Аля внимательно посмотрела на меня, а я про себя подумал, что мне нужно вымыть голову.
- Нет, матушка, - ответила она, - мы не знакомы.
- Она говорит, что приехала к тебе от твоего мужа!
Аля вздрогнула, побледнела и быстро повернулась ко мне.
- Алечка, ты слышишь меня? - про себя проговорил я.
- Да, - прошептала она и начала падать на пол.
Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.
- Матушка, ради Бога, помогите, - взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.
Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.
- Что с ней? - спросила она.
- Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?
- Там, - указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.
Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.
- Кто вы?
- Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, - вслух сказал я, а про себя добавил: - Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.
Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.
- Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?
Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:
- Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.
Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.
За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.
Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.
- У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.
- Что? - только и смог сказать я, - И чье это повеление?
Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.
- Вы совсем больны, вам нужно лечь!
- Пустое, - ответила она, - помолюсь, и даст Бог, полегчает.
- Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.
- Чем это? - невесело усмехнулась игуменья.
- Я вообще-то лекарь, - со скромным достоинством сказал я. - Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.
- Ты, в такие младые лета? - не поверила она.
- Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.
- Как же ты лечишь? Может быть колдовством?
- Матушка, мы же с вами живем почти в девятнадцатом веке, какое еще колдовство! Обычная экстрасенсорика.
Как всегда, непонятное слово подействовало безотказно. Настоятельница понимающе кивнула:
- Ну, если только так. А как будешь лечить?
- Вы ложитесь, а я над вами повожу руками.
- И все?
- Всё.
- Что-то мне сомнительно, как так руками?
- Вы же можете молитвой принести исцеление?! А мои руки освещены Антиохским патриархом. Это как бы крестное знамение. От него и идет помощь.
Ссылка на неведомого патриарха возымела действие. Игуменья без пререканий легла на свое скромное ложе. Я придвинул скамью, сел около постели и начал водить над больной руками. Несомненно, что у матушки были большие проблемы или с желудком или с поджелудочной железой, более точный диагноз поставить у меня не получилось. Впрочем, это и не имело значения.
Я сконцентрировался на больном месте и начал напрягать руки. Мышцы вскоре онемели, и плечи сковали железные обручи. Я попытался расслабиться, но ничего не получилось, ощущение было такое, будто мышцы сократились от поражения током. Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
- Полегчало, милая? - спросила какая-то черница. - На, испей настоечки, - сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
- Что с матушкой? - первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
- Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
- Как ты, милый? - спросила она, вплотную подойдя ко мне.
- Хорошо, как вы?
- Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
- Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, - попытался объяснить я. - У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
- Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
- Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
- Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
- Нет, твоя протеже - хорошая женщина. Грех дурное сказать.
- Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
- Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
- Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
- Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
- Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
- Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
- Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
- Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
- Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
- Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
- Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, - замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
- Ладно говоришь.
- И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
- Оставь, приму, - без ломаний согласилась игуменья. - Просьбы твои разумны и не чрезвычайны.
Я отсчитал из "разбойничьей пачки" шесть тысяч.
- Послушницам можно иметь свои деньги?
- Твоей можно, - усмехнулась она.
- Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
- Хорошо, и это исполню.
- И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет.
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
- Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, - она подняла глаза наверх. - Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
- Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
- Я могу сама все передать, скажи мне, - резонно предложила игуменья.
- Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
- Наверное, нет, - подумав, ответила монахиня. - Однако не знаю, у меня мужа не было.
- Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
- Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться. Вернулся к своей теме:
- А нельзя меня поселить там, где живут послушницы?