- И болезнь у него заразная. Думаю, самое правильное - пристрелить его, чтобы не мучился.
- Как так пристрелить?!
- Очень просто, из пистолета.
Я подошел к лошади и вытащил из седельной кобуры крупнокалиберный пистолет, тот, что отобрал у Мити в его бытность разбойником.
- Вы это, право, что, серьезно? - испугался барин, а сам больной, сквозь прикрытые веки наблюдал за моими действиями.
- Серьезней некуда. Попа будете звать его соборовать, или уж потом пускай сразу отпоет?
- У нас здесь нет церкви, нужно посылать в город, - добросовестно проинформировал помещик.
- Так долго я ждать не смогу, у моей лошади подкова оторвалась. Придется взять грех на душу.
Пахом никак не реагировал на мой розыгрыш и продолжал насмешливо усмехаться. Тогда я пошел дальше, чем простая угроза. Взвел курок и сказал:
- Во имя отца, сына и святого духа. Покойся, Пахом, с миром. Аминь.
После чего начал целиться несчастному кузнецу в голову. Однако мужик оказался крепок и не сдавался, хотя и начал немного трусить.
- Ты малый, того, не шуткуй так! - наконец не выдержав, сказал он, полностью открывая глаза.
- А я и не шуткую, - серьезно сказал я и выстрелил.
- Ааааа! - взвыл оглушенный и ослепленный выстрелом кузнец, вскочил и бросился бежать в кузницу. - Убили, люди добрые! Убил ирод проклятый!
- Вы, вы, вы! - затараторил помещик, а я сокрушенно покачал головой.
- Надо же, с двух шагов промазал! Ничего, сейчас перезаряжу и добью.
- Пахомушка! - опять закричал барин и бросился в кузницу за своим больным мастером.
Я, перезаряжая на ходу пистолет, пошел за ним следом.
- Не надо! - закричали разом два голоса, как только я вошел под закопченные своды мастерской.
- Никак выздоровел? - удивился я.
- Здоров я, барин, прошла спина! Не стреляй, Богом молю! - поклялся проснувшийся, наконец, кузнец, выглядывая из-за спины барина.
Самоотверженный же помещик своим тщедушным телом закрывал крепостного и умоляюще смотрел на меня.
- И веялку починишь?
- Починю, Богом клянусь!
- И лошадь мне перекуешь?
- Перекую, Богом клянусь!
- И колбасить больше не будешь?
- Не буду! Колбасу в рот до самой смерти не возьму! Богом клянусь! - заодно пообещал Пахом.
Таким образом, конфликт благополучно разрешился к общему удовольствию. Барин, икая от страха и глядя на меня мутным взглядом, поспешно ретировался. Пахом, забыв все свои болезни, срочно разжигал и раздувал горн, я стоял на страже с пистолетом в руке, чтобы не дать ему возможность даже и помыслить о какой-нибудь пакости.
Под присмотром кузнец работал споро и так расчувствовался, что не только поменял оторвавшуюся подкову, но на всякий случай перековал и все остальные.
Кончил он уже в сумерках. Я расплатился с ним за работу и вскоре уже въезжал в нашу уездную столицу. Здесь все было по-старому, только листва на деревьях поредела и сделалась грубой и темной.
Остановиться я собирался по старой памяти у "нашего" крепостного крестьянина, отпущенного на оброк. Фрол Исаевич Котомкин держал в Троицке единственную на весь город портняжную мастерскую, шил плохо, но без конкуренции преуспевал.
Ворота портновского дома были заперты по случаю вечернего времени, и я долго стучался, пока не вышла хозяйка.
Я назвался родственником их барина и сказал, что хочу поговорить с хозяином.
Самое забавное, что, довольно долго прожив у Котомкиных, я так и не узнал имени хозяйки. Дочь звала ее "мамушка", портной - "жена", а все прочие, включая меня, - "хозяйка". Котомкина приветливо улыбнулась и пригласила пройти в дом. Фрол Исаевич тоже мне обрадовался, что меня, признаться, удивило, и сразу же повел в гостевую комнату. Он был продвинутым крестьянином и не жаловал помещиков-крепостников.
Здесь мы провели с Алей первые дни медового месяца. В комнате все было как и прежде, и на меня нахлынули воспоминания. Чтобы не показать волнения, я повторил, что являюсь родственником Крыловых, и спросил позволения пожить у них несколько дней.
- А не братец ли вы Алексей Григорьевича? - неожиданно спросил Котомкин.
С моей внешностью я походил скорее на родственника князя Юсупова, чем на Крылова.
- Братец, - на всякий случай подтвердил я.
- Ну, как он голубчик? - с волнением в голосе, спросил Фрол Исаевич. - Нашел Алевтину?
Говорить на эту тему я не мог и ответил уклончиво.
- Сам он ничего, а вот о жене пока ничего не известно.
