* * *
Нынешнее пробуждение далось Андрею куда легче, нежели в прошлый раз. Никакой боли он не чувствовал - тело словно качалось в теплой ванне, расслабляющей и ласковой, а потому ни руки, ни ноги двигаться не желали, язык не шевелился и даже веки разомкнулись с огромным трудом. Но когда глаза все-таки раскрылись, Андрюша Матях сразу пожалел, что остался жив: над ним склонился загорелый, бородатый, зеленоглазый, наголо бритый мужик в шитой серебряной нитью тюбетейке.
"Плен… - понял Матях. - Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться".
- Зовут, зовут тебя как? - пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попытался упрямо мотнуть головой:
- Ничего не скажу!
На деле с губ сорвался только тихий шепот: "Не… скажу…"
- Не скажет? Чего не скажет? - не понял боярин. - Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
"Немец? - Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. - Откуда здесь немцы? Или "чехи" кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?"
- Русский, - выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказываться от высокого и почетного звания. - Русский я, слышите, русский!
- Русский! - наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. - Русский он, понятно?! А вы - немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дружественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из "наших" "чехов"? За бандитов ведь далеко не все дерутся…
- Где я? - прошептал он.
- Не бойся, - кивнул Илья Федотович. - Свои мы, православные…
И он размашисто перекрестился.
- Моздок? - предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. - Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
- Чего это он, Касьян?
- Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
- Ништо, - отмахнулся боярин. - Главное, не басурманина вороватого подобрали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся.
Еще на три дня ополченцы оставили Андрея в покое, лишь иногда по-дружески улыбались, ловя на себе взгляд карих глаз, да Касьян продолжал выкармливать, как малютку-несмышленыша, по чуть-чуть наливая в рот теплого бульона и скармливая большими ложками приторно-сладкий цветочный мед. Матях приходил в себя все чаще и чаще, проваливаясь в забытье на считанные часы. Сил шевелиться у него не имелось, но трясущаяся телега постоянно перекидывала голову вправо, влево и обратно, и сержант смотрел во все глаза, никак не веря тому, что представало перед ним.
А видел Андрей лихих всадников, одетых в сверкающие, любовно начищенные кольчуги, с саблями у пояса и тугими колчанами на крупах коней. Воины не походили на тех, кого он видел в исторических фильмах - суровых, бывалых мужей в шлемах, с топором за поясом, со щитом и копьем в руках. У этих же шлемы болтались на луках седла, круглые щиты висели на боках коней с левой стороны, копья с длинными широкими наконечниками вообще ехали на телегах, а суровых, в смысле бородатых, воинов набиралось меньше половины. Большинство составляли веселые безусые юнцы, они о чем-то со смехом болтали между собой, а порой внезапно срывались с места и уносились в степь за появившейся вдалеке дичью. Да и те защитники земли русской, что успели войти в возраст, так же плохо укладывались в "правильный" образ. Низкорослые, наголо бритые, бородатые, в цветастых тюбетейках - в конце двадцатого века в Питере или Москве у них бы проверяли документы через каждые двадцать метров, постоянно отвозили бы в отделение милиции для "уточнения".
Впрочем, теперь для Матяха странной и далекой фантастикой казались застава в горах, питерские улицы и бетонные многоэтажки, школа и курсы программистов. Капитан как в воду глядел - не заниматься Андрею больше драйверами и ассемблерами! Суровой реальностью вырастал шестнадцатый век, в который упекли его тощие долговязые умники из далекого будущего. А про шестнадцатый век программист по образованию, сержант Российской армии Андрей Матях не знал ничего, кроме одного: это было очень давно. И как должны жить здесь люди, о чем разговаривать, чем заниматься, он совершенно не представлял.
Положение тяжелораненого давало много времени для размышления, и Андрей мог во всех деталях прикинуть свою дальнейшую судьбу. Прикладная математика в этом мире вряд ли представляет высокую ценность. Разумеется, его познания и умение производить сложные вычисления на два-три порядка превышают уровень самого великого из современных архитекторов или ученых. Но вот только не изучал Матях законов строительства. А столь популярное в двадцатом веке получение определителей сложных матриц и формулы неопределенной баллистики здесь не имело никакого прикладного значения.
Еще, как бывший сержант, Андрей "на отлично" стрелял из пулемета, автомата и снайперской винтовки, умел организовывать оборону подразделения, вести наступательный бой, проводить спецоперации против опытного и хорошо организованного противника. Но какой смысл в умении класть из СВД три пули из пяти в "десятку" на расстоянии восьмисот метров, если вокруг одни "гладкостволы"? Какой смысл в умении правильно окапываться, когда все бойцы передвигаются и сражаются только на лошадях?
"Знал бы, чем все кончится, на курсы верховой езды записался бы, а не математику зубрил, - мысленно вздохнул Матях. - Остается или вешаться, или учиться жизни опять с самого нуля".
Вешаться в свои двадцать три года он не собирался. Оставалось учиться и приспосабливаться, благо все вокруг пока принимают его за своего. Вот только как бы не засветиться? Не ляпнуть лишнего, не выдать своего "темного" происхождения, незнания здешних реалий?..
- Как чуешь себя, служивый? - поравнялся с телегой зеленоглазый бритый бородач. - Живой?
- Лежать надоело, Илья Федотович, - еще негромко, но вполне внятно ответил Матях, - да ноги не слушаются. И траву поменять хотелось бы, коли до кустиков сбегать не могу.
- Никак знакомы мы, служивый? - удивился боярин. - Откель имя мое знаешь?
- Так не глухой ведь, Илья Федотович, - усмехнулся раненый. - Слышу, как обращаются.
- А-а, то разумно, - кивнул воин. - Самого-то как кличут?
- Андреем.
- В честь апостола, значит, Первозванного. Гордое имя. А из чьего рода будешь?
- Не скажу, - Андрей бессильно уронил голову и пару раз тихонько постонал. - Не помню.
- Как - не помнишь? - изумился боярин. - Имя отчее назвать не способен?
- Ничего не помню, - повторил Матях. - Ни дома, ни родичей. Как попал сюда, не помню. Знаю только, Андреем зовут. Как на телеге очнулся, помню, и все. Откуда в степь попал, как, зачем - ничего вспомнить не могу. Как имя в голове сохранилось, и то непонятно.
- Касьян! - зычно гаркнул боярин, приподнявшись на стременах. - Подь сюда! Слышишь, чего служивый молвит: запамятовал себя совсем. Окромя имени, ничего молвить не способен.
- То бывает, Илья Федотыч, - услышал Андрей знакомый голос своего лекаря откуда-то спереди. - Коли сильно по голове вдарят, палицей там али кистенем, память зачастую отшибает начисто. Женок родных иные бояре не узнают, детей кровных. Опосля привыкают снова али вспоминают спустя время.
- Роду своего не помнить? Срамно это, Касьян.
- А молодцу красному под себя в траву ходить не срамно, боярин? Сеча, она жалости не ведает. Живот уцелел, то и ладно.
- Так ты и звания своего не ведаешь, служивый? - снова повернулся к раненому воин. - Княжич знатный али невольник беглый?
- Не знаю, - попытался пожать плечами Матях, но не получилось.
- Чудно… - усмехнулся в бороду боярин и отъехал в сторону.