутина. Но, все-таки, введите меня в курс дела. Сколько я болел?
Сергей Михайлович взглянул на своих коллег. Те молчали.
– Долго, – наконец ответил он. – Очень долго, товарищ Латунин.