Глава 3. Приказ Маршала
- Беда! Беда пришла откуда не ждали! - В осиротевшем и погруженном в печаль доме князей Шелешпанских в Москве старый финн Сома, причитая во весь голос, вбежал в покои арестованного уже князя Афанасия, где у ложа тяжело раненного Алексея Петровича вели между собой разговор князь Ухтомский и княгиня Вассиана: - Накликали окаянные! Окружили нехристи обитель нашу!
Занятый безрадостной думой, Никита бросил на Сомыча нетерпеливый взгляд темных, как кусочки малахита, глаз из-под черных соболиных бровей, в котором еще легко читался гнев.
- Да подожди ты, дед, - немного рассеянно одернул он старика, - какие нехристи? Откуда взялись-то? Какая сорока тебе натараторила? Откуда появиться ворогу на Белом озере, да так, чтоб в Москве о том не ведали?
- Да ты поди вниз-то, государь! - Сомыч схватил Никиту за рукав рубахи и потянул его за собой. - Поди. Говорю тебе, гонец от князя Григория прискакал. Прислал батюшка Геласий выученника своего монаха Арсения о помощи с мольбой. Лица на иноке нет от усталости и горя. Идем, идем вниз, государь, он тебе лучше моего растолкует.
- Ну, идем, - пожав плечами, Никита согласился и тяжело вздохнул: - Час от часу не легче делается. Позволь удалиться мне, государыня. - Взглянув княгине прямо в глаза, Никита низко поклонился ей и, не дожидаясь ответа, вышел вслед за Сомычем.
У высокого парадного крыльца под раскидистой широкоствольной липой, по корявому стану которой в сгущающихся вечерних сумерках сновали взад-вперед проложенными дорожками неутомимые трудяги муравьи, Груша поливала из крутобокого глиняного кувшина свежей водицей на руки исхудавшему и запыленному геласиеву гонцу, а затем протянула ему длинное полотняное полотенце, вышитое алыми петухами.
- Лошадей не жалел, гнал что мочи есть, сердечный, - сердобольно заметила она, покачав головой, - вот, хоть помойся, оботрись с дороги. Государь-то сейчас спустится. А ты пока кваску медвяного глотни, только из погреба принесла, холодненький еще, и тестяными орешками с ягодной прожилкой побалуй себя…
- Благодарствую, благодарствую за доброту твою, - отвечал ей усталый монах, - да нету времени баловаться, милая. Мне б хлеба краюшку, коль не жалко. Да воды глоток…
- Да что жалко-то! - всплеснула руками Груша. - Что жалко-то, родненький! Сейчас хлеба принесу, сколько хочешь ешь, а может, молока крыночку? - спросила она с надеждой.
- Коль не в обузу будет, так можно.
- Сейчас я, мигом, - заторопилась Груша и подхватив юбку, побежала в кухню.
Едва она скрылась на тропинке за густыми зарослями спеющей смородины, на парадном крыльце дома появился Сомыч, а за ним поспешно спустился и князь Никита Ухтомский. Увидев князя, монах низко поклонился ему.
- Здравствуй, инок, - приветствовал его Никита, подходя. - Сказывал мне Сома, что от брата моего, отца Геласия, прибыл ты с Белоозера?
- Верно молвишь, государь, - отвечал Арсений, еще раз кланяясь в землю, - ни дня ни ночи отдыха не ведал я, чтобы довезти до государя Алексея Петровича весть от пастыря нашего.
- Черными хлопотами недругов своих государь наш Алексей Петрович занедужил тяжко, - печально сообщил ему князь Ухтомский, - уж не знаем, когда и оправится. Так что весть твою выслушать он не сможет. Говори мне, что велено.
- Как прикажешь, князь. Да пошлет Господь силы и здравие государю нашему Алексею Петровичу. - Монах перекрестился и снова склонил голову. - А весть моя такова: послал меня батюшка Геласий звать князя Алексея Петровича и тебя, государь мой, на помощь обители нашей. Черная рать бесовская явилась из-за озера и осадила монастырь, а с нею - воины неведомые, то ли ляхи, то ли еще кто. Лезут на стены псы иноземные, хотят разорить и спалить наши храмы, растоптать веру нашу. Так велел передать тебе батюшка Геласий. Младший брат твой, князь Григорий, с дружиной, что оставил ему государь, по первому зову нашему явился. Братья мои - монахи и мужики окрестные - все, кто мог, на стены встали. Но молод очень князь Григорий Иванович. А рать бесовская - дюже хитра и свирепа. Полчище неисчилимое! Князь, нам ведомо, десятка не робкого, да один он. Ратного люду у него - раз, два и обчелся. А загубят его ироды - кто во главе встанет? Потому взывает к тебе, Никита Романович, настоятель наш владыка Варлаам, брат твой отец Геласий и весь край белозерский, кто стар и кто мал: не медли, князь! Проси у государя войско! Скачи на подмогу!
Последние призывные слова дались гонцу уже с трудом. Вложив в рассказ все оставшиеся силы, инок побледнел, на лбу его выступила испарина, он зашатался и - не успел стоявший почти рядом Сомыч поддержать его! - упал без чувств под ноги князя Ухтомского.
Собравшийся вокруг дворовый люд в один голос ахнул от ужаса.
