* * *
Добравшись до Серпухова, Репнин оставил механика-водителя со стрелком-радистом, чтобы те осмотрели танк как следует, а сам, с Федотовым на пару, забежал в парикмахерскую – сбрить отросшую бороду. Чесалась, зараза.
А пользоваться опасной бритвой Геша не умел.
Сухопарый пожилой еврей в белом халате и золоченых очках развел мыльную пену, поправил бритву на кожаном ремне и приступил к священнодействию.
Лезвие аккуратно скользило по щеке, чисто сбривая щетину, а парикмахер журчал:
– Бож-же мой, что за повадки у этих немцев? Ах, какие были культурные люди, чистота и порядок… И как сдурели со своим Гитлером!
Репнин дождался, пока старичок уберет бритву, и сказал:
– Зря вы так, немцы и остались культурными людьми. Аккуратные такие бараки строят, огораживают колючей проволокой – все ровненько, травка покошена, кустики пострижены, шлагбаум выкрашен в черный и белый. И узников там держат в одинаковых полосатеньких робах, а потом загоняют в чистенькие газовые камеры и травят. Причем, заметьте, загоняют голышом, чтобы робы не запачкали. Орднунг!
– Это уже не люди! Нелюди какие-то!
– Фашисты, – пожал плечами Геша.
Парикмахер намочил вафельное полотенце кипятком из чайника, потряс им, остужая, и осторожно приложил к подбородку и щекам клиента.
М-м-м… Блаженство!
– Одеколончиком?
– Да, пожалуйста.
Еврей нажал грушу, и "Шипр" приятно обжег лицо. Повеяло полузабытым запахом.
– Сколько с меня?
– Старый Абрам еще не настолько заелся, чтобы требовать деньги с защитников Родины!
– Спасибо тогда, – улыбнулся Репнин.
Он уже вставал с кресла, когда в маленький зальчик вбежал красноармеец. Нервно поправив пилотку, он углядел танкиста с двумя "кубарями" на черных петлицах , подскочил и затараторил:
– Товарищ лейтенант! Комендант города приказал вам срочно явиться!
– Срочно, говоришь? А кто у вас комендантом?
– Товарищ Фирсов! Комбриг.
– Веди.
– А я на машине!
– Еще лучше. Федотов, дострижешься и дуй к нашим.
– Есть… – расслабленно отозвался заряжающий.
На улице Репнина дожидалась тряская "полуторка". Посланец вскочил на место водителя, Геша устроился рядом, и грузовик тронулся, завывая и грохоча расхлябанными бортами.
Добираться до комендатуры долго не пришлось, Полуторка затормозила у самых ступенек, где уже поджидал комбриг Фирсов.
Это был плотный, кряжистый человек с широким лицом и темной шевелюрой.
Командующий 194-й горнострелковой дивизией полковник Фирсов взвалил на себя "общественное поручение" – стал начальником гарнизона города.
– Пал Андреич! – закричал красноармеец, высовываясь с места водителя. – Доставил!
– Вижу, – кивнул Фирсов и спустился к Репнину.
– Лейтенант Лавриненко по вашему приказанию прибыл, – отдал честь Геша.
– Вольно, лейтенант. Мне донесли, что ты на танке?
– Так точно. Следую в Кубинку своим ходом по приказу комбрига Катукова.
– Понял. Тута вот какое дело – немцы прорвались! 17-я дивизия, стоявшая за селом Угодский Завод, самовольно отступила по старой Калужской дороге на Тарутино . Ополченцы сраные… И все, дорога на Серпухов открыта! Разведка донесла: сюда движется чуть ли не батальон немцев на мотоциклах, три тягача с пушками и штабной автобус. Они уже проследовали через Высокиничи. Мне приказано выставить заградотряд, а из кого? Тута одни деды да мальцы! И твой танк. Понимаешь?
– Понимаю, товарищ полковник, – кивнул Геннадий. – Окажем "шефскую помощь". Топливо есть, комплект боеприпасов имеется, вести бой с немцами готов. Покажите дорогу!
– Петро! – рявкнул Фирсов, обращаясь к красноармейцу. – Покажешь!
– Есть!
– А я тогда истребительный отряд соберу.
Сборы были недолги. Вскочив на броню, Репнин нырнул в башню.
– Иваныч, заводи! Немцы показались, надо бы сократить поголовье!
– Эт можно…
"Тридцатьчетверка" прокатилась по улицам Серпухова и свернула на дорогу в сторону колхоза "Большевик".
Красноармеец крикнул в открытый люк:
– Эта дорога на Высокиничи!
– Слазь тогда!
– Ну, вы… это… Дайте им!
– Дадим! Так дадим, аж жарко станет!