- Ох, горе-то, какое. Сам-то сильно кручинится?
- Сильно. Да я тоже по этому делу хлопочу. Братцу помогаю.
- Может, и мы на что сгодимся? - предложил портной. - Оченно уж они нам по сердцу пришлись. Мои-то дуры так плакали когда узнали, что Алевтину заарестовали и неведомо куда увезли.
Меня хорошее к нам отношение тронуло. На такую сердечность я как-то не рассчитывал.
- А как вы узнали, что я брат Алексея?
- Как же не узнать, когда у вас, почитай, одно лицо.
В этот момент дверь в комнату деликатно приоткрылась, и в нее протиснулись хозяйка с дочерью Дуней. Судя по всему, они наш разговор слушали из коридора и не утерпели вмешаться.
- Алюшка-то хоть жива-здорова? - спросила Дуня, пересиливая робость перед чужим человеком.
- Была здорова, - ответил я, - надеюсь, что и теперь… Ее в какой-то монастырь увезли. Хочу попробовать через архиерея узнать. Он-то сам в городе?
- Кто его знает, мы в церкву по воскресеньям ходим, - ответил за всех Фрол Исаевич.
- Ох, грехи наши тяжкие, - вздохнула хозяйка. - За что-то Господь-то прогневался. Ох, как душу девушку-то жалко. Каково ей, бедной, у чужих людей. А сам-то Алексей Григорьевич, где обретается?
- В Петербурге хлопочет… - неопределенно ответил я.
- Ну, отдыхайте, сударь, - сказал портной, не очень вежливо выдавливая женщин из комнаты.
Котомкины ушли. Первым делом я подошел к зеркалу, повешенному на стену еще Алей. Из него на меня смотрел прыщеватый подросток с тонкой шеей и удивленными глазами, сильно смахивающий на меня, каким я был лет пятнадцать тому назад.
- Ну, алхимик, ну инопланетянин! - с восхищением подумал я. - Как это, интересно, у него получается?!
Когда видишь такие фокусы, невольно начнешь верить во всякую чертовщину. Единственно, что мне было непонятно, как при таких способностях и возможностях он позволил заточить себя в крепости.
Дальше мои мысли переключились "на себя любимого". Я разглядывал полузабытую юную физиономию и невольно вернулся в прошлое, со всеми его тогдашними переживаниями и трудностями. О прошедшей юности я никогда особенно не грустил, тем более что сам себе в то время очень не нравился, ибо пребывал в прыщаво-цыплячьем виде, и девочки на меня не обращали никакого внимания. Поэтому никаких ностальгических настроений наивно-удивленная физиономия, смотревшая на меня из зеркала, не вызвала.
К своему новому юному облику я подошел прагматично. По виду теперь мне можно было дать лет пятнадцать, и я просчитал, что это может затруднить общение с архиереем и прочими городскими знакомыми. Кто знает, будут ли они всерьез воспринимать недоросля.
За окном уже совсем стемнело. Я утомился за длинный день и решил не ломать себе загодя голову, а все дела отложить на завтра. Помывшись с дороги, я разделся и лег в нашу с Алей постель. Однако сразу уснуть мне не удалось. Слишком эта комната и кровать напоминали о недавнем прошлом…
Утро задалось серенькое и скучное. Я быстро оделся, позавтракал и отправился в церковь к заутрене. Служил ее мой знакомец отец Никодим. Народу по буднему дню было мало, в основном старички и старушки. У образов, как и положено, горели свечи, пахло ладаном. Священник был невыспавшийся, хмурый и, кажется, комкал службу. Я исправно крестился и кланялся, оглядываясь на честной народ, и вроде бы ничего не напутал в обрядовой части. Когда служба кончилась, я подошел к батюшке под благословение и спросил его, где сейчас владыка.
- А на что он тебе, отрок? - лениво поинтересовался священник, торопясь, судя по густому перегарному духу, опохмелиться.
- Дело у меня к нему, - ответил я, не собираясь вдаваться в подробности.
- Ишь ты, дело у него, - ухмыльнулся поп. - Коли так, обождать придется. Ждем владыку днями, а где он сейчас обретается, мне то неведомо. Видать, по епархии колесит. Ему до всякой мелочи дело есть.
- Может, он в губернском городе?
- Это навряд, - покачал головой отец Никодим, - не любит он города, больше по малым храмам ездит… Оставайся с Богом.
- Значит, когда сюда приедет - неизвестно? - расстроено переспросил я уходящего священника.
- Эка тебе приспичило. Уж не жениться ли собрался?
Я не ответил и побрел к выходу. Мне опять предстояло ждать у моря погоды, чем я, собственно, и занимался все последнее время.
У Котомкиных в доме весь люд был в делах, даже поговорить было не с кем. Сидеть без дела в пустой комнате я не хотел и потому предпочел пойти побродить по городу.