Никита, помрачневший от услышанного до черноты, молча поднял инока на руки и отнес в сени. Осторожно положил на скамью под иконами, поднес свечу к лицу и, обернувшись, позвал несмело заглядывавшую в дверь Лукинишну.
- Поди, взгляни, что с ним.
Старуха послушно скользнула в комнату, но подойти не решалась и в волнении переступала с ноги на ногу, теребя крупные увядшие чесночины на своем ожерелье "от сглаза".
- Что ты без толку топчешься? - сердито глянул на нее Никита. На его высоких загорелых скулах легли глубокие продольные морщины, как два шрама, рассекшие лицо. - Не видишь, человек душу Господу вот-вот отдаст. Быстро неси свои склянки с премудростями…
- А что ж такое наговорил-то он, батюшка! - всплеснула руками Лукинична. - Что же станется-то с нами, государь?
- Ты не голоси зря, народ тревожа, - прикрикнул на нее князь. - От дедов известно: пришла беда - отворяй ворота. Да Господь милостив - выдюжим с Божьей помощью. Посланец-то как бы не помер, а?
- Да я сейчас, сейчас, государь, - старуха быстро юркнула в соседнюю дверь и тут же появилась с широкой медной мушормой в руке, в которой плескалась крепко заваренная можжевельником настойка.
- Живехонек, живехонек, - бормотала себе под нос Лукинична, прикладывая иноку ко лбу и вискам смоченные в настойке тряпицы, - только давно не ел ничего. Вот придешь в себя, накормим тебя, бедолага…
Оставив Лукиничну с монахом, Никита снова вышел на крыльцо. Столпившись перед домом, приехавшие с Белого озера дворовые бурно обсуждали услышанную только что новость. Бабы плакали, утираясь кто платком, а кто и рукавом рубахи. Мужики спорили между собой: какой же все-таки окаянный супостат посмел подступиться к монастырю, и воинственно трясли в воздухе сжатыми кулаками, угрожая неведомому ворогу.
С появлением князя тут же воцарилась гробовая тишина. Все взоры, полные немых вопросов и затаенных надежд, устремились к нему. Слышно было даже как жужжит грузная навозная муха в щели подклета княжеского дома. В невеселой задумчивости Никита спустился со ступеней. Слуги окружили его плотным кольцом.
Но тут от самых ворот усадьбы донесся дробный топот копыт, разорвавший вечернюю тишину сада.
- Князь Ибрагим, Юсуф-мурзы сынок скачет… - сообщил Никите запыхавшийся Сомыч. И действительно через мгновение из окутанной лилова-тым туманом аллеи, ведущей к дому, появился золотисто-буланый аргамак Ибрагима. Поджарый горский скакун с неистовой прытью ворвался на площадь перед домом и застыл, склонив голову и кося по сторонам налитыми кровью глазами. Ни один волос на его густой черной гриве не шелохнулся.
Ибрагим спрыгнул с коня и, кинув поводья Сомычу, устремился к Никите. Он был одет сплошь в черное, только сапоги да епанча поверх кафтана, подбитая соболем, - синие.
Когда он приблизился, Никита заметил, что в темно-коричневых узких глазах потомка ногайских ханов стоят слезы. Он сразу все понял и, шагнув навстречу другу, с затаенной тревогой спросил:
- Юсуф?
Ибрагим печально склонил голову.
- Отец кончился, - помертвевшим голосом сообщил он. - Утащил его за собой иноземец треклятый. Всю ночь стоял как вкопанный, а под утро схватил костлявыми ручищами своими отцову душу и уволок за собой… Кабы знать, кто повинен в том, жизни бы не пожалел, чтоб посчитаться с супостатами! - воскликнул с отчаянием.
- Крепись, Ибрагим, - Никита сочувственно обнял Юсупова. - Не зря сказывают на Руси издревне: беда в одиночку не ходит. Не один ты принес мне черную весть сегодня. Один брат мой двоюродный голову на плахе сложил - еще солнце не село. Да не от царского палача смерть принял - от такого же кинжала, что и отца твоего погубил. Второй брат мой Афанасий завтра на эшафот взойдет, оклеветанный, и даже Господь Бог ему уже не помощник. Князь Алексей Петрович между жизнью и смертью мечется, того и гляди последует за ними. Тетку Емельяну в монастырь упекли по навету. А с Белого озера гонец прискакал. Супостаты эти, что всему роду нашему беды понаделали и с коими ты посчитаться мечтаешь, осадили Кириллову обитель и осквернить желают святыни наши. Тяжела кручина легла нам на плечи. Но нельзя нам горевать, Ибрагим. Братишка мой младой, Гришка, один супротив басурманского полчища бьется. Надежа у монахов на Белом озере только на помощь нашу осталась. Так что завтра поутру, как солнце встанет, поскачу в Слободу к государю, просить стрельцов на поддержку, а коли не даст - что ж, знать судьбина наша такова: одним за родной край драться. Некуда отступать - всех родичей наших злая сила извела, так что же позволим ей души наши покалечить?
- Я поеду с тобой на Белое озеро, Никита, - смахнув слезы, решил Ибрагим. - Ларец ненавистный, что беды столько наделал, утоплю в пучине, чтоб никогда и не видел его никто из живых…