Танк попылил дальше, пока Репнин не углядел подходящее местечко неподалеку от реки Протвы.
– Иваныч! Загоняй сюда!
– Понял, тащ командир.
Танк свернул с дороги в лес и выбрался на опушку. Отсюда хорошо была видна дорога в оба конца.
– Экипажу – на лесозаготовки. Маскируем машину.
Вчетвером танкисты живо наломали веток и кое-как прикрыли башню, а гусеницы и без того прятались в кустарнике.
"Холодает, однако…" – подумал Репнин, ежась. С утра и вовсе морозец – на лужах закрайки леденели…
– Едут вроде… – прислушался Борзых.
– По местам!
Заняв свое место, Геша глянул в прицел.
– Идут, зольдатики… Едут, вернее.
"Ну и наглые, – подумал Репнин. – Даже разведку не выслали! Прут вперед, как у себя дома… Сейчас мы вас обучим осмотрительности!"
– Заряжай осколочным!
– Есть! Готово!
Мотоциклы танку не опасны, пропустим… Головной "Опель" или "Бюссинг" находился метрах в трехстах от танка, за ним шел автобус с длинными антеннами и еще два грузовика, набитые пехотой и тащившие на прицепе орудия.
Подпустив переднюю машину метров на сто пятьдесят, Геннадий вжал спуск.
– Выстрел!
Удар снаряда пришелся по кузову. Борта, тент, бравые пехотинцы – все подряд разлетелось в дыму и пламени взрыва. Кабину отправило в кувырок, а отцепившаяся пушка опрокинулась в придорожную канаву.
Стрелок-радист открыл огонь из пулемета по мотоциклистам, не подпуская тех к танку. Только гранат им не хватало.
Все произошло так быстро и так неожиданно для гитлеровцев, что те не сразу сообразили. А Репнин, чуть довернув башню, прицелился в замыкающую машину.
– Осколочный!
– Готово!
– Выстрел!
Танк сотрясся, посылая еще один "горячий привет" – снаряд пробил кабину "Опеля" или "Бюссинга" и разорвался. Тент мгновенно надулся пузырем и тут же лопнул, скрутился горящими лоскутьями. Замелькали черные фигурки – они отлетали скрюченными свастиками.
– Товарищ командир! Немцы орудие разворачивают!
– Да ну? Иваныч, вперед! И газу!
– Понял!
Немцы, посыпавшиеся из кузова третьего, уцелевшего "Опеля" или "Бюссинга", уже успели отцепить пушку и разворачивали ее в направлении танка. "Сообразили-таки…" Но поздно.
"Т-34", скатившись с пригорка и теряя ветки, наброшенные на броню, разогнался и ударил передком в грузовик, сминая тому кабину, ломая борт, опрокидывая и сбрасывая в кювет.
Развернув танк, Бедный проехался по орудию, корежа матчасть и давя немецких пушкарей.
– Тащ командир! Там наши!
– Где?
– А вона, на дороге!
И впрямь, поспели две полуторки, и люди с оружием, все вперемешку – в военной форме, в гражданском – дружно бросились на врага.
– Иваныч, дави мотоциклы!
– Так точно!
Танк лишь слегка подпрыгивал, наезжая на очередной "Цундап" и раскатывая тот гусеницами. Не доезжая до штабного автобуса, "тридцатьчетверка" замерла, качнув орудием, и немцы очень живо высыпали из дверей, высоко задирая руки. Гитлер капут!
В живых у немцев оставалось никак не меньше тридцати или сорока человек, но все они были настолько деморализованы и раздавлены (в переносном смысле), что даже не пытались сопротивляться.
– Грузим трофеи, – распорядился Репнин. – Иваныч, поведешь автобус. За рычаги сяду я.
– Есть!
– Давай…
* * *
В Серпухов возвращались с триумфом. Бойцы истребительного батальона, гнавшие пленных, поотстали, а "Т-34" торжественно подъехал к комендатуре. Его сопровождал "эскорт" на десяти трофейных мотоциклах с колясками, а полуторка тянула противотанковое орудие с полным боекомплектом.
Репнин, как только освободился от медвежьих объятий Фирсова, передал ему тринадцать автоматов и шесть минометов.
– Ну, спасибо! – орал комендант. – Ну, заделали вы козу немчуре! Еще и автобус "заняли"? Ну, этот с собою берите! Может, вашим штабистам пригодится!
– Лады, товарищ полковник. Нам бы еще бумаженцию какую составить для Катукова, а то припаздываем мы.
– Да это мы мигом спроворим!
Буквально через пятнадцать минут "тридцатьчетверка" продолжила свой путь. За нею следовал немецкий автобус.